Описывая счастье народа, добрыя, свЪтлыя минуты его жизни, изображая героическіе подвиги богатырей военнаго времени или мирнаго государственнаго строительства, или доторкаясь хотя-бы только его литературы и культуры, — вы всегда найдете массу интереснаго матеріала, который переплетая собственными соображеніями и наблюденіями изъ прошлаго, сумЪете представить глазамъ читателя въ менЪе или болЪе яркомъ свЪтЪ. Отъ такъ изложеннаго вами матеріала повЪетъ теплотой, ибо вы въ свой трудъ кромЪ сухой истины вложили часть души своей, нЪкоторую долю поэзіи, присущую каждому человЪку. „ДЪла давно минувшихъ дней" — которыя зарыты въ запавшихся подъ бременемъ времени родныхъ могилахъ, или которыя покрылись уже пылью въ хранилищахъ музеевъ, где они лежатъ вЪками, станутъ предъ вами живой картиной. Описывая героевъ и оставшіеся послЪ нихъ памятники, или читая о ихъ дЪятельности, вы вторично переживаете то, что давно совершилось, о чемъ лишь сказка повЪтвуетъ, какъ о „преданіяхъ старины глубокой". Все это объясняется, природой человЪческаго ума и сердца — человЪческой души. Вы переноситесь мысленно въ бывальщину, безсознательно принимаете участіе въ возстановленныхъ вами историческихъ событіяхъ, переживаете вмЪстЪ съ воскресшими героями ихъ радость и горе. Изучаемая вами старина подсказываетъ вамъ новыя мысли; —изложенныя вами мысли воспринимаются вашими читателями.

Попробуйте, въ свою очередъ, передать словами постигшее народъ несчастье, горе, которое пришлось и вамъ лично перенести или бытъ его косвеннымъ свидЪтелемъ. Тутъ вы встрЪтитесь съ тяжелой задачей, которая окажется не подъ силу даже недюжинному уму. Какъ бы вы ни старались скрасить нагую правду, убавить впечатлЪній, — на дЪлЪ получатся одни лишь факты, отъ которыхъ всегда пахнетъ свЪжей кровью невинно замученныхъ жертвъ, заноситъ дымомъ сожженныхъ жилищъ, построенныхъ упорнымъ трудомъ многихъ поколЪній и исчезнувшихъ съ лица земли по беззаконію, неисправимой ошибкЪ судей, по злобной ненависти инакомыслящихъ, у которыхъ звЪриные инстинкты выходятъ наружу съ особой яркостью во время войны. Мечъ и пуля заступаютъ тогда законъ. Культурныя пріобрЪтенія духа, отличающія человЪка отъ звЪря, какъ по мановенію волшебной палочки, исчезаютъ или подавляются. На ихъ мЪсто выступаетъ звЪриный, кровожадный инстинктъ. Этотъ инстинктъ заразителенъ. Онъ передается толпЪ, а та уже вымещаетъ свою злобу за дЪйствительную или воображаемую обиду на противникахъ. Стоитъ указать пальцемъ на человЪка какъ на виновника, и толпа его растерзаетъ.

Въ напечатанномъ нами изданіи изображены именно такіе безхитростные, но вмЪстЪ съ тЪмъ кошмарные факты, имЪвшіе мЪсто въ жизни галицко-русскаго народа съ 1914 года до развала Австріи. ПредвЪстникомъ воспоминаемыхъ ужасовъ былъ рядъ политическихъ процессовъ въ ГаличинЪ, БуковинЪ и Угорской Руси, начиная съ 80-ыхъ годовъ XIX столЪтія. Обвиняемые русскіе люди оправдывались коронными судами за неимЪніемъ доказательствъ, ибо исповЪдываніе культурнаго и національного единства галицко-русской вЪтви съ остальнымъ русскимъ міромъ не подлежало наказанію по австрійскимъ законамъ. Какъ видимъ, почва къ обговариваемымъ событіямъ подготовлялась австрійскимъ правительствомъ зараніе.

Въ Прикарпатскомъ КраЪ живутъ три племена: русское, польское и еврейское.

Каждое изъ нихъ пропитано разною кулътурой, характеромъ и особенностями. Евреи устраиваютъ свое благополучіе на экономическомъ порабощеніи ими поляковъ и русскихъ. Поляки, собственно ихъ духовенство и шляхта проникнуты культурными налетами западной Европы стараются устроить благополучіе своего народа на счетъ закрЪпощеннаго ими еще въ средневЪковьЪ части русскаго народа.

Галицко-русскій народъ несмотря на продолжительное подневольное пробываніе его подъ польскимъ и австрійскимъ владычествомъ благодаря своей стойкости, не потерялъ русско-восточного облика и всегда относился съ предубЪжденіемъ къ западнымъ завоевателямъ. Онъ смотрЪлъ на западъ, какъ на культурнаго хищника, стремящагося его съЪсть культурнымъ образомъ. Не по душЪ было галицко-русскому народу отдать западу свои русскія культурныя пріобрЪтенія и растворится въ его стихіи. Онъ мечталъ о культурномъ возсоединеніи съ ближайшимъ, роднымъ востокомъ и лЪлЪялъ надежду, что раньше или позже настанетъ пора, когда онъ освободится изъ подъ чуждаго ему владычества.

Сохраненіе русской души въ русскомъ населеніи Прикарпатской Руси объясняется еще и тЪмъ, что русское боярство очень скоро ополячилось, пропиталось западной культурой и совершенно денаціонализировалось, а тЪмъ самымъ и подрЪзало въ корнЪ довЪріе къ себЪ галицкаго простонародья и избавило его отъ нежелательнаго вліянія запада, стремившагося проникнуть въ русскую среду посредствомъ отпавшаго отъ народа высшаго сословія. Доказательствомъ сего служатъ разныя уніи, сулившія галицко-русскому народу блага на землЪ и небесЪ, а между тЪмъ послужившія только для вящаго его закрЪпощенія иноплеменному элементу.

И русское населеніе Прикарпатья чувствовало эту чужую экспанзію. Оно сослужило русскому міру службу внЪшней предохраняющей оболочки, черезъ которую Западу необходимо было проникнуть въ русскую сердцевину. УразумЪла это Австрія, которая, считая Прикарпатье Ахиллесовой пятой русскаго народа, пошла на него приступомъ.

ПослЪднія описываемыя нами событія изъ жизни галицко-русскаго народа являются завершеніемъ движенія западно - европейской культуры на русскій Востокъ.

Въ дни великой войны грянулъ на нашу голову громъ и посыпались удары за ударомъ. Ополчились тогда противъ насъ представители австрійской власти съ своими аничарами галицкими украинофилами. ВсЪ вражія силы въ союзЪ съ украйнофильствующей австрійской мірской и духовной іерархіей использовали войну дпя уничтоженія галицко-русскаго населенія, исповЪдующаго свое единство съ остальнымъ русскимъ народомъ.

Въ чемъ обвиняли насъ? Въ измЪнЪ и предательствЪ. По ихъ мнЪнію исконное русское населеніе Галичины, не можетъ не чувствовать симпатіи къ своимъ закордоннымъ братьямъ.

Основываясь на этомъ мнЪніи, а не на содЪянныхъ преступленіяхъ противъ существующихъ законовъ, требующихъ положительныхъ фактовъ, — они искали лишь примЪтъ русскости, и безъ разбора возраста, пола и сословія вели на смерть тысячи галицко- и угро-русскаго народа. Разнузданность достигла крайнихъ предЪловъ. Австрійскія власти не имЪя прямыхъ доказательствъ на которыхъ можна бы было опереться и судитъ законнымъ порядкомъ русскій народъ Прикарпатья и Закарпатья, пошла по примЪру средневЪковой инквизиціи. Руководствуясь однимъ только подозрЪніемъ, Австрія наказывала жестоко за одни русскія убЪжденія, воспринятыя русскими галичанами, буковинцами и угророссами отъ предковъ и передаваемыя отъ рода въ родъ — за духовное единство Руси, котораго не отрицаетъ ни наука, ни австрійскіе императоры присоединившіе Галичину къ своей имперіи, за идею, которую разрЪшала исповЪдывать австрійская конституція, давшая всЪмъ націямъ на территоріи Австріи свободу культурнаго развитія и національнаго исповЪдыванія.

Въ Австріи — при наличіи правового порядка, установленнаго народнымъ представительствомъ — царствовало во время войны беззаконіе. ОтвЪтственность за содЪянныя въ ГаличинЪ звЪрства несетъ правительственный центръ, и поощрявшіе его къ тому галицкіе предатели украинофилы, задумавшіе по трупамъ своихъ кровныхъ братьевъ добиться при помощи нЪмцевъ господства надъ малорусскимъ населеніемъ.

Въ мЪсяцъ послЪ объявленія мобилизаціи и воинственнаго воззванія дряхлаго императора Франца Іосифа „Къ моимъ народамъ", розосланнаго по всей ГаличинЪ при сопроводительномъ пастырскомъ архіерейскомъ посланіи — львовскій греко-католический митрополитъ Шептицкій разослалъ, независимо отъ перваго, второе пастырское посланіе, въ которомъ взываетъ галицко-русскій народъ схватить за оружіе. „Война ведется ради насъ, ибо лютый врагъ царь московскій не смогъ стерпЪть того, что мы въ австрійской державе имЪемъ свободу. ИзмЪною хочетъ нашихъ людей побудить къ измЪнЪ" — гласитъ посланіе.

Въ то время, когда греко-кат. митрополитъ такъ писалъ, мадьяро-австрійцы вели этапнымъ порядкомъ тысячи крестьянъ и сотни священниковъ на смерть; и ни одного слова защиты для своей паствы.

Годъ 1917 принесъ облегченіе. „Талергофы" кончились. Одни остались въ ТалергофЪ „подъ соснами", другіе потянули въ родную Галичину.

Въ 1918 г. развалилась Австрія; родилась Украина; но и она сошла скоро со сцены.

Галицко-русскій народъ медленно приходитъ къ себЪ. Начинаетъ возстанавливать разрушенныя хижины, берется за мирный, созидательный, культурный трудъ.

А какъ бытъ съ недавнимъ прошлымъ? Должно ли оно быть забытымъ? НЪтъ, это было бы преступленіемъ, большимъ того, какое совершили враги. Пусть-же кровь галицко-русскаго народа, его страданія, слезы женъ и дЪтей, вдовъ и сиротъ, пепелища его усадьбъ и селеній будутъ, хотя бы въ маленькой части занесены на страницы исторіи русскаго народа.

Спасаясь отъ преслЪдованій я бЪжалъ изъ Зборовщины въ родной Бобрецкій уЪздъ. Тутъ я все таки былъ арестованъ 26 августа 1914, а на слЪдующій день втолкнули въ камеру моего заключенія г. Зубрицкаго, предсЪдателя уЪзднаго суда въ БобркЪ. Господинъ Зубрицкій весь дрожалъ отъ волненія, а на мой вопросъ, что послужило причиной его арестованіи, отвЪтилъ едва слышно:

— Собственно говоря, я и самъ не знаю. Немного спустя г. Зубрицкій прійдя къ себЪ разсказалъ, что какіе то незнакомые ему солдаты хотЪли у него расквартироваться. Когда же онъ запротестовавъ не пустилъ ихъ къ себЪ на квартиру, явился къ нему жандармъ, бывшій до того въ его распоряженіи въ качествЪ исполнительнаго органа мЪстнаго суда, и безъ предъявленія какихъ либо распоряженій высшихъ властей, вопреки существующему правопорядку, объявилъ ему объ его арестЪ.

—Вотъ почему, продолжалъ предсЪдатель суда, я никакъ не могу понять, что такое сейчасъ происходитъ, и къ чему приведетъ этотъ военно-административный произволъ. А вЪдь разбираясь внимательно въ происходящемъ приходишь къ заключенію, что естъ кто то, кто всЪмъ этимъ руководитъ — закончилъ судья Зубрицкій.

Утромъ въ день Успенія Пр. Богородицы приказано намъ готовиться къ путешествію. Въ камеру явился жандармъ, тотъ самый, который арестовалъ судью Зубрицкаго и давъ ему теперь пощечину велЪлъ выходить на улицу. Судья пытался протестовать противъ незаконныхъ дЪйствій бывшего своего подчиненнаго, а въ отвЪтъ на свой протестъ получилъ вторую пощечину уже от конвойнаго солдата.

На вокзалЪ въ БобркЪ мы погрузились въ вагоны и пріЪхавъ во Львовъ были распредЪлены по разнымъ тюрьмамъ и я потерялъ г. Зубрицкаго изъ виду. Позже уже въ ТалергофЪ я часто видЪлъ судью Зубрицкаго въ компаніи крестьянъ за чисткой картофеля для общаго арестанскаго котла. Судья Зубрицкій не долго оставался въ ТалергофЪ. Онъ былъ освобожденъ послЪ допроса и разбора его дЪла, а вернувшись домой въ Галичину скоро умеръ отъ пережитыхъ волненій не дождавшись развала злопамятной Австріи.

Обыски и арестованія въ с. Пановцахъ произошли раньше другихъ селъ, ибо уже 5 и 6 августа 1914 г. свящ. I. Смольный и писарь Василій Максимовъ были доставлены въ Борщевъ, а псаломщикъ Григорій Гладышъ попалъ прямо въ Чортковскую тюрьму. КромЪ арестованныхъ больной о. Іоаннъ былъ сопровождаемъ двумя его дочерьми Еленой и Ярославой, рЪшившими не оставлять больного отца безъ опеки.

ПослЪ возвращенія австрійцевь въ 1917 г. взновились по доносу мЪстныхъ мазепинцевъ обыски и придиранія къ русскимъ людямъ и покойный нынЪ отецъ Іоаннъ былъ выселенъ съ семьей въ Городенскій уЪздъ.

Такъ продержали насъ 20 дней въ невозможнЪйшихъ и неподлежащихъ описанію санитарныхъ условінхъ, а 27 августа въ 3 часа утра мы были присоединены къ общему транспорту въ составЪ около 1000 человЪкъ и отправлены въ глубь Австріи. По пути на вокзалъ нЪкій львовскій гражданинъ въ порывЪ патріотическаго чувстпа съ браню замахнулся на священника Скоробогатаго, нашего товарища недоли, съ цЪлыо нанести ему ударъ. Тогда одинъ изъ конвойныхъ поймавъ зазнавшагося нахала за шиворотъ присоединилъ его къ нашему транспорту и онъ несмотря на слезы и оправданія былъ отправленъ вмЪстЪ съ нами.

Моя жена осталась послЪ моего ареста дома, но не долго. ПослЪ вступленія передовыхъ русскихъ отрядовъ въ Броды и скораго ихъ отступленія была арестована также и моя жена, а затЪмъ и ея мать, понесшая своей дочери въ тюрьму пищу. Когда же русскія войска вторично приближались къ Бродамъ, погнали ихъ пЪшкомъ съ сосЪдомъ Козьмою Крижановскимъ въ Золочевъ, а отсюда по желЪзной дорогЪ во Львовъ. У сосЪда К. Крыжановскаго была найдена при ревизіи послЪ отступленія русскихъ передовыхъ частей солдатская сумочка съ россійской махоркой. Жена сидЪла во ЛъвовЪ въ обществЪ 350 человЪкъ въ арестахъ по ул. Баторія. Австрійцы не успЪли ихъ во время эвакуировать и послЪ занятія Львова русскими войсками жена вернулась благополучно домой, а въ 1915 г. при наступленіи австрійцевъ спаслась въ Россію.

Въ общемъ въ Бродахъ и двухъ бродскихъ предмЪстьяхъ Малыхъ и Великихъ Фольваркахъ были арестованы въ 1914 г. слЪдующія лица:

1. Андрей Гр. Полищукъ,

2. Марія Р. Полищукъ,

3. Ирена Ал. Кучерина,

4. Николай Желехъ,

5. Козьма Крижановскій,

6. Лука Д. СЪрко,

7. Григорій СЪрко,

8. Иван Гр. СЪрко,

9. Марія Бойчукъ,

10. Елена Бойчукъ,

11. Василій Шусть,

12. Игнатій Дзьоба,

13. Иванъ Караимъ,

14. Лука Караимъ,

15. Марія Караимъ,

16. Анна Караимъ,

17. Петръ Дзьоба,

18. Данило Горницкій,

19. Н. Горницкая,

20. Лука Темехъ,

21. Лука Бойчукъ,

22. Василій Ивасюкъ,

23. Семенъ Бойко,

24. Павелъ ОлЪйникъ,

25. Марія ОлЪйникъ,

26. Семенъ ОлЪйникъ,

27. Димитрій Зен. Плисъ,

28. Иванъ Як. Лысайко,

29. Семенъ Гладунъ,

30. Павелъ Гладунъ,

31. Ольга Гладунъ,

32. Екатерина Гладунъ,

33. Ярославъ Гладунъ,

34. Андрей Гладунъ,

35. Марія Ив. Шлюзъ,

36. Марія Вас. Бойко,

37. Марія Ник. Бойко,

38. Марія Темехъ,

39. Иванъ Чорній,

40. Лука Ник. Темехъ,

41. Степанъ Ив. Носевичъ,

42. Иванъ Мих. Дребичъ,

43. Софья Фом. Лынъ,

44. Василій Р. Ваврыкъ,

45. Марфа Фил. Дребичъ,

46. Юліанъ Кустыновичъ,

47. Н. Шпакъ,

48. свящ. Мартинъ Як. Балюта,

49. Андрей Васильцевъ, Высоцко,

50. Данило Ив. Сидорикъ,

51. Семенъ Ал. Боечко,

52. Н. Свистуновичъ, Поповцы,

53. свящ. Юстинъ Сухаровскій, Заболотцы,

54. Н. Бендаревскій, с. Берлинъ,

55. Іосафатъ Якимовичъ, с. Берлинъ,

56. свящ. Игнатій Ф. Гудима, Дытковцы,

57. Филипъ Гудима, Дытковцы,

58 Иванъ Придиба, Буратинъ,

59. Иванъ Чорнобай, Буратинъ,

60. Чижъ, Черница.

КромЪ поименованыхъ было арестовано еще нЪсколько человЪкъ, къ сожалЪнію ихъ фамиліи установить мнЪ не удалось.

1) псаломщикъ Иванъ Сабрига;

2) эсаулъ „Русской Дружины" Иванъ Валучинскій, умеръ въ ТалергофЪ;

3) Василій Пивоваръ;

4) лавочникъ Григорій Регета;

5) Степанъ Фурда, умеръ въ ТалергофЪ:

а нЪсколько дней спустя также рядъ другихъ русскихъ крестьянъ:

6) Никита Орищишинъ,

7) Василій Орищишинъ,

8) Иванъ Маркевичъ,

9) Иванъ Коть,

10) Павелъ Кухаръ,

11) Михаилъ Чупрій,

12) Григорій Котъ,

13) Василій Коханъ,

14) Василій Хамула, умеръ въ ТалергофЪ,

15) Марія ХмЪль, умерла въ ТалергофЪ.

ВсЪ они были закованы въ кандалы, при чемъ ихъ заколачивали молотомъ нарочно до того небрежно, что почти у всЪхъ руки оказались поранеными.

Арестованные были отправлены подъ конвоемъ въ г. Золочевъ, гдЪ евреи разбили Ив. Маркевичу камнемъ голову, такъ что онъ лишился чуствъ. Павлу Кухару толпа оборвала бороду, жандармы же ничуть не мЪшали этимъ безчинствамъ.

Крестьянина Василія Хамулу, члена правленія мЪстной русской читальни арестовали и увели отдЪльно на жел.-дор. вокзалъ, чтобы затЪмъ отправить его въ Золочевъ. На вокзалЪ напали на него „украинцы" изъ Краснаго и избили кольями, изранивъ его въ грудь, руки, спину и изорвавъ на немъ одежду.

Большинство этихъ крестьянъ были арестованы по доносу мЪстнаго еврея Рейсберга. Другіе изъ арестованныхъ въ БортковЪ были указаны жандармамъ, какъ „опасные руссофилы" „украинцами" изъ Краснаго и Фирлеевки, въ частности двумя „украинскими" агитаторами изъ Краснаго, братьями ДЪтчуками, которые вообще были довЪренными лицами и освЪдомителями жандармовъ.

За три дня до занятія русскими войсками с. Борткова, сюда вошли мадьяры и польскіе легіонеры. Капитанъ-полякъ окружилъ приходской домъ солдатами, самъ же вошелъ внутрь, выкрикивая, что онъ имЪетъ приказъ арестовать священника. Когда-же на встрЪчу ему вышелъ 80-лЪтній немощный старикъ, свящ. Феофилъ Дейницкій, капитанъ смутился и, приказавъ только произвести обыскъ, ушелъ, оставляя старика въ покоЪ.

Тотъ-же капитанъ приказалъ солдатамъ снять колокола съ колокольни и отцЪпить языки, угрожая растрЪлять каждаго, кто посмЪетъ звонить.

Въ день отступленія австрійскихъ войскъ изъ Борткова были еще арестованы два крестьянина — Николай Орищишинъ и Александръ Сяноцкій.

Солдаты связавъ имъ руки взяли ихъ съ собой. Наконецъ послЪдніе австрійскіе отряды арестовали войта Ивана Магеру, но такъ какъ, уже некогда было расправиться съ нимъ, то заперли его въ громадскомъ домЪ. Его освободили оттуда вступившія въ село передовыя русскія стражи.

Арестованныхъ въ 1914 г. бортковскихъ крестьянъ конвоировали въ Золочевъ жандармы подъ командой нЪкоего Яворскаго. Передъ входомъ въ Золочевъ послЪдній приказалъ арестованнымъ сойти съ подводъ и идти медленно пЪшкомъ, сообщивъ предварительно толпЪ, что онъ ведетъ „шпіоновъ".

Поощренная и разъяренная этимъ сообщеніемъ городская толпа стала избивать несчастныхъ чЪмъ попало и куда попало. Та-же самая бойня повторилась въ оградЪ тюрьмы. На слЪдующій день въ 8 ч. утра арестованные были закованы въ кандалы и отправлены во Лъвовъ. Путь съ главнаго вокзала въ военную тюрьму во ЛьвовЪ былъ для насъ тоже настоящимъ крестнымъ ходомъ. Многіе отъ побоевъ и оскорбленій едва держались на ногахъ.

У входа въ военную тюрьму увидЪлъ насъ тюремный надзиратель по національности чехъ, и приказалъ снять немедленно цЪпи съ нашихъ рукъ.

31 августа мы были посажены въ вагоны, а 4 сентября пріЪхали въ Талергофъ.

Иванъ Сабрига.

Въ с. Вел. ОльшаницЪ были арестованы 23 крестьянъ, въ томъ числЪ нЪсколько женщинъ.

Въ с. СкниловЪ были арестованы 9 крестьянъ, въ томъ числЪ одна женщина. По словамъ жителя того же села Петра Сукача, служившаго въ австрійской арміи и попавшаго въ русскій плЪнъ, австрійцы повЪсили 12 крестьянъ въ м. ЯрычевЪ.

г. Золочевъ. Еще въ 1914 г. въ первыхъ дняхъ августа былъ арестованъ въ ЗолочевЪ Феодоръ Ляховичъ и вмЪстЪ съ многими высланъ въ Терезіенштадтъ. ЗатЪмъ по истеченіи нЪкотораго времени былъ онь переведенъ въ концентраціонный лагеръ въ ТалергофЪ. ПослЪ пережитыхъ волненій, больной, и разстроенный вернулся въ 1917 году домой, гдЪ и умеръ послЪ развала Австріи.

Въ с. ЖашковЪ того-же уЪзда былъ арестованъ Григорій С. Зубинскій.

Анна Ляховичъ.

Предлогомъ къ самочинному обыску и арестованіямъ произведеннымъ жандармскимъ комендантомъ, какъ позднЪе выяснилось, былъ недостойный доносъ со стороны „regierungspartei"-цевъ т.е. мЪстныхъ „украинцевъ" чаявшихъ такимъ образомъ создать „самостійную Украіну".

Присоединивъ такимъ же манеромъ къ арестованнымъ еще Ивана Ф. Ива-хова, комендантъ обыскалъ у всЪхъ карманы и отобравъ у нихъ деньги велЪлъ садиться въ поданныя подводы. Каково же было удивленіе арестованныхъ, когда подводы вмЪсто Ъхать въ Олеско свернули на путь въ Золочевъ, а спрошенный жандармъ отвЪтилъ, что всЪ команды навЪрно перебрались уже въ БЪлый Камень, значитъ туда и слЪдуетъ имъ Ъхать. ПослЪ пріЪзда въ это мЪстечко жандармъ передалъ сопровождаемыхъ жандармской смЪнЪ. Тутъ арестованные сдЪлались предметомъ надруганій собравшейся толпы, ревЪвшей неистово:

- повЪсить, растрЪлять измЪнниковъ.

Въ Золочевъ пріЪхали въ 11 ч. ночи. Въ уЪздномъ староствЪ не было уже ни живой души, начальство вЪдь заблаговременно сбЪжало, Въ виду этого арестованныхъ заперли въ тюрьмЪ, помЪщавшейся въ старинномъ замкЪ. Тамъ продержали двое сутокъ. Собравъ въ тюрьмЪ около 150 человЪкъ „измЪнниковъ" тюремная администрація распорядилась отправить ихъ подъ конвоемъ на вокзалъ. Тутъ попало бЪднягамъ отъ мЪстныхъ ротозЪевъ, отъ желЪзнодорожной прислуги, не воздержались отъ оскорбленій по адресу арестованныхъ даже интелигентные казалось представители армій. Какой то капитанъ артилеріи увидЪвъ младшаго Андрухова въ гимназической формЪ набросился на него съ руганью и съ поднятой рукой. И только движеніе толпы напиравшей сзади и непроизвольно оттолкнувшее разъяреннаго капитана спасло гимназиста отъ вЪрныхъ побоевъ. Офицеръ приказалъ жандарму обратить особое вниманіе на гимназиста.

Мазепинецъ жандармъ по фамиліи Щуръ поощренный офицеромъ, съ наглымъ злорадствомъ не замЪдлилъ стянуть гимназисту цЪпями крЪпко руки. Уже въ вагонЪ по пути изъ Золочева во Львовъ старикъ Андруховъ просилъ жандарма освободить немного сыну руки. Но тотъ въ отвЪтъ, увидЪвъ между арестованными еще одного гимназиста Н. Мандыбура изъ Соколовки, обратился къ нему на офиціальномъ языкЪ (на польскомъ):

— иди сюда, твой коллега говоритъ, что ему въ цЪпяхъ скучно, въ двоемъ будетъ вамъ веселЪе.

Во ЛьвовЪ ва вокзалЪ построили всЪхъ въ шеренги, а скованныхъ гимназистовъ жандармъ-провокаторъ умышленно выдвинулъ впередъ. Это возимЪло свое дЪйствіе. Городская толпа жаждавшая зрЪлищъ и теперь ежедневно собиравшаяся кругомъ вокзала встрЪтила эшелонъ неистовымъ крикомъ и угрозами, готовая арестованныхъ растерзать на мЪстЪ. Не смотря на присутствіе наспЪвшей конной и пЪшей полиціи и вооруженныхъ солдатъ бросала камнями, бревнами, толкала и била. Больше всЪхъ досталось закованнымъ гимназистамъ, покойному судьЪ Мих. ИвануссЪ, которому подбили глазъ и разбили голову. Такъ прошли они черезъ городъ на улицу Баторія, а когда тамъ не оказалось свободныхъ мЪстъ, арестованные были размЪщены въ Бригидкахъ.

Во дворЪ въ Бригидкахъ стояли готовыя нЪсколько висЪлицъ, ежедневно скрипЪвшіе подъ тяжестью повЪшенныхъ неумЪлою рукою жандарма или солдата невинныхъ жертвъ. Трудно было смотрЪть изъ камеръ въ окошко на страшное зрЪлище. А вЪдь до ушей заключенныхъ долеталъ снизу смЪхъ должностныхъ лицъ высылавшихъ арестованныхъ на тотъ свЪтъ.

НЪсколько дней спустя началось новое движеніе. Это переводили арестованныхъ изъ Бригидокъ на вокзалъ. НавЪрно власти распорядились сдЪлать снаружи на вагонахъ соотвЪтствующія надписи, ибо не смотря на полное закрытіе вагоновъ на каждой станціи и полустанкЪ толпа встрЪчала транспортъ грознымъ „распни".

И вдругъ какъ по мановенію волшебной палочки крики замолкли, наступила тишь. Ссыльные узнали отъ конвоя, что поЪздъ перешагнулъ галицкую границу и остановился въ предЪлахъ Моравіи.

Сочувственно-радушная встрЪча оказанная транпорту мЪстнымъ чешскимъ населеніемъ вселила въ ссыльныхъ вЪру, что есть уголки на землЪ, гдЪ нЪтъ переодЪтыхъ людоЪдовъ, гдЪ торжествуетъ право и правда, гдЪ живетъ культурный народъ.

Видно, что нибудь да зналъ жандармъ, только неловко было ему распространяться передъ хорошимъ своимъ знакомымъ. Я конечно взялъ во вниманіе его соображенія и чувствуя инстинктомъ, что злой рокъ виситъ надъ всЪми русскими галичанами, весь ушелъ въ себя и въ исполненіе своихъ священническихъ обязанностей.

Въ первыхъ дняхъ всеобщей мобилизаціи отправился я съ списками своихъ прихожанъ въ сельское правленіе. Тутъ составлялись и провЪрялись списки подлежащихъ воинской повинности. Сельское правленіе было уже въ сборЪ, также присутствовали два жандармы-мазепинцы. Когда послЪдніе удалились въ село, я случайно замЪтилъ лежащую на полу бумажку. Поднявъ ее, я познакомился съ ея содержаніемъ. Бумагу потерялъ жандармъ. Было это отношеніе жандармскаго управленія, въ которомъ сообщалосъ изъ ВЪны, что 1) за арестованіе всякаго неблагонадежнаго интелигента назначается правительствомъ награда въ 60 коронъ; 2) арестованіе подозрЪваемаго крестьянина награждаетоя суммой 8 коронъ; и 3) за саботажъ, шпіонажъ, въ частности поврежденіе телеграфной и телефонной сЪти полагается строжайшее наказаніе, лицамъ же схватившимъ преступника или указавшимъ его выдается вознагражденіе въ суммЪ 200 коронъ.

МнЪ стала ясной причина массовыхъ арестовъ. ВЪдь темныя личности, желающіе выручить грошъ хотя бы цЪной жизни своего ближняго, находятся вездЪ въ изобиліи. Распоряженіе правительства было понято жандармами и ихъ агентами какъ средство наживы—благо моментъ такой подошелъ, не слЪдуетъ выпускать его изъ рукъ.

Заходилъ въ то время къ моему сыну коррепетиторъ гимназистъ Михаилъ Хроновичъ. Молодой человЪкъ, хотя по убЪжденіямъ своимъ былъ ярымъ украинофиломъ, однако душа и совЪсть его была неиспорчена. Какъ то заходитъ ко мнЪ въ кабинетъ, весь взволнованный и возмущенный. На вопросъ, что съ нимъ случилось, отвЪтилъ:

— „Сейчасъ я былъ въ Рыботичахъ, гдЪ повстрЪчавшійся мнЪ знакомый жандармъ предложилъ мнЪ отправиться въ сосЪднія русскія селенія и заняться слЪжкой русскихъ людей, въ частности интелигенціи, обЪщая постоянное мЪсячное вознагражденіе и особое за всякій доносъ".

Гямназистъ отклонилъ съ отвращеніемъ предложеніе жандарма, а чтобы не подвергнуться мести, поступилъ охотникомъ на военную службу.

ВскорЪ и я былъ арестованъ. Въ перемышльскую тюрьму препровождали меня среди обычныхъ надругательствъ вмЪстЪ съ г.г. Нездропой, Заблоцкимъ, свящ. Гукевичемъ, д-ромъ Ильницкимъ и множествомъ другихъ. Въ трехъ товарныхъ вагонахъ Ъхало 200 человЪкъ, въ томъ числЪ нЪсколько россійско-подданыхъ поляковъ изъ Красника. Не смотря на усиленную просьбу начальника конвоя дать еще одинъ вагонъ, чиновникъ тяги, полякъ, грубо отказалъ въ просьбЪ, пожелавъ намъ „передохнуть" по пути въ Градецъ.

И въ ТалергофЪ Кость Левицкій не оставилъ свою жертву безъ вниманія. Сюда делегируетъ онъ своего затя д-ра Ганкевича, который въ качествЪ члена лагерной комиссіи имЪлъ должную „опеку надъ ненавистными москвофилами".

Кровавые годы 1914 — 1917 предсказалъ передъ войной покойный депутатъ Вас. Давидякъ, сообщавшійся съ депутатомъ свящ. Стояномъ. ПослЪдній же былъ въ тЪсныхъ отношеніяхъ съ убитымъ наслЪдникомъ Фердинандомъ.

Durch mehrere Dezenien wurde das Vermogen dieser Institute zur Unterstutzung der russophilen Aktion in Osterreich verwendet".

Въ этой денунціаціи обращается вниманіе на политическій процессъ деп. вЪнскаго парламента Маркова и тов. длившійся отъ 21/6—21/8 1915 г. въ которомъ въ качествЪ свидЪтелей въ пользу правительства давали показанія члены „украинской націон. рады" Костя Левицкій, Н. Василько, А. Весоловскій, Ф. Кормошъ и др.

Какъ видимъ, несмотря на то, что „ненавистный москвофилъ" истекающій кровью былъ поверженъ во прахъ и „обезвреженъ", Кость Левицкій и честная его компанія не унимались, a прилагали всЪхъ силъ чтобы услышать послЪдній вздохъ этого самого „москвофила".

Когда русская армія подступила къ Стрыю явился въ тюрьму съ конвоемъ чиновникъ у. начальника Броньскій и уставивъ насъ въ шеренги погналъ на вокзалъ. Впереди шелъ г. Марушакъ и какой то чехъ — оба въ цЪпяхъ. Улица огласилась адскими ругательствами. туча камней полетЪла на наши головы. Ъхали мы не Ъвши трое сутокъ, a 5 сентября нашъ поЪздъ остановился въ Вадовицахъ. При разгрузкЪ устанавливалъ насъ по четыре лейтенангъ Боцянъ, полякъ, посылая намъ плевки въ лицо, a во время шествія изъ вокзала въ вадовицкую тюрьму передъ нами сЪменилъ старичокъ-полякъ отставной уланскій ротмистръ, призывавшій смотрЪвшихъ на насъ женщинъ, выливать изъ оконъ нечистоты на наши головы.

ПослЪ пріЪзда изъ Вост. Галичины новаго эшелона въ Вадовицы, мы опять погрузились на вокзалЪ и уЪхали дальше на западъ.

С. Вишневъ. Въ с. ВишневЪ были арестованы въ 1914 г. слЪдующія лица:

Петръ Казимирчукъ 54 лЪтъ,

Григорій Курилецъ,

Иванъ Мельниктъ;

всЪ три умерли въ ТалергофЪ. Вернулись изъ Талергофа домой:

Иванъ Феникъ,

Степанъ Блюзновскій,

Феодоръ Петр. Казимирчукъ,

Даніилъ Феникъ,

Феодоръ Курилецъ,

Михалъ Гучко и

Марфа Федакъ.

крест. Феодоръ П. Казимирчукъ.

Въ другой половинЪ августа по доносу мазепинца Музыки и двухъ евреевъ изъ Журавна были арестованы на базарЪ въ ЖуравнЪ, явившіеся тамъ за покупками жители с. Дубравки: Павелъ Мисакъ, Кириллъ Зваричъ, Петръ Брычъ и гимназистъ Илья Брычъ, обвиняемые украинофилами и евреями въ укрывательствЪ бомбъ и въ стремленіи отравить воду для уничтоженія имЪющихъ расквартироваться въ ЖуравнЪ мадьярскихъ частей.

Этотъ нелЪпый доносъ послужилъ толчкомъ къ высылкЪ арестованныхъ въ административномъ порядкЪ изъ родной мЪстности на продолжительное заключеніе въ ТалергофЪ.

По пути на вокзалъ и въ Талергофъ арестованные подверглись надругательствамъ и избіеніямъ со стороны оголтЪвшей толпы.

Первые два мЪсяца моего арестованія были выполнены безпрерывнымъ путешествіемъ изъ одной тюрьмы въ другую. Сперва отправили насъ въ Шатмаръ-НеметтЪ, затЪмъ въ Мискольчъ потомъ обратно въ Галичину, въ Сяноцкую тюрьму. Относительно обращенія съ нами административныхъ властей должна сказать, что мой отецъ и свящ. Семеновъ [законоучитель въ СтаниславовЪ] при слЪдованіи въ тюрьму были посажены въ возъ, въ которомъ живодеры перевозятъ собакъ. Оба старика преклоннаго возраста, избитые и взволнованные не могли подвигаться, силъ имъ не хватало. Въ СянокЪ томилъ насъ гододомъ завЪдующій тюрьмой Лоренцъ не разрЪшал намъ пріобрЪтать пищу на собственныя средства. Наконецъ мы были сосланы въ Талергофъ.

Въ началЪ Великой войны меня не миновала судьба, постигшая многихъ моихъ земляковъ; я былъ арестованъ и отправленъ во Львовъ, въ тюрьму „Бригидки".

Ночъю съ 27-го на 28 августа едва мы дожились спать, съ шумомъ открылась дверь каземата и раздался наглый крикъ:

— Выходи!

Корридоры и внутренній дворъ тюрьмы освЪтился яркимъ свЪтомъ, въ которомъ зловЪще засверкали жандармскіе штыки и каски.

ЗрЪлище неописуемое, чувство ошеломляющее. ЗачЪмъ столько вооруженныхъ съ ногъ до головы жандармовъ, что будутъ они дЪлать съ нами? Неужели послЪ десятковъ лЪтъ неусыпнаго учительскаго труда въ народной школЪ и воспитанія сотенъ маленькихъ гражданъ прійдется на старость лЪтъ погибнуть на ножахъ? На что сдалось культурное воспитаніе молодыхъ поколЪній? Чего ради провозглашались и прививались народнымъ массамъ идеи права и морали, если холодное желЪзо имЪетъ право распоряжаться жизнью сотенъ и тысячъ невинныхъ людей?

ВелЪли всЪмъ выйти во дворъ. Собралось до 2600 человЪкъ. Въ углу подъ тюремной стЪной засЪла комиссія со списками на столЪ и начала вызывать по фамиліямъ. Вызванныхъ строили въ ряды по четыре. Когда набралось до 250 человЪкъ, жандармы окружали ихъ усиленнымъ конвоемъ и уводили въ сторону вокзала.

Сердце у меня екнуло. НеизвЪстность хуже всего, a спросить некого — куда отправляютъ? Ворота отпирались и закрывались нЪсколько разъ, засовы гремЪли, арестованныхъ спЪшно направляли на желЪзную дорогу. Остальнымъ велЪли итти спать.

Можно предполагать, что вызываемые были заблаговременно намЪчены, ибо вызывались преимущественно молодые и здоровые люди.

На слЪдующій день, послЪ обЪда, вызвали и меня во дворъ, гдЪ я встрЪтилъ между прочимъ Ф. Назаркевича, котораго привели изъ военной тюрьмы. Тамъ тоже всю ночь шла перекличка и отправка на вокзалъ.

Оказалось, что власти искали кого-то другого, a не найдя его повели меня и г. Назаркевича въ полицію, запретивъ распространяться о происходившемъ въ тюрьмЪ.

На полиціи насъ заперли въ камеру, нанеся предварительно г-ну Н-чу пощечину, a на слЪдующій день прискакалъ вЪстовой съ приказомъ освободить насъ.

Я остался во ЛьвовЪ и поселился у своего сына, a черезъ нЪсколько дней явились русскія войска.

Произвольная рука австрійцевъ, уничтожавшая русскій народъ по всей ГаличинЪ, не минула и Любачевскаго уЪзда. МЪстечка Нароль и Липско совершенно уничтожены пожаромъ, сильно пострадали мЪстечка Любачевъ и Цъщановъ.

Въ с. ЦЪвковЪ жандармы ворвались въ церковь въ то время, когда старикъ свящ. Мокрицкій служилъ обЪдню. Жандармы сорвали съ него ризы, вывели изъ церкви и погнали домой, не давъ, ему возможности окончить литургію. Дома хозяйничали уже другіе жандармы. ПослЪ тщательнаго обыска, не найдя конечно ничего подозрительнаго, арестовали о. Мокрицкаго съ женой и двумя дочерями и отправили въ ЦЪшановъ въ тюрьму.

Въ ЛюбачевЪ былъ арестованъ мЪстный псаломщикъ Иванъ Дубикъ. Его посадили въ маленькую камеру, задЪлали дверъ кирпичемъ оставивъ только небольшое отверстіе для подачи пищи. Такъ просидЪлъ Дубикъ двЪ недЪли въ полной темнотЪ, холодЪ и грязи. Освободили Дубика русскіе солдаты, Когда его вывели изъ заключенія, онъ почти совсЪмъ потерялъ зрЪніе.

Въ ЛюбачевЪ кромЪ того были арестованы 7 человЪкъ, въ томъ числЪ А. Мончаловскій и свящ В. Гошовскій съ сыномъ Иваномъ.

Въ Олешичахъ были арестованы 9 человЪкъ, въ томъ числЪ священники: Макаръ и Лучечко и студенты И. М. Рышавый и И. М. КозЪй съ двумья младшими братьямя гимназистами.

Въ с. ХотилюбЪ были арестованы всЪ члены сельскаго правленія съ войтомъ Федоромъ Давидко во главЪ. Въ общемъ арестовано здЪсь 11 человЪкъ.

КромЪ поданныхъ въ первой части Альманаха были еще арестованы въ с. Поздячъ и сосланы въ Талергофъ: Иванъ Чубъ младшій и Никита Федашъ, a въ с. Накло — Иванъ Фешакъ.

Предварительныя страданія, сопутствовавшія намъ на протяженіи проЪзда черезъ Галичину, кончились только на Чешско-моравской границЪ. ПослЪ 6-ти мЪсячнаго заключенія въ ОльмюцЪ на Моравіи и допроса военнымъ судьей мы были сосланы въ Талергофъ.

Въ пятницу 7-го сего августа былъ арестованъ жандармеріей въ ВышневчикЪ свящ. Вас. Томовичъ, настоятель прихода въ МозолевкЪ и Зарваницкій благочинный и былъ препровожденъ въ судебные аресты Подгаецъ, откуда того же дня былъ перевезенъ почтовымъ поЪздомъ въ 3-мъ часу пополудни во Львовъ для преданія военному суду. Въ субботу въ 4 ч. утра былъ арестованъ жандармами въ Голгочахъ помощникъ прис. повЪреннаго изъ Журавна Владиміръ Навроцкій и былъ препровожденъ въ судебные аресты въ Подгайцахъ. УЪздное староство въ Подгайцахъ закрыло въ четвергъ 6-го числа сего мЪсяца всЪ существовавшія въ уЪздЪ „москвофильскія" организаціи, какъ то: читальни им. Качковскаго, дружины и ссудо-сберегательныя товарищества при читальняхъ Качковскаго.

Это сообщеніе сильно меня обеспокоило, такъ какъ я былъ однихъ національныхъ убЪжденій съ арестованнымъ сосЪдомъ, вовсе не скрывался со своими политическими возрЪніями, и укрЪплялъ въ своихъ прихожанахъ любовь къ родной Руси, что вовсе не мЪшало мнЪ быть одвовременно хорошимъ австрійскимъ гражданиномъ.

На другой день послЪ похоронъ въ ЛавриковЪ явились въ МагеровЪ гузары, чтобы меня арестовать и посадить въ тюрьму, На этотъ разъ однако мнЪ удалось при помощи разныхъ уловокъ увернуться отъ тюрьмы. Когда же я, послЪ уничтоженія Магерова артиллерійскимъ огнемъ, переселился въ Лавриковъ, тамъ вторично былъ я арестованъ и преданъ полевому суду, квартировавшему въ КаменкЪ-ЛипникЪ. Судъ не нашелъ доказательства моей виновности и отпустилъ меня на волю.

Третій разъ былъ я арестованъ въ 1915 г. жандармомъ Зелинскимъ и отправленъ въ Перемышль, гдЪ послЪ допроса былъ оправданъ, a четвертый разъ уже въ 1916 г. преступная душа австрійскаго жандарма Слезака подвергла меня общей участи, постигшей десятки тысячъ моихъ земляковъ, Я былъ арестованъ и препровожденъ въ Талергофъ.

С. Корчевъ. Я былъ арестованъ въ первыхъ дняхъ августа 1914 года въ ЖданЪ на ЛемковщинЪ и вмЪстЪ съ другими просидЪлъ въ Горлицкой тюрьмЪ до 14 сентября 1914 г; послЪ того я былъ вывезенъ въ Талергофъ. Въ іюлЪ 1915 былъ я препровожденъ съ 24 галичанами въ ВЪну и заключенъ въ военную тюрьму, гдЪ просидЪлъ ровно два года. ПослЪ предварительнаго слЪдствія я былъ поставленъ передъ военный судъ по обвиненію въ государственной измЪнЪ вмЪстЪ съ г. Богатырцемъ и товарищами. Судъ меня оправдалъ однако я былъ задержанъ въ тюрьмЪ по настоянію военно-прокурорскаго надзора; окончательно вышелъ я на волю 17 іюля 1917 г. послЪ объявленія имп. Карломъ амнистіи.

ПримЪчаніе. Священникъ Феодосій Дуркотъ, настоятель прихода въ с. КорчевЪ Русско-Равскаго уЪзда былъ убитъ поляками въ своемъ приходЪ въ 1924 году.

Въ Рогатинскомъ уЪздЪ были арестованы: воспитатель русской бурсы въ РогатинЪ, священники Іоаннъ Мащакъ изъ Липицы гор., Аполлинарій Филиповскій изъ Подкаменья съ дочерью, почт. чин. въ РогатинЪ Романъ Кобринскій, псаломщикъ Мих. Демчишинъ изъ Конюшокъ и одинъ дворовый служащій изъ Стратина.

С. Орава. Въ селЪ ОравЪ были арестованы и сосланы въ Талергофъ слЪдующіе крестьяне: Михаилъ Глуханъ, Иванъ Марковичъ, Алекей Диньковичъ, Яковъ Вайдичъ, Павелъ Бутчакъ и Юрко Добровольскій. Вся вина арестованныхъ заключалась въ томъ, что они интересуясь общественной жизнью любили читать русскую газету и русскую книгу, a зная историческое прошлое родного народа твердо и сознателъно стояли на точкЪ культурнаго единства всего русскаго народа. Арестованные были передовыми людьми въ своемъ селЪ, a нескрываясь вовсе, съ своими убЪжденіями, тЪмъ самимъ уже были солью въ глазахъ враговъ всего русскаго.

С. Тарнавка, Скольскаго уЪзда. Въ с. ТарнавкЪ Скольскаго уЪзда были арестованы и сосланы въ Талергофъ: Николай Осиповичъ Матыцевскій и Елисавета Васильевна Матыцевская, перенесшіе благополучно ссылку и затЪмъ возвратившіеся на родину.

С. Купчинцы. 12 августа 1914 r. явились въ селЪ мадьярскіе офицеры съ цЪлью набрать тутъ подводъ для передвиженія австрійскихъ войскъ. На слЪдующій день съЪхалось в Купчинцы изъ сосЪднихъ селеній множество подводъ, a остановившіеся у меня на ночлегъ мадъярскіе офицеры со своими солдатами потребовали меня, д-ра Эмил. Гладишовскаго, войта Мих. Броду и мЪстнаго учителя украинофила Фуртака участвовать въ оцЪночной комиссіи по вымЪру вознагражденія подводамъ за перевозъ войскъ и военныхъ грузовъ. По окончаніи оцЪнки мы получили выговоръ отъ присутствовавшаго тутъ-же военнаго начальства будто бы за чрезмЪрно высокія цЪны, признанныя нами крестьянамъ-подводчикамъ и разошлись домой.

Не успЪлъ я немного оддохнуть, вижу, является ко мнЪ два жандарма съ требованіемъ слЪдовать съ ними въ г. Тернополь для подписанія какого то протокола. Предполагая, что выдуманный жандармами протоколъ имЪетъ связь съ дЪйствіями расцЪночной комиссіи, въ которой я принималъ участіе, я велЪлъ запрячь своихъ лошадей и въ полночь очутился вмЪстЪ съ жандармами въ г. ТернополЪ. Тамъ сверхъ моихъ ожиданій отведено меня въ тюрьму при окружномъ судЪ; тюремный надзиратель обшарилъ всЪ мои карманы, отобралъ у меня часы и бумажникъ съ деньгами и заперъ меня въ камеру, наполненную находившимися подъ слЪдствіемъ уголовными преступниками. ОтвЪтомъ на мой вопросъ, когда же предложатъ мнЪ къ подписи обЪщанный протоколъ, была нанесенная мнЪ пощечина.

Въ безпокойствЪ и томленіи провелъ я въ тернопольской тюрмЪ цЪлыя сутки. 14-го августа вывели меня въ корридоръ, гдЪ я встрЪтился со знакомыми священниками: Павломъ Дудикомъ Александромъ Майковскимъ и Александромъ Мироновичемъ. ПослЪ нЪсколько-часового ожиданія жандармы заковали насъ въ кандалы и увели цЪлый эшелонъ, въ числЪ около 200 человЪкъ, на вокзалъ для отправки во Львовъ. По пути на вокзалъ подверглись мы яростному нападенію городской толпы.

Изъ с. Ольшаницы былъ еще арестованъ Северинъ Депутатъ, изъ Милованя Василій Яворскій, изъ Пелагичъ Кириллъ Овчаринъ умершій въ ТалергофЪ, изъ Толмача Михаилъ Атановскій.

Въ С. Ботля были арестованы въ августЪ кромЪ перечисленыхъ въ первой части Семенъ А. Еводчакъ и Иванъ Ст. Хрептакъ. У нихъ производилъ обыскъ вмЪсто жандарма школьный инспекторъ Иванъ Середа.

6 сентября 1914 были дальше арестованы: Василій С. Фацинецъ, Иванъ И. Ниразъ, Иванъ С. Малетичъ, Павелъ Сав. Фацинецъ, Феодоръ Михалковъ, Юрій Негеръ, Юрій Малетичъ, АлексЪй Бугиръ, Павелъ Лозницкій, Иванъ Сем. Малетичъ. ВсЪ были вывезены въ Талергофъ.

Въ БотелкЪ ниж. были арестованы и высланы въ Талергофъ: учитель Діонисій Г. Чайковскій, затЪмъ послЪ обыска произведеннаго по приказу войта Ивана Фумича, были арестованы:

Наталія С. Чайковская, Михаилъ В. Михайлечко, Фома Захаревичъ, Александръ Мешко, Яковъ Іошанъ (умеръ въ ТалергофЪ), Василій Дм. Калиничъ и Андрей Ф. Тяжкунъ.

Изъ с. Гнилой были сосланы въ Талергофъ: свящ. Петръ Ив. Яневъ, Иванъ Иваничка, Иванъ Бодакъ, Андрей Бугринецъ, Василій Иречко, Степанъ Гундертайло, Василій Кизюръ, Феодоръ Марканичъ, Василій Иваничка, Степанъ Яворскій, Константинъ Иречко, Михаилъ Кизюръ, Татьяна Дуранъ.

С. Гнилая. Священникъ Яневъ организовалъ въ селЪ вечернія чтенія, на которыхъ присутствовала большей частью взрослая молодежь. Учились церковного пЪнія, церковно-славянскаго письма и исторіи Руси. Наша вечерная школа была солью въ глазахъ мазепинцевъ и 12 августа 1914 г. по доносу свящ. украинофила Мороза изъ Борыни и учителя Ив. Кульчицкаго изъ Гнилой былъ арестованъ сначала свящ. Яневъ, a затЪмъ всЪ курсанты, дальше члены О-ва им. М. Качковскаго и предплатители газетки „Голосъ Народа". Въ общемъ были арестованы Иванъ и Василій Иваничка, Василій Юрочка съ сыномъ Костей 14 лЪтъ, Степанъ Яворскій, Андрей Бугринецъ, Федоръ Марканичъ, Иванъ Бодакъ, Степанъ Гундертайло, Степанъ Дендачъ, Михаилъ и Иванъ Кизюръ, Татьяна Дуранъ и Юрко Иваничка.

Въ спискЪ подлежавшихъ арестованію, находившемся въ рукахъ учителя Кульчицкаго значилось 48 фамилій изъ села Гнилой, и только благодаря военному набору, остальные гниличане спаслись отъ тюрмы. Также изъ Борыни попало множество жителей въ тюрьму благодаря свящ. Морозу.

ВсЪхъ насъ сослано въ Талергофъ a отсюда, кто не палъ жертвой эпидемій и былъ помоложе вЪкомъ отправляли власти впослЪдствіи на позицію.

М. Козловъ. Въ 1914 г. были арестованы въ мЪстечкЪ КозловЪ и сосланы въ Талергофъ слЪдующія семьи и лица:

Михаилъ ЗЪлинскій, Даніилъ ЗЪлинскій, Иванъ ДЪдиловскій, Андрей ДЪдиловскій, Николай ДЪдиловскій (умеръ дома), Николай Веретельникъ (умеръ дома), Марфа Веретельникъ, Иванъ Кульбаба (умеръ въ ТалергофЪ), Андрей Кульбаба, Дмитрій КушнЪръ (умеръ дома), МатвЪй КушнЪръ (умеръ дома), Ксенія КушнЪръ (умерла дома), Юлія КушнЪръ (умерла въ Ропчицахъ въ Зап. ГаличинЪ), Михаилъ КушнЪръ (умеръ въ ТалергофЪ), Анна КушнЪръ, Иванъ КушнЪръ, Василій Бучинскій, Кириллъ Семчишинъ, Петръ Гесь, Илья Гесь, Иванъ Гесь, Иванъ Гураль (умеръ въ ТалергофЪ), Дмитрій Стечишинъ (умеръ въ ТалергофЪ), Андрей Фалинскій (умеръ въ ТалергофЪ), Михаилъ Лещишинъ, Анна Лещишинъ, Анастасія Ракоча, Людомиръ Зарицкій.

Заключеніе въ ТалергофЪ и пережитыя лишенія сильно подорвали здоровье козловцевъ, и нЪкоторые изъ нихъ умерли на возвратномъ пути изъ Талергофа въ Галичину, иные-же умерли дома послЪ возвращенія изъ Талергофа.

Должно быть судебный слЪдователь убЪдился въ моей невиновности и отпустилъ меня домой послЪ краткаго совЪщанія съ предсЪдателемъ суда г. Зубрицкимъ.

Изъ маленькаго окошка видЪли мы, какъ во дворЪ вЪшали нашихъ крестьянъ. Роль палачей исполняли солдаты. Одного парня, кажется изъ с. Туринки вЪшали дважды; когда онъ первый разъ повисъ въ воздухЪ, и подъ тяжестью тЪла заколыхалась и затрещала висЪлица, не выдержала веревка и сорвавшійся парень шлепнулся на землю. Пролежавъ нЪсколько минутъ неподвижно, парень поднялся на колЪни и началъ молиться.

Мы онЪмЪли отъ ужаса, a разфранченные палачи не смущаясь вовсе изображенной мною картинкой принесли новую веревку на которой повЪсили свою жертву.

Чуть свЪтъ въ день Усп. Б. М. насъ повели изъ Бригидокъ по Городецкой ул. на главный вокзалъ. Не смотря на раннее время на улицЪ ожидала насъ толпа городской черни, привЪтствовавшая насъ градомъ камней и отборными ругательствами. Конвойные солдаты вмЪсто защищать сопровождаемыхъ, подзадоривали толпу, обвиняя насъ въ неуспЪхахъ австрійскихъ войскъ на русскомъ фронтЪ.

Передъ мною шла учительница изъ Знесенья (фамиліи не помню). Вдругъ приступаетъ къ ней неизвЪстный франтъ и ударяетъ палкой по головЪ. Обливаясь кровью учительница упала на мостовую. Я съ студентомъ Навроцкимъ подхватили ее полуживую и понесли на вокзалъ, гдЪ мы были размЪщены по 70 человЪкъ въ каждомъ вагонЪ.

ПослЪ арестованія священниковъ Гнатышака изъ Криницы, Дуркота изъ Лобовы, Венгриновича изъ Тылича, Мохнацкаго изъ Мохначки мы ожидали, что по всей вЪроятности также у насъ будетъ произведенъ обыскъ и намъ угрожаетъ то же самое. Было видно, какъ ежедневно везли изъ Криницы въ Санчъ арестованныхъ. Между тЪмъ доходившіе изъ позиціи извЪстія все больше тревожили населеніе. ВмЪстЪ съ эвакуировавшимся въ Криницу Львовскимъ НамЪстничествомъ съ цЪлымъ административнымъ аппаратомъ, толпа тайныхъ агентовъ и жандармовъ разбрелась по селеніямъ Сандецкаго округа.

11 сентября явились къ намъ жандармы и произвели обыскъ просматривая главнымъ образомъ корреспонденцію. ПослЪ обыска мы были арестованы, то естъ — мЪстный приходникъ Іоаннъ Дуркотъ 84 лЪтъ, я и моя жена съ груднымъ ребенкомъ и были доставлены въ Лобову. Тутъ послЪ допроса старику Дуркоту посчастливилось вернуться домой, a я съ женой и Маріей Трохановской изъ Лобовы были отправлЪны въ Санчъ. Въ управленіи уЪзднаго старосты повстрЪчалась намъ цЪлая вереница арестованныхъ крестьянъ изъ Криницы. Комиссаръ староства гр. Лось не посмотрЪвъ даже на врученные ему именные списки приказалъ насъ заключить въ тюрьму при мЪстномъ судЪ. И тутъ только началась пытка. Субботній день, городъ полонъ гуляющимъ еврействомъ, которое съ ругательствами бросилось на насъ съ зонтиками и кулаками. Я боялся, какъ бы разъяренная толпа нечаяняо не убила палкой или камнемъ моего малютку. Перешагнувъ порогъ арестантскаго дома намъ легче вздохнулось. На встрЪчу мнЪ вышелъ священникъ Масцюхъ, посаженый въ тюрьму нЪсколько дней раньше меня. A тюрьма наполнялась все больше и больше. Привели сюда моихъ хорошихъ знакомыхъ благочиннаго Сандовича изъ Брунаръ, Авксентія Савчака и братьевъ Качмарчиковыхъ Любоміра и Владиміра. Курить въ заключеніи не разрЪшалось. Такъ просидЪли мы цЪлую недЪлю ожидая допроса. Вдругъ въ день Рождества Пр. Богородицы выдали намъ наши вещи и должны были вывезти насъ дальше на западъ. Однако вмЪсто отъЪзда получилось нЪчто неожиданное. Въ СанчЪ начался военно-полевой судъ. Позвали священниковъ: Курилло, Вл. Мохнацкаго, Феофила Качмарчика съ сыновьями Любомиромъ и Владиміромъ и свящ. Сандовича съ сыномъ Антоніемъ студ. философіи. Свящ. Сандовича съ сыномъ приговорилъ полевой судъ къ смертной казни; приговоръ прочли ему утромъ въ праздникъ Воздвиженія Ч. Кр., a черезъ часъ увели осужденныхъ въ часовню исповЪдатъся. Мы замерли отъ ужаса и несправедливости, содЪянной властью наперекоръ попранной справедливости. ВЪдь они наши хорошіе знакомые, совершенно невинные погибаютъ ни за что, ни про что. Осужденныхъ посадили въ автомобиль и увезли за городъ, гдЪ они были растрЪляны.

На слЪдующій день послЪ происшествія, потрясшаго насъ до глубины души, мы были построены въ ряды по четыре и отправлены на вокзалъ для дальнЪйшаго слЪдованія на западъ. Были тутъ по большей части жители Сандецкаго и Грибовскаго уЪздовъ числомъ въ нЪсколько сотенъ, a также остатки интеллигенціи изъ Вост. Галичины бЪжавшей изъ районовъ военныхъ дЪйствій.

Былъ поданъ поЪздъ исключительно изъ товарныхъ вагоновъ. РазмЪстились мы кто куда. Въ моемъ вагонЪ помЪщались три сестры Стеранки учительницы, г. Савчакъ съ дочерью Стефаніей, учитель изъ Тылича Джуганъ съ дочерью, братья гимназисты Дуркоты СергЪй и Феодосій изъ Лобовы, остальные всЪ женщины и дЪти. Нашъ конвойный, полисменъ изъ Мушины Юрчакъ, на каждой станціи разсказывалъ справляющимся прохожимъ, кого везутъ, вслЪдствіе чего, конечно, мы были выставлены на постоянныя оскорбленія и побои со стороны спрашивавшихъ, a въ ЖивцЪ обскочили насъ проЪзжавшіе на позицію уланы и тростями обкладали попадавшихъ имъ подъ руку арестованныхъ земляковъ. ПослЪ трехдневнаго, мучительнаго путешествія, проЪхавъ Венгрію на Прешбургъ мы очутились въ Стиріи.

Въ с. БонаровкЪ былъ арестованъ псаломщикъ и писаръ Петръ Завойскій, нынЪ уже покойный. Онъ былъ душою села и его стараніями и трудами было раздЪлено мЪстное помЪщичье помЪстье исключительно между русскимъ населеніемъ с. Бонаровки.

— Ну собирайся, поЪдешь говоритъ Богородицу.

Не смутившись циническимъ замЪчаніемъ жандарма и великолЪпно сознавая потуги австро-польской администраціи, стремившейся къ уничтоженію малЪйшаго проявленія русскаго движенія въ ГаличинЪ, Шуфлать спокойно отвЪтилъ:

— И ВЪрую знаю и ВЪрую буду говорить.

На допросЪ въ уЪздномъ староствЪ выяснилась безосновательность арестованія Г. М. Шуфлата и онъ былъ выпущенъ на свободу.

Г. М. Шуфлатъ живъ до сихъ поръ и непоколебимо вЪруетъ въ лучшія времена, поддерживая русскій духъ и надежды среди мЪстнаго крестьянскаго населенія.

С. Красна. Въ половинЪ сентября 1914 года явились въ деревню Красну короснянскіе жандармы и арестовали сельскаго старосту АлексЪя Яблонскаго, писаря Семена Вархолика, псаломщика ІІетра Возняка и лавочника Павла Газдайка.

ДЪло произошло слЪдующимъ образомъ : ВсЪхъ этихъ людей хитростью заманили жандармы въ сосЪдній Корчинъ будто бы для полученія поученій и инструкцій, какъ должно вести себя во время войны сельское населеніе, котораго наставниками они будто бы будутъ назначены. Крестьяне по своей простотЪ повЪрили жандармской затЪЪ и безъ злыхъ предчувствій отправилисъ на жандармскій постъ въ Корчинъ. ЗдЪсь однако имъ заявили, что это дЪло въ виду такъ сказать особой важности будетъ устроено въ уЪздномъ староствЪ въ Коросно. Наши простецы отправились на собственной подводЪ туда. ПріЪхавъ въ Коросно сошли съ подводы и ждали на улицЪ передъ зданіемъ староства, пока позовутъ ихъ на мнимое совЪщаніе. По истеченіи какихъ нибудь десяти минутъ увидЪли они себя окруженными солдатскимъ конвоемъ и не понимая вовсе происходящаго оказались такимъ образомъ арестованными. Первую ночь провели въ мЪстной тюрьмЪ, a подъ утро были отправлены вмЪстЪ съ другими на желЪзную дорогу и увезены въ Талергофъ.

На станціи Доброй в. ВадовицЪ чуть не сдЪлались они жертвой жестокаго самосуда озвЪрЪвшей черни, подстрекаемой какимъ то фельдфебелемъ и только энергичная защита одного лейтенанта спасла ихъ отъ вЪрной смерти. Кто былъ этотъ благородный офицеръ неизвЪстно.

Безспорно, арестъ этотъ произошелъ по чьему-то доносу, трудно однако безъ малЪйшей улики, единственно на основаніи предположеній указывать на кого бы то не было пальцемъ.

Не въ укоръ будъ сказано нашей интеллигенціи, вернушиіеся домой и оставшіеся при жизни крестьяне чувствуютъ себя бодро и гордятся тЪмъ, чтo имъ пришлось пострадать за народную правду. ИсповЪдуютъ одну идею, вмЪстЪ за нее страдали въ тюрьмЪ и желаютъ быть вмЪстЪ записаными въ памятную книгу талергофцевъ, которыхъ чувство всенароднаго единенія и австрійскій произволъ соединилъ въ одну великую семью.

Арестованный ІІетръ Вархоликъ умеръ въ ТалергофЪ отъ тифа.

С. РЪпникъ. За долго до войны подготовлялся австрійскими властями и ихъ исполнительными органами генеральный наступъ и разгромъ коренного русскаго населенія въ ГаличинЪ. Этотъ наступъ проходитъ красной нитью на всемъ протяженіи исторіи Галицкой Руси; латинизація церкви, попытки "латинизаціи русскаго письма, затЪмъ принудительное введеніе фонетики были тЪми искусственными преградами, которыя постепенно но неуклонно прогрессируя разъединяли русскія земли Галича отъ культурнаго единства съ русскимъ міромъ, подвергая неуклонно русское населеніе Галичины моральному параличу, уничтожая русскій обликъ коренного населенія Червонной Руси.

Не нравилось правителямъ стремленіе галицко-русскаго народа къ просвЪщенію и наплывъ его молодежи въ училища и явно и недвузначно начали говорить, что въ Галичину плывутъ русскіе pубли. Русскія деньги мерещились нашимъ врагамъ и въ нашей греческой вЪрЪ, и въ колоколахъ, въ строющихся церквяхъ, и въ малЪйшихъ проявленіяхъ протеста со стороны закрЪпощеннаго народа противъ грубаго попранія его правъ, и въ народныхъ читальняхъ и кооперативахъ, которыя росли по селамъ, какъ звЪзды по небу. Могучая и вооруженная Aвстрія, сильнЪйшіе матеріально поляки, захватившіе весь административный аппаратъ въ ГаличинЪ въ свои руки, боялись русскаго народа. Такія опасенія привели австрійскую администрацію въ началЪ европейской войны къ попыткЪ поголовнаго уничтоженія русскихъ Галичанъ.

Въ августЪ 1914 г. является въ РЪпникъ шесть жандармовъ и первымъ долгомъ срываютъ вывЪску „Русская школа", висЪвшую на зданіи сельской школы въ теченіи 70 лЪтъ. Арестовываютъ крестьянина Павла Галько „za zbrodnie zbierania ofiary na serbski czerwony krzsyz w 1912 r." и скованнаго отправляютъ въ Талергофъ. Конечно, „собираніе на сербскій красный крестъ въ 1912 г.", было злостной выдумкой и предлогомъ жандармовъ для арестованія невиннаго, но весьма дЪятельнаго и сознательнаго крестьянина Галько.

Три недЪли наводили жандармы справки въ сосЪднихъ селахъ относительно благонадежности свящ. Мерены и перечитывали на почтЪ въ Лончкахъ всю корреспонденцію поступающую на его имя. Трудно было имъ къ чему нибудь придраться.

Въ С. ЧернорЪкахъ были арестованы и высланы въ Талергофъ крестьяне: Михаилъ Вознякъ, Димитрій Сеньчакъ, Степанъ Сеньчакъ, Григорій Сеньчакъ и сынъ его Фаддей. ПослЪдній, послЪ освобожденія изъ заключенія и опредЪленія его на военную службу, погибъ на позиціи.

С. Пет. Воля. Казалось бы, что безчинства австрійской администраціи должны были происходить въ военное время только въ Восточной ГаличинЪ, a въ Западной только тамъ, гдЪ русское населеніе живетъ компактной массой. Въ дЪйствительности же аресты производились и въ тЪхъ мЪстахъ Западной Галичины, гдЪ въ перемежку разбросаны русскія и чисто уже польскія селенія.

ВездЪ, гдЪ только проявлялась русская мысль, куда доходили печатныя русскія изданія изъ Львова, дозволенныя цензурой, по большей части даже изданія напечатанныя не на литературномъ языкЪ, a на мЪстномъ галицко-русскомъ говорЪ съ сохраненіемъ единственно историческаго этимологическаго правописанія — вездЪ съ наступленіемъ военнаго времени проникали щупальцы австрійскаго правительства въ лицЪ галицкаго жандарма и извлекали изъ народныхъ массъ подозрЪваемыхъ въ неблагонадежномъ для Австріи образЪ мышленія. Клочекъ, случайно попавшаго въ домъ жертвы, русскаго письма, заемъ на покупку сельско хозяйственнаго инвентаря, полученный крестьяниномъ въ одномъ изъ кредитныхъ русскихъ товариществъ во ЛьвовЪ, молитвенная книжка, напечатанная кириллицей, — все это служило власть имущимъ предлогомъ къ безчисленнымъ арестамъ и массовому истребленію русскаго жителя въ ГаличинЪ.

С. Даліева. Во время арестованій русскихъ людей въ Сяноцкомъ уЪздЪ въ 1914 г. состояли двое священниковъ украинофиловъ Петръ Левицкій и Василій Мигаль довЪренными комиссарами на судебный округъ Рымановъ.

Въ августЪ 1914 г. былъ арестованъ въ Ольховскомъ ПосадЪ Иванъ Волчко-Кульчицкій и отправленъ въ Талергофъ съ первымъ сянацкимъ транспортомъ. ПослЪ освобожденія въ маЪ 1916 г. изъ Талергофа Волчко-Кульчицкій прибылъ въ Ольховскій Посадъ, гдЪ все его имущество было разграблено, a постройки сломаны и растащены.

С. Старое Село. Результатомъ возвратной австрійской волны слЪдовавшей по пятамъ отступающей русской арміи, явился отливъ новыхъ транспортовъ арестуемыхъ русскихъ галичанъ въ австрійскія тюрьмы и концентраціонные лагеры въ западныхъ австрійскихъ провинціяхъ. Я былъ арестованъ вмЪстЪ со своимъ племянникомъ Федоромъ Ник. Дяковымъ по доносу бывшихъ австрійскихъ ступаекъ. ПослЪ длительныхъ странствованій по галицкимъ тюрьмамъ въ ЛъвовЪ — ПеремышлЪ — КраковЪ и послЪ голода, холода и надругательствъ, я очутился съ многими иными въ ВЪнЪ, a отсюда былъ отправленъ въ Талергофъ, гдЪ прожилъ до окончательной его ликвидаціи. Въ общемъ сидЪлъ я въ тюрьмЪ больше года, a затЪмъ вернулся домой. Въ ТалергофЪ заставили меня нЪмцы возить въ телЪгЪ булыжникъ для постройки улицъ и мостовыхъ въ ТалергофЪ. Передъ самымъ освобожденіемъ я работалъ въ качествЪ столяра и плотника.

Около 8 часовъ вечера явился во дворЪ приходства мадьярскій жандармъ съ однимъ солдатомъ. Жандармъ заговорилъ къ полковнику на нЪпонятномъ мадъярскомъ языкЪ, изъ чего я понялъ одно слово „попа". Предполагая, что разговоръ касается меня, спросилъ я полковника о причинахъ посЪщенія жандармомъ вь столь необычное время моего дома. Полковникъ отвЪтилъ кратко по нЪмецки: „жандармъ приглашаетъ васъ въ Болеховъ для составленія краткаго протокола. ВЪдь это недалеко. До свиданія, отче!" и пожавъ мнЪ руку, полковникъ любезно простился со мною.

Въ БолеховЪ отвели меня въ жандармское управленіе, гдЪ комендантъ жандармеріи Губеръ прочелъ мнЪ мои политическіе грЪхи въ родЪ, что я главный вожакъ въ уЪздЪ, устраиваю политическія собранія, являюсь предсЪдателемъ мЪстной читальни, дальше, что въ виду распространенія въ уЪздЪ руссофильской агитаціи отреклись отъ меня даже мои дЪти, что въ моемъ приходствЪ одинъ только учитель „украинецъ", a всЪхъ остальныхъ совратилъ я въ „руссофильство" и много другихъ несуразностей. Я выслушавъ спокойно всЪ обвиненія отвЪтилъ жандарму, что онъ шутитъ и что мнЪ пора вертаться домой.

Хотя я дЪйствительно являюсь предсЪдателемъ читальни, такъ въ этомъ не предусмотривается еще ничего преступнаго, такъ какъ статутъ читальни утвержденъ австрійскимъ намЪстничествомъ.

Я счелъ лучшимъ не отвЪчать на замЪчаніе Кордубы и промолчалъ. Капитанъ далъ мнЪ разрЪшеніе сходить въ сопровожденіи солдата домой за кое-какими вещами. Сопровождавшій солдатъ былъ безъ штыка, что означало нЪкоторую снисходительность со стороны властей по отношенію ко мнЪ. Дома я засталъ уже другой штабъ, другихъ офицеровъ и послЪ краткаго свиданія съ женой, ушелъ обратно въ Болеховъ. Сопровождавшій меня солдатъ помагалъ нести клунокъ.

25 сентября былъ я отправленъ съ 16 болеховскими мЪщанами, среди нихъ бургомистромъ Филеромъ и г. Ормизовскимъ и двумя изъ м. Сколье, a именно г. г. Мушинскимъ и Конопкой въ горы. Въ ТыссовЪ я видЪлся со своими дЪтьми. ЗатЪмъ Ормизовскаго, Филера и двоихъ скольскихъ интеллигентовъ вернули въ Болеховъ, a меня съ остальными направили въ Сколье, гдЪ мы прибыли около 10 ч. вечера. Конвоировавшій насъ солдатъ не имЪлъ никакихъ инструкцій относительно дальнЪйшей нашей судьбы, a потому рЪшилъ заночевать среди базара, a утромъ видно будетъ, гдЪ насъ пристроитъ Изъ эгого положенія вывелъ насъ прусскій жандармъ, проходившій мимо и велЪвшій нашему конвоиру свести насъ въ жандармское управленіе. Утромъ насъ вызвали въ уЪздное староство. Староста увидЪвъ насъ сказалъ сердито: „Такъ, вмЪсто гнать москалей они занимаются ловлей мирнаго населенія". ЗатЪмъ предложилъ мнЪ войти въ кабинетъ. Начался обыкновенный разговоръ. Узнавъ отъ меня, что мнЪ не знаны причины моего ареста, староста увЪрилъ меня, что: „навЪрно кто то имЪлъ личные счеты, которые сейчасъ выравниваетъ денунціаціей. Такая вещь можетъ и со мной случиться" — закончилъ уЪздный староста по польски.

Начальникъ суда г. Терлецкій, чтобы облегчить немного мою участь велЪлъ тюремному сторожу выпускать меня на свЪжій воздухъ, когда же пришло распоряженіе отправить всЪхъ лишенныхъ свободы въ Талергофъ, онъ посовЪтовалъ мнЪ обратиться къ кому либо изъ знакомыхъ депутатовъ съ просьбой ходатайствовать объ освобожденіи. Услышавъ, что я кромЪ депутатовъ Левицкаго и Романчука никого больше не знаю, совЪтовалъ къ Левицкому не обращаться такъ, какъ онъ по его словамъ есть „nieuczynny" Я не замедлилъ сейчасъ же составить писъмо на бумагЪ, предложенной мнЪ любезно предсЪд. суда г. Терлецкимъ.

Въ полдень проводилъ насъ жандармъ Кисликъ на вокзалъ. Велъ польными тропинками по всей вЪроятности, чтобы избЪжать нападеній со стороны городской черни. Ъхали мы въ направленіи на Лавочне. ЗдЪсь встрЪтился я съ однимъ изъ своихъ прихожанъ Людвикомъ Д. Въ Мункачъ конвоировалъ насъ кромЪ Кислика скольскій еврей Цуккеръ, пЪвшій всю ночь „коломыйки" не исключая еврейскихъ, a потому не давшій намъ спать всю ночь. Мадьяры пытались было подходить къ вагону, въ которомъ мы Ъхали, однако сопровождавшіе насъ жандармы выручили изъ бЪды прибЪгая къ невинной хитрости, что въ вагонЪ молъ Ъдутъ не арестанты, a бЪженцы. ПереЪхавъ черезъ Буда Пештъ и очутившись въ ВЪнЪ, мы перекочевали изъ восточнаго на южный вокзалъ. ЗдЪсь съ помощью незнакомаго офицера, благодаря знанію нЪмецкаго языка, я пробовалъ переговорить съ деп. Левицкимъ, однако получивъ отвЪтъ, что его нЪтъ въ зданіи парламента, мы около часу дня сЪли въ поЪздъ и черезъ Семерингъ отправились въ Абтиссендорфъ, предверіе Талергофа.

КромЪ того были арестованы изъ моихъ близкихъ инакомыхъ: свящ. Іоаннъ М. Дольницкій с. Тустань возлЪ Галича и свящ. Василій СтрЪльцевъ с. Бедриковцы. ПослЪдній пробылъ въ ТалергофЪ все время вплоть до закрытія лагеря aвcтp. властями.

г. Золочевъ. Меня арестовали австрійцы первый разъ въ 1914 г., но, благодаря уЪздному старостЪ Пржибыславскому, черезъ недЪлю освободили.

Вторично я былъ арестованъ въ 1915 г., причемъ просидЪлъ 5 недЪль въ тюрьмЪ въ ЗолочевЪ, a затЪмъ 3 недЪли въ львовскихъ Бригидкахъ.

Въ 1916 г. меня предали военному суду во ЛьвовЪ, который составилъ обвинительный актъ по доносу одного ресторатора и крест. М. Рудинскаго изъ с. ЗарЪчья возлЪ Зопочева. Они донесли, будто я приказывалъ вывЪшивать флаги по случаю взятія русскими Перемышля и на собраніи сельскихъ старостъ въ ЗолочевЪ выражался враждебно противъ Австріи.

Военный судъ оправдалъ меня, но военный староста, полковникъ Бастгенъ, выслалъ меня въ Талергофъ, гдЪ я пребывалъ съ 11 іюня 1916 г. по 2 февраля 1917 г. ПослЪ этого жилъ восемь мЪсяцевъ подъ надзоромъ полиціи во ЛьвовЪ и только въ октябрЪ 1917 г. получилъ разрЪшеніе вернуться домой,

С. Пакость. — Папа, вставай! жандармы пришли. —Будитъ меня дочь Наталія въ 10 ч. вечера 20 іюня, 1915 г.

ЛЪто было горячее, и я устроилъ себЪ постель въ клунЪ, на соломЪ. ЦЪлый день былъ занятъ въ полЪ, вечеромъ возилъ мадярамъ въ сосЪднее село четыре корца реквизированнаго зерна. Поднялся я съ трудомъ и вижу — обступило мою загороду шесть солдатъ съ фонарями. Ихъ комендантъ, жандармъ Богуцкій, кричитъ на меня:

— Вставай, погулялъ съ „москалями", a теперь плачешь за ними? а гдЪ награбленныя вещи? a русскій катехизисъ кто читалъ? Ничего не отвЪчаю жандарму. Зная, что меня сейчасъ уведутъ, иду въ хату, одЪваюсь и прощаюсь съ семьей.

Меня увозятъ на подводЪ въ м. Крукеничи. ПомЪщаютъ въ волостномъ арестЪ. ПросидЪлъ я тутъ всю ночь, a подъ утро приноситъ мнЪ жена пищу и немного денегъ.

Черезъ день утромъ пришелъ въ камеру жандармъ Богуцкій и заявилъ, что отвезетъ меня въ Самборъ.

ПерЪдъ отъЪздомъ прибЪгаетъ вторично жена и разсказываетъ, что послЪ моего ареста солдаты взялись серіозно за работу. Переискали всЪ углы, перетрясли всю солому, постель, чердакъ, перевернули всю мебель, даже иконы. Облупили со стЪнъ штукатурку и изрыли всю землю въ оградЪ. Мою библіотеку сожгли, а товары въ моей лавочкЪ разграбили.

Въ СамборЪ послЪ составленія протокола опредЪлили меня на сборный пунктъ при улицЪ M. Kaчкoвскaгo № 5. ТЪсно было здЪсь, такъ какъ ежедневно прибывала свЪжая партія такихъ же, какъ и я арестованныхъ.

9 іюля ночью отставили насъ нЪсколько человЪкъ на вокзалъ и отправили черезъ Буда-Пештъ на западъ.

С. Каменка-Помлиновъ. Въ 1914 г. некогда было нашимъ недругамъ заняться истребленіемъ русскихъ людей въ нашемъ селЪ.

Въ селЪ Каменка Помл. были арестованы и сосланы въ Талергофъ стараніями упомянутыхъ личностей : Лука Ив. Вовкъ, Николай Саломаха, Гаврило Подсудокъ, Василій Клубъ, Григорій Коминаръ и Андрей Перетятко. Въ 1917 году вернулись изъ ссылки домой тЪ изъ арестованныхъ, у которыхъ было крЪпкое здоровье. Остальные не перенесли побоевъ и лишеній и остались навсегда въ ТалергофЪ.

СлЪдуетъ замЪтить, что трое сыновьей Луки Вовка служили въ австр. арміи въ то время, когда отецъ ихъ томился въ тюрьмЪ.

Глухіе слухи о новой кровавой расправЪ возвратившихся австро-мадьярскихъ войскъ съ русскимъ населеніемъ карп. горъ начинаютъ подтверждаться.

Узнаемъ, что въ с. СиневодскЪ выжнемъ, занятомъ австрійцами 17-го октября, повЪшены слЪдующіе крестьяне: М. Коваль, П. Коваль, Я. Герасимовъ, Н. Джусъ, И. МатЪишинъ, А. Коваль, Ф. Гудзъ, И. Коваль, И. Фединишинъ, И. Горбаль и П. Джусъ за то, что они по приказанію русскихъ военныхъ властей, помогали при постройкЪ моста, a одинъ 16-лЪтній мальчикъ за то, что его мать выстирала бЪлье русскимъ солдатамъ. Въ с. ТишовцЪ убитъ австрійцами Г. Воронъ, a въ с. СиневодскЪ нижнемъ — С. Кучера.

ПослЪдній шелъ домой черезъ лЪсъ и тамъ былъ захваченъ и растрЪлянъ австрійцами.

Какъ австрійцы поджигали селенія? Прибывшіе изъ окрестностей Турки крестьяне показывали куски чистаго фосфора, найденные ими на крышахъ своихъ домовъ. Мадьярскія войска отступая изъ турчанскаго уЪзда бросали на соломенныя крыши съ цЪлью поджога куски фосфора. Такимъ образомъ сгорЪло рядъ русскихъ селеній.

Въ ВетлинЪ, мадяры ворвавшись съ улицы, ходили въ разныхъ направленіяхъ со списками въ рукахъ, и тЪ дома подлЪ которыхъ они останавливались, были немедленно поджигаемы. Такъ какъ почти не было дома, который не удостаивался бы ихъ вниманія, то населенію угрожало полное разореніе. Къ счастью во время подоспЪли русскіе казаки и заставили мадьяръ прекратить свои безчинства.

Въ с. Святомъ находилась церковь особенно любимая приходомъ. Мадяры войдя въ Святое открыли храмъ и поставили туда своихъ лошадей покрывая ихъ церковнымъ облаченіемъ; офицеры распивали за престоломъ водку и устраивали оргіи; тамъ жЪ они отправляли естественныя надобности. Большую икону Богоматери мадьяры вынесли въ окопы устроивъ тамъ изъ нея родъ прикрытія. При отступленіи австрійской арміи церковь была взорвана тЪми же мадьярами.

Въ с. СосницЪ превратили мадьяры церковную ограду въ висЪлицу. Ворвавшись въ селеніе, они преждЪ всего арестовали на улицЪ попавшихъ въ ихъ руки мЪстныхъ крестьянъ Илью Якимца, Ивана Шустака, Андрея ГордЪя, Николая СнЪгоровскаго, Илью Яворскаго и Ивана Кошку. ЗатЪмъ созвавъ все населеніе офицеръ объявилъ, что австрійское правительство будетъ всегда „вотъ такъ расправляться съ измЪнниками", — и здЪсь же на глазахъ жителей села арестованные были повЪшены, причемъ подъ трупами первыхъ трехъ были разложены костры и тЪла сожжены. Оставляя селеніе мадьяры взорвали церковь.

Въ с. МаковискЪ было сожжено 140 загородъ.

Въ Ярославскомъ уЪздЪ вообще, вездЪ гдЪ проходили мадьяры, оставались лишь груды развалинъ и множество безпріютныхъ сиротъ. Большинство населенія разоренныхъ мЪстечекъ и селъ принуждены были жить въ устроенныхъ землянкахъ благодаря произволу австрійскихъ войскъ.

Мазепинцы, которыми на ЛемковщинЪ являются не мЪстные люди, a пришельцы изъ Вост. Галичины, исключительно учителя, священники и жандармы, завЪдомо сюда присланные, создали въ моментъ объявленія войны одну общую организацію, съ цЪлью уничтожить русскаго духа среди мЪстнаго населенія посредствомъ доносовъ. Ихъ-то наши крестьяне, въ особенности въ Горлицкомъ и Грибовскомъ уЪздахъ, боялись больше мадьяръ, такъ какъ они всюду проникали, вездЪ подслушивали. Довольно было кому нибудь изъ русскихъ несимпатично высказаться о комъ нибудь изъ „украинскихъ" агитаторовъ, чтобы на слЪдующій день быть схваченнымъ жандармами. Такъ н. пр. въ с. Лосье, Горлицкаго у. неосторожное слово сказаное въ сердцахъ однимъ крестьяниномъ послужило поводомъ къ арЪстованію и отдачЪ подъ военный судъ до обвиненію въ государственной измЪнЪ 35 крестьянъ.

Уже въ самомъ началЪ мобилизаціи были арестованы и вывезены всЪ священники и интеллигентные крестьяне. Чтобы случайно не оставить кого-нибудь изъ опасныхъ „москвофиловъ" на свободЪ, уЪздные начальники получили приказъ пользоваться всЪми указаніями и сообщеніями мазепинскихъ дЪятелей и арестовать всЪхъ, на кого они укажутъ. Однимъ изъ виднЪйшихъ такихъ совЪтчиковъ уЪзднаго начальства въ СянокЪ былъ настоятель мЪстнаго уніатскаго прихода и мазепинскій организаторъ кс. Эмиліанъ Константиновичъ. Благодаря его заботливости въ СянокЪ и въ уЪздЪ арестованы всЪ русскіе люди принимавшіе малЪйшее участіе въ народной работЪ. Этотъ же ксендзъ дошелъ до того, что самъ лично Ъздилъ по селамъ и собиралъ свЪдЪнія, прибЪгая неоднократно къ провокаціи.

Больше всего казнено крестьянъ въ тЪхъ селахъ, въ которыхъ побывали уже казаки и откуда затЪмъ русскіе отступили.

Въ с. М. горлицкаго уЪзда жандармы, подъ руководствомъ бЪжавшаго и затЪмъ возвратившагося мЪстнаго свящ. мазепинца Игнатія Заяца, производили обыски въ крестьянскихъ домахъ ища какихъ то прокламацій и военныхъ картъ, когда же таковыхъ не нашли, взяли по указанію того же священника молитвенныя книжки изданія львовск. Ставроп. Института.

Усердное содействіе оказывали австрійцамъ поляки и украинофилы, указывавшіе тЪхъ крестьянъ, которые по ихъ мнЪнію сочувственно относились къ русскимъ войскамъ, сводя такимъ образомъ счеты съ личными своими врагами, обыкновенно съ виднЪйшими и сознательнЪйшими крестьянами. Много крестьянъ и интеллигенціи уцЪлЪвшей раньше пало теперь жертвой провокаціи.

Во Львовъ пріЪзжаютъ ежедневно все новые и новые голодные и оборванные бЪглецы изъ западныхъ окраинъ Галицкой Руси, такъ называемой Лемковшины, и въ особенности изъ окрестностей Дукли, Змигорода и Горлицъ. Они, очертя голову бЪгутъ изъ родныхъ мЪстъ, отъ ужасовъ вражеской расправы, отъ страшнаго призрака голода и холода.

Жалкое впечатлЪніе производитъ внЪшшй видъ несчастныхъ бЪглецовъ, но уже прямо потрясающимъ кошмаромъ вЪетъ отъ ихъ разсказовъ о пережитыхъ ими ужасахъ. БЪглецы пріЪзжаютъ чаще всего въ одиночку — женщины, старики, дЪти, рЪдко 3—4 лица одной семьи, но изъ каждой семьи обязательно недостаетъ кого нибудь. Мать потеряла дочь, сынъ отца, малыя дЪти родителей и т. д. Однихъ убили австрійцы, другихъ, въ особенности женщинъ, увели съ собою въ Венгрію на дикую потЪху, иные бЪжали передъ ихъ звЪрствами и по недЪлямъ скрывались въ лЪсахъ.

Жестоко и безпощадно расправлялись австрійцы съ населеніемъ Лемковщины за его русскія убЪжденія и горячую любовь къ своему прошлому. Болшинство селъ сожгли до тла, много священниковъ и крестьянъ казнено безъ слЪдствія и суда, а тысячи народа арестовано и вывезено вглубь Венгріи и Австріи.

Въ особенности жестоко мстили лемкамъ послЪ временнаго отступленія русскихъ войскъ. По многимъ селамъ австрійскіе жандармы производили новые тщательные обыски, ища, главнымъ образомъ возваній Верх. Главнокомандующаго къ русскому народу.

Eщe въ началЪ балканскихъ войнъ составляли довЪренныя лица изъ украинофильской фракціи по всЪмъ селамъ Буковины точные списки т. н. „руссофиловъ", не пожелавшихъ идти на увязи барона Николая Василько, Степана Смаль-Стоцкаго и Эмельяна Поповича. Эти списки, составляемые украинофилами, отдавались коменданту черновецкой жандармеріи маіору Фишеру Эдуарду со всЪми собранными „доказательствами".

КромЪ этого, „доказательства" собиралъ усердно довЪренный черновецкой полиціи Францъ Недведъ. Каждый, кто только находился въ какомъ нибудь отношеніи къ русской народной партіи, кто читалъ или выписывалъ русскія газеты и книжки, кто былъ членомъ русскихъ обществъ, читаленъ и пожарныхъ дружинъ, a не хотЪлъ поклоняться мазепинскимъ богамъ, тотъ записывался въ черную книгу. Не спалъ также черновецкій прокурорскій надзиратель въ лицЪ „знатока по руссофильскимъ дЪламъ" Премингеръ. ВсЪ они зорко слЪдили за проявленіемъ культурнаго русскаго движенія на БуковинЪ.

По наущенію этихъ довЪренныхъ лицъ закрыто 7 мая 1910 г. всЪ русскія народныя общества и воспитательные пріюты въ Черновицахъ, a ихъ имущество было конфисковано.

Съ тЪхъ поръ всЪ жандармскіе пункты на БуковинЪ начинаютъ вести точные списки „руссофиловъ", пополняя ихъ старательно отъ поры до времени неофитами и донося по начальству въ мельчайшихъ подробностяхъ о малЪйшемъ проявленіи русской жизни среди православныхъ русскихъ буковинцевъ.

Дальше были арестованы священники: Антоній Тофанъ изъ Плоской, Николай Джуремія (румынъ) изъ Боровецъ съ зятемъ Іоанномъ Шоршомъ, Илларіонъ Преличъ (румынъ) и Феодоръ Ракъ, уніат. священникъ—оба изъ Раранча, монахъ Кириллъ Козаркевичъ изъ монастыря Драгомірна, монахъ Германъ Ганякъ изъ св. Пантелеймонова монастыря на АфонЪ.

Чтобы народъ, видящій арестованія своихъ передовыхъ людей, не возмутился, распустили жандармы слухи, что у одного священника найдены военные планы, у другого амуниція, у третьяго боченки съ русскими имперіалами, у иного переписка съ россійской арміей и т. п.

ВсЪхъ арестованныхъ помЪщено сначала въ мЪстныхъ уЪздныхъ арестахъ, а въ теченіе сЪдующей недЪли они были перевезены въ тюрьму черновецкаго уголовнаго суда.

Въ половинЪ августа были переведены арестованные частями въ Станиславовъ. Тутъ заполнили ими острогь „Дуброву" и тюрьмы окружного и военнаго судовъ, остальныхъ-же выслали въ тюрьмы Олмютца, Берна, Мискольчъ, Быстрицы и др., куда также ссылали галичанъ и угророссовъ.

Подъ конецъ августа мЪсяця произошла въ СтаниславовЪ сортировка арестованныхъ на группы весьма опасныхъ, менЪе опасныхъ и вовсе неопасныхъ „руссофиловъ" — арестованныхъ на основаніи доносовъ и безъ такового освованія.

Разыгравшіяся тогда не въ пользу австрійцевъ военныя событія заставили австр. администрацію въ спЪшномъ порядкЪ выслать заточниковъ вглубь Австріи — однихъ въ Талергофъ, иныхъ въ Терезинъ.

Буковинцевъ отправили почти всЪхъ непосредственно въ Талергофъ или же съ краткими остановками въ передаточныхъ лагерахъ въ ЗитцендорфЪ и ОберголлабрунЪ.

Когда арестованныхъ переводили изъ арестовъ на Станиславовской вокзалъ, на нихъ напали съ саблями и кольями бЪжавшіе изъ подъ Галича австр. уланы, мадьярскіе обозные и мЪстная польская желЪзнодорожная прислуга. Перо не въ состояніи описать происходившаго. Священника Дробота и монаха Козаркевича избили до крови. На станціи Делятинъ повторилось нападеніе со стороны толпы, руководимой и подстрекаемой директоромъ черновецкой рум. гимназіи Бужоромъ, въ то время поручикомъ, а на венгерскихъ станціяхъ были арестованые избиваемы мадьярскими офицерами.

До сихъ поръ удалось мнЪ составить далеко не полный списокъ повЪшенныхъ буков. русскихъ крестьянъ:

1. Карлъ Качковскій изъ Сторожинецъ 26/9 1914 г.

2. Петръ Красовскій „ Панки окт. „

3. Димитрій Кручко „ Глубокой 22/10 „

4. Василій Горюкъ „ Сторожинецъ 20/10 „

5. Василій Гандюкъ „ Глубокой 20/9 „

6. Емельянъ Головачъ „ „ 22/9 „

7. Георгій Илика „ Брошковецъ 19/9 „

8. Илья Лупашко „ Волоки 7/9 „

9. Трофимъ Лупулякъ „ Глубокой 28/10 „

10. Георгій Мелянка „ Вел. Кучурова 3/10 „

11. Флоръ Оларашъ „ Ропча 18/9 „

12. Параскевія Олярашъ „ „ 18/9 „

13. Георгій Рыбарчукъ „ Трестьяна ноябрь „

14. Иванъ Рогатиновичъ „ Жадовы 17/9 „

15. Иванъ Стефановичъ „ Вел. Кучуровы окт. „

16. Конст. Сторощукъ „ „ окт. „

17” Васнлій Цыганюкъ „ Дубовца 25/10 „

18. Василій Выжнюкъ „ Глубокой 22/10 „

19. Феодоръ Хабайло „ Волоки н. Дер. 9/12 „

20. Илья Іеремчукъ Высш. Шеровецъ сент. „

21. Илья Молдованъ „ Чорнавки сент. „

22. Иванъ Новекъ, лип. „ Молодіева 28/9 „

23. Ст. Червинскій „ Чорнавки окт. „

24. А. Тарновецкій „ Красна Ильскій "

25. Василій Дущакъ „ Вел. Кучурова янв. 1915.

26. Прокофій Яцко „„ „ „

27. Иванъ Оларъ „ Волавца апр. „

28. Николай Сушинскій „ Вел. Кучурова янв. „

29. Адріанъ Яремко „ Топоровецъ Пасха „

30. Михаилъ Демчукъ „ Нов. Мамаевецъ мартъ „

31. Петръ Завадюкъ „ „ „ „ „

32. Евстафій Червинскій „ Чорнавки на ЦвЪт. нед. „

33. Димитрій Руданъ „ ПогорЪловки 21/3 „

34. Степанъ Гуменюкъ „ Боянчука апрЪль „

35. Андрей Чупрунъ „ Чункова мартъ „

36. Николай Андріецъ „ Кисилева 18/5 „

37. Мих. Балабащукъ „ Брязы іюль 1916.

38. Ст. Валабащукъ „ „ „ „

39. Миронъ Чуперковичъ изъ Фундулъ Молдовей іюль 1916.

40. Евфимій Ерганъ „ „ „ „

41. Артемій Громада „ Брязы „ „

42. Димитрій Русанъ „ Фундулъ Молдовей „ „

43. Артуръ Шексъ „ Нижн. Викова авг. „

44. Іордатій Романчукъ „ ? 14/1 „

45. Петръ Макаренко „ Топоровецъ убитъ жанд. „

46. Памфилій Купаренко „ Ропча 16/3 1917.

Параллельно съ гоненіемъ со стороны австро-венгерскаго правительства русскаго народа въ ГаличинЪ и на Угорской Руси въ лицЪ его сознательныхъ представителей, интеллигентовъ и крестьянъ, группирующихся въ Русско-народной Партіи, шло тоже и въ БуковинЪ.

Со временемъ выработались въ этомъ направленіи даже „спеціалисты", а именно краевый комендантъ жандармеріи полковникъ Едуардъ Фишеръ, совЪтникъ полиц. дирекціи Францъ Недведъ и государ. прокуроръ Маркусъ Премингеръ.

А если кто изъ учителей не „дЪйствовалъ" въ указанномъ направленіи, то былъ въ немилости Поповича. На какое-нибудь прошеніе со своей стороны онъ слышалъ отъ него сейчасъ фразу: не знаю васъ, пане! вы ничего не дЪлаете...

„ Украинская" партія доставляла также правительству всевозможные "матеріалы" для „черной книги", въ которой значились всЪ члены Русско-народной партіи и всЪ подписчики русскихъ газетъ. И на основаніи этихъ свЪдЪній дополнялись по приказу краевой команды жандармеріи „Russen-Fаszіkеl", веденные на каждомъ постЪ жандармеріи.

Въ началЪ балканскихъ войнъ были разосланы на провинцію даже агенты съ печатными формулярами, въ которые вписовались различныя замЪчанія о „руссофилахъ".

Помню, какъ однажды когда я сидЪлъ, въ это время, вмЪстЪ съ моею семьею и однимъ случайнымъ гостемъ за обЪдомъ, постучалъ кто-то въ мою дверь. Вошелъ управитель народной школы въ Высшихъ Шеровцахъ Ипполитъ Владъ, одинъ изъ видныхъ укр. организаторовъ и агитаторовъ, и извиняясь, за безпокойство, заявилъ; „Прихожу къ вамъ, отче, въ крайнемъ возмущеніи, чтобы запротестовать противъ мошенничества, свидЪтелемъ какого я сейчасъ былъ". На мой вопросъ : въ чемъ дЪло? — разсказалъ онъ намъ, что въ кабакЪ Садыгорскаго корчмаря-крестьянина, очень ревнаго украин. агитатора Дим. Грицука, какой-то субъектъ изъ украин. правленія Черновицъ выполняетъ при помощи нЪсколькихъ украин. учителей опросные листы, касающіеся поодинокихъ „руссофильскихъ" священниковъ, псаломщиковъ и крестьянъ Садыгорской окрЪстности.

Гоненіе австр. правительствомъ буковинско-русскаго народа, а особенно Русско-народной Партіи, велось до 1910 г. довольно скрыто. Оно объявлялось въ частой конфискаціи и пріостановленіи газетъ, въ недопущеніи заграничныхъ русскихъ газетъ и книгъ, дажЪ богослужебныхъ и молитвослововъ, въ тайномъ наблюденіи жандармеріею, полиціею и ихъ конфидентами за поодинокими лицами, обществами и ученическими бурсами, въ недопущеніи на государственную службу лицъ, принадлежащихъ къ Русско-народной Партіи, въ исключеніи изъ школъ русскихъ учениковъ за чтеніе русскихъ книгъ, также за нерасположенію къ православію, которое считали однимъ изъ видовъ „руссофильства", и наконецъ въ явномъ и остентативномъ покровительствЪ „украинцевъ".

Только въ 1910 г. рЪшилось правительство подъ давленіемъ Николая Василька нанести Русско-народной Партіи смертоносный ударъ.

Распоряженіями отъ 29/4 1910 № 2348, 2406 и 2430 Рrаes. приказало оно закрыть дня 7 мая 1910 г, черновицкія общества: „Русско-православный Народный Домъ", "ДЪтскій Пріютъ", „Общество русскихъ женщинъ", студ. „Карпатъ" и состоящія при первыхъ двухъ обществахъ ученическія бурсы, выбросивъ воспитанниковъ попросту на улицу. Того-же дня, даже въ тотъ самый часъ, были произведены у всЪхъ виднЪйшихъ нашихъ людей въ Черновицахъ и на провинціи комиссарами полиціи при многочисленной ассистенціи строгіе обыски.

Въ то же время затЪяли австро-венгерскія власти процессъ противъ русскаго народа, живущаго въ предЪлахъ монархіи, а вЪрнЪе говоря, три процесса, одинъ во ЛьвовЪ — противъ русскихъ галичанъ, другой въ Черновцахъ — противъ русскихъ буковинцевъ, а третій въ Венгріи — противъ угро-россовъ, вмЪняя всЪмъ въ вину государственную измЪну.

Какими способами пользовались власти при добываніи уликъ, да послужитъ слЪдующее. Я состоялъ оть многихъ лЪтъ въ перепискЪ съ однимъ монахомъ русскаго св.-Пантелеймоновскаго монастыря на св. АфонЪ. Содержаніе сей переписки быдо чисто религіозно-духовное. И эта переписка обратила на себя вниманіе властей. Съ нЪкотораго времени я замЪтилъ, что мои письма доставляются мнЪ съ 3 —5 дневнымъ опозданіемъ, а, кромЪ того, были не подлежащіе ни найменьшему сомнЪнію примЪты, что кто-то письма вскрывалъ и вновь очень неумЪло заклеивалъ. Между тЪмъ шелъ Мармарошъ-Сиготскій процессъ. Черновицкая газета „Czernowitzer Tagblatt" № 3380 отъ 22 февр. 1914 г. принесла отчетъ процесса подъ заглавіемъ "Die russophile Propaganda in der Bukowina", въ которомъ между прочимъ сказано, что на одномъ изъ разбирательствъ былъ прочтенъ докладъ черновицкой краевой команды жандармеріи съ слЪдующимъ пассусомъ: „Правосл. свящ. Діонисій Кисель-Киселевскій изъ Садыгоры состоитъ ревнымъ партизаномъ руссофиловъ, получаетъ часто деньги изъ Россіи и хотя сейчасъ еще не ведется судебное слЪдствіе противъ него, то уже вскорЪ подвергнется дисциплинарному слЪдствію за распространеніе календарей, изданныхъ редакціею Черновицкой „Pyсской Правды".

Прочитавъ эгу ложную статью, я обратился слЪдующаго дня къ краевому коменданту жандармеріи полк. Фишеру сь запросомъ: автентиченъ-ли упомянутый докладъ? — НЪтъ! — отвЪтилъ онъ рЪшительно и добавилъ: „Наша команда такого доклада никогда никому не высылала. Впрочемъ, я васъ лично знаю уже отъ трехъ десятковъ лЪтъ; знаю, что принадлежите къ русской партіи, однако и то знаю, что до сихъ поръ вы стояли всегда на легальной австр. почвЪ"... На мое замЪчаніе, что ввиду такого рЪшительнаго заявленія команданта я рЪшаюсь обжаловать редакцію газеты „Czern. Tagblatt" за клевету, онъ началъ меня на всЪ способы убЪждать, что не стоитъ возиться по судамъ съ... евреями и что лучше будетъ все это игнорировать, какъ и онъ это дЪлаетъ ввиду имъ покровительствуемаго „украинца" Веретельника, который въ послЪднее время перешелъ на службу „Новаго Времени" и тамъ его теперь мараетъ... ЗатЪмъ вынялъ я изъ кармана пачку съ 26 письмами, полученными мною изъ Афона, и спрашиваю его, какъ пояснить то обстоятельство, что мою корреспонденцію доставляютъ мнЪ со значительнымъ опозданіемъ, къ тому еще и кЪмъ то открытую? На это увЪрялъ меня полк. Фишеръ, что объ этомъ абсолютно ничего не знаегъ, что такого приказа никогда никому не давалъ, что въ Австріи „чернаго кабинета" не существуетъ и только въ случаЪ войны съ Россіею вошелъ бы въ жизнь...

По приказу судебнаго слЪдователя отъ 28 марта 1914. Vr. VII 81|14 произведенъ у меня 30 марта по уголовному дЪлу братьевъ Геровскихъ и товар. по § 58 уголовн. зак. строгій обыскъ — конечно съ негативнымъ результатомъ. A дня 25 іюня былъ я допрошенъ по этому дЪлу. При этомъ предложилъ мнЪ судебный слЪдователь, совЪтн. Леманъ два или три фотографическихъ снимка полученныхъ мною Афонскихъ писемъ, требуя поясненія нЪкоторыхъ ему непонятныхъ мЪстъ!..

Въ 1920 года, когда Буковина уже находилась при Румыніи, нашелъ я полное подтвержденіе моихъ предположеній насчетъ моей корреспонденціи. Именно признался мнЪ почталіонъ, что по приказу почтоваго начальника мои письма доставлялъ вахмистру жандармеріи — еврею, a потомъ давалъ мнЪ. НЪсколько мЪсяцевъ позже признался въ этомъ и почтовый начальникъ, извиняясь тЪмъ, что получилъ прямый приказъ оть полк. Фишера.

ПослЪ окончанія Мармарошъ-Сиготскаго процесса я обратился насчеть выше упомянутаго доклада чернов. команды жандармеріи къ одному изъ защитниковъ въ Дебрецинъ и получилъ оттуда утвердительный отвЪтъ.

Между тЪмъ въ самый день праздника Сошествія Св. Духа бЪжали изъ черновицкой тюрьмы братья Геровскіе. A черезъ нЪсколько недЪль были высланы чернов. полиціею ихъ мать и сестра въ Инсбрукъ въ ТиролЪ.

ВскорЪ затЪмъ послЪдовала всеобщая мобилизація въ Австріи и посыпались изъ ВЪны на основаніи § 14 численныя распоряженія, стЪсняющія главнЪйшія права и вольности гражданъ. На этомъ основаніи закрыто Думу Державную, пріостановлено суды присяжныхъ, мЪсто которыхъ заняли военные суды; государствен. административный аппаратъ подчинено военной командЪ; устранена была личная свобода и тайна писемъ ; введена цензура; пріостановлена дЪятельность обществъ и запрещены всЪ собранія гражданъ; заведены Passierschein-ы, безъ которыхъ нельзя было выходитъ изъ дому; войску и жандармеріи разрЪшено производитъ обыски и аресты безъ предварительнаго судебнаго приказа.

Въ виду такого положенія дЪлъ нашелся нашъ народъ внЪ всякихъ правъ и безъ всякаго законнаго покровительства.

Уже 1 авг. 1914 года началисъ аресты русскихъ интеллигентовъ. ВсЪхъ влекли изъ одной тюрьмы въ другую, наконецъ однихъ заключили въ ТалергофЪ, другихъ передали военнымъ судамъ, a только немногихъ конфиновано въ западныхъ провинціяхъ бывшей австрійской монархіи.

За интеллигенціею пришла очередь и на русскихъ мЪщанъ и крестьянъ, которыхъ также арестовали въ громадномъ числЪ, и то по большей части на основаніи доносовъ. Многіе злые люди считали надоспЪвшую ужасную пору желанною, чтобы разсчитаться со своими противниками, изъ-за какихъ бы то ни было причинъ, преимущественно чисто личныхъ. Довольно было только указать жандарму или солдату на кого-то пальцемъ, и онъ нашелся уже сейчасъ въ тюрьмЪ, если не подъ висЪлицею.

Жандармамъ, по большей части съ очень скуднымъ школьнымъ образованіемъ, предоставлено было рЪшать на счетъ „лояльности" и „благонадежности" русскаго народа. Команды снабдили ихъ почти неограниченными полномочіями, они ими и воспользовались. НЪкоторые изъ нихъ, какъ Евгеній Кляпа и Дрешеръ, окружили себя цЪлымъ штабомъ конфидентовъ и денунціянтовъ и многихъ неповинныхъ, не исключая даже женщинъ и дЪтей, повЪсили.

Къ аресту и къ судебнымъ приговорамъ причинились особенно евреи своими ложными доносами. A надо замЪтить, что евреи считались во все время войны „патентованными австрійскими патріотами".

ЗамЪчательно, что одновременно съ арестами русской интеллигенціи жандармы пускали въ ходъ вздорныя и тенденціозныя вЪсти, вЪроятно, чтобы этими сплетнями успокоить народъ насчетъ производимыхъ поголовныхъ арестовъ, съ другой же стороны и поддержать въ народЪ воинственвый духъ. Такъ, объ одномъ арестованномъ разсказывали жандармы и ихъ сателиты, будто бы у него найдены въ стЪнЪ или подъ иконою военные планы, другого будто бы схвачено при черченіи такихъ же, у третьяго будто бы найдено подъ поломъ боченку съ росс. имперіалами, у четвертаго — тайный телефонъ, бомбы, гранаты, пятаго будто бы схвачено при взрывЪ моста или телеграфическихъ проводовъ. Удивительно, что всЪ эти слухи появлялись одновременно и разнозвучно въ различныхъ мЪстахъ по точно выработанному плану.

Хронологическій и точный перечень арестованій, хотя бы только одной интеллигенціи, сегодня очень трудно составить. Въ виду этого постараюсь сообщить то, что осталось въ памяти.

Свящ. д-ра Кассіяна Богатырца увезли на военный судъ въ ВЪнЪ, проф. богосл. д-ра Евгенія Козака изъ Черновицъ поселили въ ЗальцбургЪ, свящ. Корніилія Томовича изъ Звинячки въ ГрацЪ (умеръ 16/11 1918 г. въ больницЪ въ ДрогобычЪ), свящ. Василія Яворовскаго изъ Сергіевъ и свящ. Авксентія Кибидевича изъ Стебней освободили военные суды, свящ. Димитрія Лагадина изъ Вергометы н. Сер. освободилъ послЪ нЪсколькодневняго ареста въ различныхъ этапахъ полк. Фишеръ по ходатайству тайн. совЪт. и краеваго маршала гр. Георгія Василька, свящ. Георгія Калинюка изъ Прелипча также вскорЪ отпущено на свободу, a греко-уніат. свящ. Іосифа Сохора изъ Заставны (укр.) конфиновано въ Нижней Австріи, ст. совЪтн. лЪсовод. Илларіона Козака конфиновано въ ВЪнЪ директ. салинъ Петра Лесинецкаго въ ГрацЪ, проф. Льва Кирилловича въ ГрацЪ, старш. почтов. контрол. Іоанна Маріяна засужено воен. судомъ на 5 лЪтъ тюрьмы, начальникъ лЪсов. Борисъ Велигорскій былъ также арестованъ, a Илларіонъ Цуркановичъ переведенъ въ военный судъ въ ВЪнЪ и т д. КромЪ сихъ были еще арестованы еще нЪскольконадцять рум. священниковъ, которые потомъ были освобождены военнымъ судомъ и отпущены домой. Также изъ Талергофа освободили послЪ нЪсколько мЪсяцевъ украинскихъ и pyмынскихъ священниковъ по ходатайству ихъ пословъ. Однимъ только русскимъ пришлось испить чашу до самаго дна. Два изъ нашихъ священниковъ и одинъ монахъ умерли въ ТалергофЪ a всЪ прочіе сломанные душевно и физически, возвратились на родину, гдЪ нашли только одни пепелища вмЪсто оставленныхъ ими хозяйствъ.

Тысячи нашихъ крестьянъ томились по различнымъ тюрьмамъ въ БуковинЪ, ГаличинЪ, СемиградЪ и Венгріи и судились военными судами — почти всЪ на основаніи доносовъ изъ-за мнимыхъ „преступленій" во время т. наз. „русскихъ инвазій". Многіе приговорены были къ долголЪтнымъ тюрьмамъ, a нЪ которые и къ смертной казни.

Священникамъ Николаю Григорію Евгенію Мачущаку, Василію Ведигорскому, Григорію ЛазЪ, Константину Василовичу и Евгенію Вуркановичу удалось заблаговременно бЪжать въ Россію, откуда только первые три возвратились на родину, прочіе-же тамъ померли.

Изъ русскихъ священниковъ остались дома нетронутыми только Орестъ Козакъ, д - ръ Василій Антимовичъ, Александръ Тотоескулъ, Иларіонъ Кадищукъ и почти всЪ, причисляющіеся къ „украинской партіи".

* * *

Дня 2 августа н. ст. 1914 года въ 6 часовъ утра, въ воскресеніе (праздникъ св. пророка Иліи) арестовали меня здЪшніе жандармы по приказу коменданта краевой жандармеріи полк. Фишера и отвели въ тюрьму при Садыгорскомъ уЪздномъ судЪ. Дома осталось трое дЪтей въ возврастЪ 9 и 10 лЪтъ и 70-лЪтняя теща.

7 августа перевезли меня въ черновицкую тюрьму при уголовномъ судЪ, гдЪ меня примЪстили въ камерЪ вмЪстЪ съ бродягами и конокрадами. Вечеромъ того же дня два тюремныхъ надзирателя пытались „вЪнчать меня арестантскою шапкою".

Подъ сильною эскортою повели насъ пЪшкомъ черезъ цЪлый городъ раньше въ гарнизонную тюръму, a потомъ въ окружный судъ, при чемъ разношерстная публика насъ ругала, на насъ плевала и обкидала камнями. Въ окружномъ судЪ примЪстили насъ въ двухъ камерахъ. Пришедши сюда, отслужили мы всЪ вмЪстЪ акафистъ Спасителю.

Въ продолженіи 29, 30 и 31-го августа продержали насъ цЪлыми днями на подворье, бeзycтaнно сортируя на какія-то группы A, B и С. ПослЪдняго дня пригнали сюда 500 сострадальцевъ, переведенныхъ изъ тюремъ ва „ДубровЪ", наконецъ перевели насъ почти всЪхъ въ гарнизонный арестъ и впхнули въ комнату, гдЪ уже было около 120 человЪкъ. На слЪдующій день повторилась снова та самая сортировка. Подъ вечеръ, когда подоспЪли плохія вЪсти изъ-подъ Галича, гдЪ состоялась битва, насъ отправили наскоро на желЪзнодорожный вокзалъ. По пути туда нашъ транспортъ подвергся напастямъ толпы и солдатъ. Недалеко отъ вокзала встрЪтили мы венгерскій тренъ, убЪгающій изъ Галича. На самомъ вокзалЪ напало на насъ нЪсколько сотенъ улановъ съ саблями и палками, бьючи направо и налЪво, чЪмъ попало. И въ самомъ дЪлЪ побили сильно многихъ изъ нашихъ, между иными свящ. Дим. Дробота и монаха Кирилла Козаркевича. Одинъ уланъ поднялъ кирпичъ, чтобы имъ разсЪчь мнЪ голову. Но въ самый критическій моментъ ударилъ его по рукЪ шедшій возлЪ меня Илія ПІелепюкъ изъ Серета, чЪмъ спасъ мою жизнь.

Насъ погрузили по 80—120 человЪкъ въ грязные товарные вагоны, которые прицЪпили къ поЪзду, везшему улановъ на Венгрію. Около 9 часовъ вечера отбылъ нашъ поЪздъ по направленію Стрыя, но уже по 1/4 часовой ЪздЪ былъ задержанъ сигналомъ и возвращенъ въ Станиславовъ, такъ какъ русскія войска оказались недалеко. Отсюда отправлено насъ черезъ Делятинъ въ Венгрію. Во время Ъзды насъ безустанно безпокоили Ъдущіе съ нами уланы, польскія и укр. желЪзнодорожная прислуга, встрЪчающіеся съ нами эшелоны войскъ, не меньше и толпа, заблаговременно извЪщенныя о нашемъ проЪздЪ. Въ СегединЪ, когда насъ вели на обЪдъ въ одинъ желЪзнодорожный магазинъ, присутствующіе венгерскіе офицеры били старшихъ священниковъ кулаками по лицу. А въ Винеръ-Найштадтъ нЪмецкая толпа пыталась сдЪлать штурмъ на наши вагоны. Во время всей четырехдневной Ъзды насъ плохо питали, ибо комендантъ конвоя спряталъ деньги, для этой цЪли полученныя, въ свой карманъ.

Наконецъ прибыли мы 4-го сентября на станцію Абтиссендорфъ, отдаленную на 2 километра отъ Талергофа.

ЗдЪсь началась наша Голгофа. Офицеры и солдаты, ожидающіе насъ, накинулись сейчасъ на насъ съ саблями и прикладами. Насъ повели на широкое поле, Flugfeld, гдЪ обучались летчики. При перечисленіи нашего транспорта повторились прежнія сцены. Офицеры, какъ дикіе звЪри, кидались на священниковъ и тЪхъ, кто былъ въ формЪ или имЪлъ на своей головЪ должностную шапку, бьючи ихъ и срывая имъ розеты и звЪздочки.

Своею дикостью ввиду сюда привезенныхъ отличился комендантъ, капитанъ Фашингъ.

На слЪдующій день раннимъ утромъ пришелъ къ намъ прапоршикъ съ 4 солдатами, ища „langhaarige Рорреn", долговолосыхъ поповъ, правосл. священниковъ. Забравъ меня и свящ. Тофана и Сорочана, повели къ казармЪ. На мЪстЪ, онъ заставилъ насъ снять съ себя рясы и подрясники и поставилъ подъ стЪну казармы, одного отъ другого въ отдаленіи двухъ шаговъ, a напротивъ каждаго изъ насъ солдата съ ружьемъ въ рукЪ. Это выглядело на то, что насъ будутъ стрЪлять. ПослЪ нЪсколькихъ тревожныхъ минутъ прапорщикъ заставилъ меня и свящ. Сорочана пилить дерево, a свящ. Тофана колоть его. A послЪ этой работы отвели насъ обратно на Flugfeld, откуда взяли другую партію нашихъ священниковъ.

Что и сколько мы перестрадали въ ТалергофЪ, особенно за время коменданта полк. Стадлера, не стану здЪсь описыватъ. Не буду также упоминать, что во все время нашего пребыванія въ этомъ лагерЪ наша жизнь висЪла всегда на ниткЪ, если не отъ свирЪпствовавшихъ здЪсь болЪзней, то отъ оловянной пули или стальнаго штыка перваго лучшаго часового. A тоска по оставшимся семьямъ, отъ которыхъ иногда цЪлыми мЪсяцами и даже годами не получали никакой вЪсточки, дополняла чашу нашихъ страданій... Одинокою отрадою въ нашемъ горЪ была наша незабвенная часовня и дружнія бесЪды и пренія съ братьями галичанами, съ которыми мы здЪсь познакомились.

Наконецъ въ мартЪ м. 1917 г. пробилась къ намъ вЪсть о приказЪ импер. Карла насчетъ распущенія Талергофа и другихъ подобныхъ лагерей. Новыя надежды насъ оживили. И въ маЪ м. того же года начали „арестанты" покидать Талергофское пекло. Однихъ пустили на родину, другихъ поселили въ различныхъ городахъ западныхъ нЪмецкихъ провинцій, a меня съ буковинскими священниками Маковьевичемъ и Тофаномъ и другими 28 „неблагонадежными" погнали въ „besondere Zwangstation" Доберсбергъ надъ Таею, гдЪ мы прожили подъ жандармскимъ надзоромъ почти до конца августа 1917 года.

ВЪнскій Kriegsuberwachungsamt, состоящій при министерствЪ, переслалъ мнЪ и моимъ товарищамъ недоли письменныя свидЪтельсгва о томъ, что насъ зачислено въ группу А, т. е. „politisch Unbedenkliche", и отпустилъ на свободу. Староство въ ВайдгофенЪ н. Т. доставило намъ и паспорта для возвращенія на родину.

Однако тщетною оказалась моя радость скоро увидЪть моихъ дЪточокъ, ибо комендантъ черновицкой Passierscheinstelle № 1003, капитанъ — полякъ Каменецкій не хотЪлъ мнЪ дать соизволенія на возвращеніе на Буковину. И я, радъ не радъ, долженъ былъ осЪсть съ начала въ ВизельбургЪ н. Ерл., позже въ СамборЪ и Вашковцахъ н. Черем., откуда только 15-го февраля 1918 г. за разрЪшеніемъ буков. краев. президента графа Ецдорфа переселился въ Садыгору, заставъ мою семью здоровою, но мой домъ совершенно разграбленнымъ.

Кoppecпoндентъ „Южной КопЪйки" Г. Фурманъ описываетъ „бЪлый ужасъ", охватившій Буковинское населеніе при извЪстіи о вторичномъ наступленіи австрійцевъ:

„За двумя поворотами мы найшли Г-кое. Большое мЪстечко. Есть банкъ, церковь, костелъ, синагога, лавки—конечно, разграбленныя и опустошенныя...

Жители толпились у себя на дворахъ, суетились у повозокъ, саней, вы-носили и укладывали пожитки.

— НЪмцы идутъ...

Признаться, я въ первый моментъ не повЪрилъ всему тому, что мнЪ говорили о звЪрствахъ мадьяръ и нЪмцевъ. ХотЪлось найти ту исходную точку, которая послужила основаніемъ для созданія этой басни.

НЪсколько такихъ предположеній я высказалъ доктору. Тотъ только пожалъ плечами, a ямщикъ, который былъ невольнымъ свидЪтелемъ моего разговора, вдругъ остановилъ лошадей.

— Панъ думаетъ, что это все неправда? Ось я пану что покажу...

— Алекса, гдЪ войтъ? — спросилъ онъ у проходившаго мужика.

ПодъЪхали къ войту. Ямщикъ что-то сказалъ ему и тотъ жестомъ пригласилъ насъ за собою.

Во дворЪ у войта мы остановились. Войтъ вошелъ въ конюшню и вывелъ оттуда лошадь вороной масти.

— Бачите (видите)? — спросилъ онъ.

Мы не понимали рЪшительно ничего во всемъ этомъ. Только княжна вдругъ громко вскликнула:

— Волосы... волосы женщины... тамъ, въ хвостЪ...

Войтъ повернулъ лошадь — и мы ясно увидЪли въ пышномъ хвостЪ чернаго цвЪта 3—4 пряди бЪлокурыхъ волосъ съ запекшейся кровью на нихъ...

— Что это ?... — тихо спросилъ докторъ.

Намъ объяснили.

Въ сосЪдней деревнЪ, уже занятой нЪмецкимъ корпусомъ, была произведена экзекуція населенія.

Отъ дикой скачки тЪло женщины оторвалось и погибло гдЪ-нибудъ въ снЪгахъ.

— Чи это одна только, може съ многими такъ поступили...

Вокругъ насъ собралась толпа. Кто-то разсказывалъ о томъ, что вЪшаютъ десятаго.

— Пустите, пустите меня! — стоналъ голосъ какой-то старухи. Она приближалась къ намъ, съ нечеловЪческой силой расталкивая взрослыхъ мужчинъ.

Стала возлЪ насъ въ двухъ шагахъ и безумнымъ, дикимъ взглядомъ впилась въ доктора. Еще моментъ, и она сжимала его горло, шепча что-то и скрежеща зубами. Если бы не десятки рукъ, доктору пришлось бы плохо. Старуху оттащили и она уже дЪтскимъ тономъ спрашивала всЪхъ :

— Что съ моими дочками?... что съ моими дочками?..

Въ прошлый разъ, когда наступали австрійцы, чуть ли не двадцать человЪкъ мадьяръ ворвались въ домъ старухи и на глазахъ матери изнасиловали, a потомъ убили ея дочерей...

На заваленкЪ хаты войта сидЪлъ высокій старикъ. Онъ перебиралъ пальцами какія-то деревяшки и ни на что не обращалъ вниманія. Еще недавно этотъ старикъ былъ первымъ богатЪемъ въ селЪ. Когда пришли мадьяры, старикъ былъ подвергнутъ такому наказанію: его заставили зарЪзать всЪхъ 4-хъ дЪтей. Старика заставляли дЪлать это. Теперь для него уже все безразлично. Онъ по цЪлымъ днямъ перебираетъ деревяшки и о чемъ-то думаетъ...

Писать еще?.. Приводить еще факты?.. РазвЪ этихъ недостаточно?..

Ужасомъ вЪяло отъ всего того, что мнЪ пришлось видЪть и слышать. Разсказы одного подтверждались всЪми остальными, мелкими штрихами, которыхъ выдумать, фальшиво создать нельзя.

Били по нервамъ эти разсказы торопящихся съ отъЪздомъ бЪженцевъ.

Одинъ разсказъ слЪдовалъ за другимъ и содержаніе ихъ было удивительно коротко и несложно.

— ПовЪсили.

— РазстрЪляли.

— Сжигали имущество просто для острастки.

— Насиловали женщинъ и дЪвушекъ.

— Истязали и убивали дЪтей. И. т. д. и т. д.

Въ этихъ высокихъ горахъ, такъ глубоко занесенныхъ снЪгомъ, царилъ бЪлый ужасъ. Онъ поднимался онъ стелился повсюду и въ безмолвіи вЪчныхъ снЪговъ вопилъ о мщеніи.

БЪлый ужасъ...

БЪженцы уЪхали. ПослЪ глубокаго обморока очнулась княжна, всхлипывая послЪ истерики, сидитъ въ саняхъ докторъ.

Только ямщикъ, не то чехъ, не то румынъ, обращаясь ко всЪмъ намъ, со злой ироніей спрашиваетъ:

— Чего вы теперь не смЪетесь?"

Справка. ПЪрвый выпускъ „ТалЪргофскаго Ааьманаха" оконченъ въ 1924 году. Онъ появился въ свЪтъ благодаря заботамъ "ТалЪргофскаго Комитета", который составленіе этой пропамятной книги поручилъ проф. д-ру Ю. А. Яворскому. Когда послЪдній переЪхалъ въ Чехію, не стало человЪка, который могъ бы заняться редакціей накопившагося матеріяла. Правда, много трудился препод. Д. И. Ключникъ, однако безуспЪшно: изданіе не продвинулось впередъ.

Будучи всецЪло занятымъ въ редакціи „Русскаго Голоса", и я не могъ выполнить возложенной на меня задачи изданія дальнЪйшаго выпуска; столь вяжное и неотлошное дЪло лежало подъ спудомъ забвенія и пыли. Только съ пріЪздомъ д-ра Ю. И. Демьянчика изъ Праги я по лучилъ болЪе свободы и сейчасъ принялся за трудъ.

Не вношу никакихъ измЪненій. Подаю то, что было собрано „Комитетомъ", и продолжаю ихъ работу. РазумЪется, что весь матеріалъ, который уже появился и въ будущемъ появится, не отвЪчаетъ строгой системЪ распредЪленія; это сдЪлаетъ будущій труженникъ, изслЪдователь-историкъ горя карпато-русскаго народа. Задача современныхъ издателей заключалась и заключается въ собраніи всего того, что еще уцЪлЪло въ памяти самихъ мучениковъ и очевидцевъ неслыханнаго въ мірЪ террора.

Поэтому, чтобы насъ никто не заподозрЪлъ въ пристрастіи, приводимъ то, что пишутъ о немъ сами поляки въ львовской газетЪ „Dziennik Ludowy" въ №№ 287-292, появившихся въ 1924 году:

По поводу глупоты, безсилія и трусости австрійскихъ штабовъ терпЪли эти войска постоянныя пораженія и, чтобы свалить съ себя вину и отвЪтственность, убЪгая передъ вооруженнымъ противникомъ, извергали свою месть на беззащитномъ населеніи, будто занимающемся массовымъ и организованнымъ шпіонажемъ въ пользу непріятеля. Тысячи ничЪмъ непровинившихся людей вывозились на западъ, чтобы въ продолженіи многихъ лЪть держать ихъ безъ суда въ тюрьмахъ и ужасныхъ лагеряхъ для интернированныхъ; тысячи невинныхъ людей гибли на основаніи спЪшно и массово вынесенныхъ смертныхъ приговоровъ; тысячи гибли безъ приговоровъ — просто-напросто ихъ убивали фронтовыя войска по приказу своихъ военоначальниковъ.

ЧЪмъ трусливЪе были австрійскія войска ввиду вооруженнаго непріятеля, тЪмъ свирЪпЪе и мстительнЪе они вели себя ввиду мирнаго гражданскаго населенія. Время міровой войны — это періодъ разнузданнаго преступленія и беззаконія на Галицкой Руси.

Виновниковъ этихъ преступныхъ дЪяній выбросила за бортъ общественной жизни волна повоенной революціи; однако они остались безъ наказанія, a даже тамъ и сямъ пробуютъ втереться въ общественный водоворотъ и играть въ немъ извЪстную роль.

Въ этомъ ужасномъ дЪлЪ массоваго истребленія невинныхъ людей сыгралъ выдающуюся, отличительную роль, къ сожалЪнію, и полякъ, адвокатъ, докторъ правъ Станиславъ Загурскій, который, какъ поручикъ аудиторъ въ австрійской арміи, при военно-полевомъ судЪ исполнялъ отвратительнЪйшую, кровожадную должность палача.

Эготъ Загурскій состоялъ продолжительное время предсЪдателемъ „Союза защитниковъ Львова", принималъ дЪятельное участіе почти во всЪхъ патріотическихъ комитетахъ, выступалъ часто въ качествЪ „народнаго трибунала" во время манифестацій, a по время выборовъ въ сеймъ былъ руководителемъ „боювекъ христіанско народоваго табора" и дЪлалъ своей цЪнной особой честь львовской палестрЪ, адвокатской палатЪ.

Д-ръ. Станиславъ Загурскій — выдающаяся фигура въ „народовомъ" лагерЪ, имЪетъ на своей совЪсти свыше 100 смертныхъ приговоровъ. Судъ надъ этимъ индивидуумомъ предоставляемъ обществу, a приговоръ этого суда пусть будетъ вынесенъ на основаніи кровью сочащихся документовъ:

Руководитель судебнаго разбирательства д-ръ Станиславъ Загурскій.

Цесарско-королевскій судъ. №КІ.14.5

Цесарско-королевскій военно-полевой судъ въ СиневодскЪ Выжнемъ, числа 18-го октября 1914 года, подъ предсЪдательствомъ ц. и. к. ротмистра Gustav-a Kuhn-a и подъ руководствомъ поручика-аудитора д-ра Станислава Загурскаго, въ присутствіи протоколиста сержанта Людвика Unterschnetz-a и капитана-аудитора Іосифа Bartehnus-a, обжаловавшаго подсудимыхъ въ преступленіи противъ вооруженныхъ силъ государства, согласно § 327 в. у. з. и на основаніи предложенія обвиняющаго наказать всЪхъ обвиняемыхъ согласно § 444 в. у. п., вынесъ единогласно приговоръ:

1. Михаилъ Коваль, изъ Синеводска, 54 года, гр.-кат. вЪроисповЪданія, женатый, отецъ 9 дЪтей, земледЪлецъ, подъ судомъ не состоявшій;

2. Феодopъ Гудзъ, изъ Синеводска, 47 лЪтъ, гр.-кат. вЪроисп., женатый, отецъ 4 дЪтей, земледЪлецъ, подъ судомъ не состоявшій;

3. Степaнъ Гpибъ, изъ Синеводска, 26 лЪтъ, гр.-кат. вЪроисповЪданія, женатый, бездЪтный, подъ судомъ не состоявшій;

4. Hиколaй Джусъ, изъ Синеводска, 39 лЪтъ., гр. кат. вЪроисп., женатый, отецъ 3 дЪтей, земледЪлецъ, подъ судомъ не состоявшій;

5. Петръ Джусъ, изъ Синеводска, 35 лЪтъ, гр.-кат. вЪроисповЪ-данія, женатый, 3 дЪтей, земледЪлецъ, подъ судомъ не состоявшій;

6. Адамъ Струкъ, изъ Синеводска, 28 лЪгь, гр.-кат. вЪроисп., неженатый, земледЪлецъ, подъ судомъ не состоявшій;

7. Антонъ Коваль, изъ Синеводска, 64 лЪтъ, гр.-кат. вЪроисп., женатый, отецъ 6 дЪтей, земледЪлецъ, подъ судомъ не состоявшій;

8. Петръ Коваль, изъ Синеводска, 62 года, гр.-кат. вЪроисповЪданія, женатый, бездЪтный, земледЪлецъ, подъ судомъ не состоявшій;

9. Иванъ МатЪишинъ, изъ Синеводска, 44 года, rp.-кат. вЪроисп., бездЪтный, земледЪлецъ, подъ судомъ не состоявшій;

10. Феодоръ Фединишинъ, изъ Синеводска, 44 года, гр.- кат. вЪроисповЪданія, женатый, отецъ 6 дЪтей, земледЪлецъ. каранный 6-ти дневнымъ арестомъ за преступленіе § 411;

11. Ивaнъ Tишовскій изъ Синеводска, 30 лЪтъ, гр.-кат. вЪроисп., женатый, отецъ 5 дЪтей, сельскій полицейскій въ СиневодскЪ, подъ судомъ не состоявшій —

признаны виновными въ томъ, что въ послЪднихъ двухъ недЪляхъ сентября мЪсяца 1914 года и въ двухъ первыхъ недЪляхъ октября мЪсяца того-же года, во время войны между австро-венгерской монархіей и россійской имперіей, состояли въ связи съ непріятелемъ, чЪмъ нанесли австрійскимъ вооруженнымъ силaмъ вредъ, a непріятелю принесли пользу.

Поэтому всЪ они, отъ 1 до 11, являются виновниками преступленія противъ вооруженныхъ силъ государства согласно § 327 в. у. к. и за это согласно § 444 в. у. к. приговорены къ смертной казни черезъ повЪшеніе.

Синеводскъ, 18 октября 1914 г.

ротмистръ, какъ предсЪдатель

поручикъ-аудиторъ, какъ руководитель.

какъ протоколистъ.

Приговоръ утверждается и подлежитъ его привести въ исполненіе въ случаЪ надобности посредствомъ разстрЪла возлЪ Горнаго (Hurnіе) на югъ отъ Стрыя. Числа 19-го окгября 1914 года.

ген.-маіоръ.

поручикъ-аудиторъ.

Согласно оффиціальнаго протокола разбирательства, показанія этого классическаго свидЪтеля звучатъ: „Будучи зачисленнымъ въ ополченіе, я явился на службу 1-го авг. 1914, изъ за болЪзни, однако я былъ освобожденъ по 20-ое октября того же года. Жители деревни знали, что я освобожденъ; зналъ и войтъ. Русскіе были въ нашей деревнЪ три недЪли. КромЪ меня, разыскивали и раненаго Сливку. Я записалъ себЪ людей, которые ходили съ русскими. Поэтому войтъ велЪлъ искать меня и Сливку Якову Тишовницкому, Феодору Будзу и Николаю Масному. Я бЪжалъ, неподозрЪвая, что Масный разыскиваетъ меня Антонъ Сернишинъ выкупилъ меня отъ русскихъ, которыми я былъ пойманъ Такъ какъ моя жена не имЪла чего Ъсть, я хотЪлъ еще пойти домой, но меня не пустили. И только, когда Сернишинъ поручился за меня, я получилъ свободу. Козаки не принимали участія въ поискахъ за мной.

ad l) Разсказалъ русскимъ, сколько здЪсь австрійскихъ войскъ было и куда они ушли. Это было перваго дня.

ad 2) Сказалъ, когда здЪсь были русскіе, что у русскихъ лучше и что намъ будетъ лучше, если русскіе побЪдятъ.

ad 3, 4, 5, 6) Ходили вмЪстЪ съ русскими грабить и, по всей вЪроятности, указывали имъ дорогу.

ad 7) Грабилъ и указалъ русскимъ дорогу и всегда ходилъ съ русскими.

ad 8) Грабилъ сь русскими и указалъ имъ дорогу.

ad 9) Грабилъ съ русскими и указалъ имъ дорогу,

ad 10) Грабилъ съ русскими и указалъ имъ дорогу.

ad 11) Грабилъ съ Русскими и указалъ имъ дорогу".

Стоитъ дЪйствительно разсмотрЪть на мгновеніе мотивы этихъ одиннадцати исполненныхъ смертныхъ приговоровъ. Касательно Степана Гриба показалъ свидЪтелъ, что Грибъ „будто показалъ русскимъ дорогу". Военный судъ „установилъ", что онъ „указалъ дорогу непріятельскимъ войскамъ". Какимъ образомъ установилъ? Было очевиднымъ, что онъ былъ „москвофильски настроенъ".

Адамъ Струкъ сознаетъ, что русскіе спрашивали его про дорогу, a свидЪтель показываетъ, что Струкъ „будто указалъ русскимъ дорогу". Военный судъ принялъ, какъ „истину", что Струкъ указалъ русскимъ дорогу".

То же касается Николая Джуса. На Тишовницкомъ нЪтъ вины, кромЪ того, что онъ по приказу войта „разыскивалъ двухъ человЪкъ. „Военный судъ вынесъ приговоръ, что онъ ихъ разыскивалъ для того, чтобы „выдать русскимъ".

Не иначе обстоитъ дЪло съ Федишинымъ, Феодоромъ Будзомъ, Петромъ Джусомъ и Михаиломъ Ковалемъ.

Разсмотримъ прежде всего поводы, которые свидЪтельствуютъ о невинности священника Березовскаго. Изъ актовъ судебнаго разбирательства ц. и к. ко-анды г. Львова въ МукачевЪ установлено, что обжалованные перешли границу возлЪ Сеничева, долинскаго уЪзда въ ГаличинЪ и тамъ были арестованы австро-угорскими военными патрулями по подозрЪнію въ шпіонствЪ. При обжалованномъ свящ. Березовскомъ нашли:

1) Карту Угорщины, Галичины и Буковины изъ школьнаго атласа Козена;

2) Записки о количествЪ австрійскихъ войскъ въ дЪйствующей арміи по отдЪльнымъ частямъ;

3) НЪсколько коробокъ спичекъ австрійскаго и угорскаго происхожденія;

4) Сумму въ 276 коронъ 16 геллеровъ.

Защитникъ поддерживаетъ оправданіе подсудимаго передъ военнымъ судомъ, который отрицаетъ, будто у него было какое, либо намЪреніе заниматься шпіонажемъ и вовсе не чувствуетъ себя виновнымъ. Въ свое оправданіе онъ подаетъ, что перешелъ угорскую границу потому, что хотЪлъ, опасаясь русскихъ войскъ, попасть въ Угорщину, которую считалъ болЪе безопасной, чЪмъ была Галичина. Изъ дому выЪхалъ уже вечеромъ и только ночью нашелся на угорской территоріи. Онъ отрицалъ, будто бы былъ москвофиломъ, и утверждалъ, что принадлежалъ къ украинской партіи. Относительно найденной при немъ карты утверждалъ, что она взята имъ изъ атласа, купленнаго его отцомъ; на ней онъ не дЪлалъ никакихъ знаковъ. Изъ любопытства спрашивалъ, сколько человЪкъ имЪется въ одномъ корпусЪ. Относительно спичекъ онъ объяснилъ, что двЪ коробки были имъ куплены въ ДолинЪ, a одна въ СеничевЪ. На вопросъ, почему находившіяся при немъ деньги были раздЪлены на отдЪльныя суммы, заявилъ, что случилось это вслЪдствіе размЪна по пути.

Изъ показаній Маріи Даниловичъ и Романа Чернецкаго можно заключить, что казненный Романъ Березовскій непосредственно передъ своимъ бЪгствомъ изъ Протчъ захватилъ съ собой изъ церковной кассы сумму 200—300 кор., состоявшихъ изъ мелкихъ денегъ, въ томъ числЪ изъ 10 и 20 банкнотовъ.

Изъ показаній свидЪтелей Маріи Даниловичъ, Семена Даниловича, Евгеніи Вольманнъ и Соломона Геллера слЪдуетъ, что въ СеничевЪ и въ окрестности, одинаково до войны, такъ и въ критическій моментъ, можно было получить спички угорскаго издЪлія. Ввиду этого объясненіе Романа Березовскаго, что онъ перешелъ угорскую границу только изъ опасенія передъ русскими, несомнЪнно вЪрное и уже тЪмъ самымъ обосновано отсутствіе намЪренія шпіонажа.

Несмотря на это, военный судъ занялся изслЪдованіемъ найденной при Березовскомъ карты и записокъ о количествЪ войскъ дЪйствующей арміи и согласно существующихъ предписапій вызвалъ офицера ц. и. к. генеральнаго штаба, какъ знатока, для объясненій и принятыхъ военнымъ судомъ заключеній. На картЪ обозначенъ пунктами путь, избранный русскими для передвиженія вглубь Галичины и для эвентуальнаго ихъ дальнЪйшаго похода черезъ Карпаты и черезъ провинціи угорской короны по направленію къ сербскому королевству.

На основаніи опредЪленій знатока, военный судъ установилъ, что на относительной картЪ не видно обозначенія дороги. Находящіяся на ней подчеркнутыя мЪста не стоятъ съ собою въ связи, находятся въ каждомъ школьномъ атласЪ, а сдЪланы безъ всякой опредЪленной цЪли; съ военной точки зрЪнія они не имЪютъ ни малЪйшаго значенія; съ другой стороны, мЪстности, весьма важныя въ стратегическомъ отношеніи, вовсе не подчеркнуты. Изъ объясненій знатока слЪдуетъ также, что эта карта въ военномъ и тактическомъ отношеніяхъ не имЪетъ стоимости, и совершенно исключено, чтобы изъ нея можно было узнать подробности о военныхъ операціяхъ.

Относительно записокъ слЪдуетъ отмЪтить, что въ нихъ опредЪляется составъ одной бригады въ четыре полка, одной дивизіи — въ четыре бригады. Уже изъ этихъ чиселъ, не отвЪчающихъ фактическому соотношенію, можно заключить, что записки не служили для цЪлей шпioнажa, независимо отъ того, что согласно опредЪленію знатока русскіе въ этомъ отношеніи вовсе не нуждались въ разъясненіяхъ.

Ясно, что относительно шпіонства не было ни малЪйшаго подозрЪнія и что абсолютная невиновность этого человЪка была положительно очевидна.

Въ слЪдующихъ двухъ жертвахъ пана Загурскаго - Кобылянскомъ и ЖабякЪ—трудно найти преступленіе. Кобылянскій имЪлъ при себЪ 100 коронъ и коробку спичекъ съ угорскимъ ярлычкомъ и абсолютно ничего больше. Послушайте, что сочинилъ панъ Загурскій:

Обжалованные Кобылянскій и Жабякъ были въ то же время арестованы патрулемъ на угорской границЪ. Оправдывались они желаніемъ освЪдомить австрійскія войска, a именно военныя заставы, расположенныя нa галицко-угорской границЪ, что возлЪ Сенечола видны русскія войска. Такъ какъ свидЪтели: поручикъ Coervoes, подпоручикъ Szerdahaly, Szuets и Buri показали, что обжалованные Кобылянскій и Жабякъ старались пройти мимо австро-угорскихъ форпостовъ и при встрЪчЪ съ ними дрожали, что, въ свою очередь, сейчасъ возбудило подозрЪніе, ввиду чего военно-полевой судъ пришелъ къ заключенію, что желаніе увЪдомить австро-угорскіе пограничные форпосты о появленіи русскихъ войскъ въ окрестности Сенечола должно было послужить имъ отговоркой въ случаЪ, если бы не могли обойти австрійскихъ форпостовъ.

Къ такому заключенію пришелъ военно-полевой судъ тЪмъ болЪе, что на основаніи показаній свидЪтеля , подпоручика Szerdahaly установлено, что заявленіе подсудимыхъ, которое должно было оправдать переходъ угорской границы черезъ крутыя горы, было выдумано, особенно потому, что въ это время не было видно русскихъ войскъ въ окрестности Сенечола. ІІодсудимые Кобылянскій и Жабякъ сознали на разбирательствЪ передъ военно-полевымъ судомъ, что они видЪли по пути Березовскаго, слЪдовавшаго ва ними въ отдаленіи около 200 шаговъ, но не могли объяснить, почему онъ шелъ за ними. Эти показанія призналъ военно-полевой судъ достовЪрными, особенно потому, что на основаніи показанія поручика Coetvoes установлено, что Кобылянскій пытался защитить Березовскаго тЪмъ, что онъ также желалъ извЪстить пограничныя австро-угорскія стражи о вступлеиіи Русскихъ войскъ въ окрестность Сенечола, Это заявленіе стоитъ въ яркомъ противорЪчіи съ предыдущими показанінми Кобылянскаго и Жабяка, согласно котораго они не знали, почему Березовскій въ то самое время намЪривался перешагнуть черезъ крутыя вершины угорскую границу, какъ тоже съ защитой Березовскаго, который не хочетъ ничего знать о намЪреніи увЪдомить пограничныя угорскія стражи.

Эго обстоятедьство было для военно-полевого суда доказательствомъ, что обжалованные Березовскій и Кобылянскій до ухода изъ Сеничева свой планъ точно обдумали и выдумали эвентуальное заявленіе для необойденныхъ пограничныхъ карауловъ.

Противъ Кобылянскаго свидЪтельстуютъ еще найденныя при немъ угорскаго происхожденія спички, какихъ въ СеничевЪ нельзя получить, что оффиціально удостовЪрено. Кобылянскій утверждаетъ, что именно въ СеничевЪ недавно эги спички купилъ. Такъ какъ Кобылянскій отрицаетъ, будто бы въ посдЪднее время перешелъ угорскую границу, a спички угорскаго происхожденія доказываютъ какъ разъ противоположное, слЪдуетъ принять, что Кобылянскій старается затаить своя путешествія въ Угорщину, ибо онЪ имЪли спеціальную цЪль, Ввиду того, военно-полевой судъ установилъ, что подсудимый Кобылянскій въ качествЪ развЪдчика въ послЪднее время 10 сентября 1914 года отдавалъ непріятелю услуги и объЪзжалъ сЪверную границу Угорщины съ цЪлью предательства.

Изъ выше приведенныхъ мотивовъ говоритъ противъ обжалованнаго Жабяка еще то обстоятельство, что имъ давались ложныя информаціи о вступленіи Русскихъ въ окрестность Сенечола. Этимъ Жабякъ хотЪлъ вызвать тревогу гарнизона въ ТороньЪ на случай, если бы другія шпіонскія старанія завели; онъ хотЪлъ положеніе и передвиженіе австрійскихъ пограничныхъ войскъ разузнать.

На основаніи изложеннаго и принятаго за правду военно полевой судъ призналъ Жабяка виновнымъ. За свое преступленіе оба (Кобылянскій и Жaбякъ) были повЪшены.

Мы повторили весь этотъ вздорный романъ, a теперь послушайте, какъ въ дЪйствительности обстояло дЪло съ этими двумя подсудимыми. A это пояснитъ вамъ другой судъ.

Обжалованные Кобылянскій и Панько Жабякъ, приговоренные Загурскимъ къ смертной казни черезъ повЪшеніе, защищались тЪмъ, что перешли угорскую границу по приказанію войта съ цЪлью донести австрійскимъ войскамъ о появленіи казаковъ возлЪ Долины. Кобылянскій утверждалъ тоже, что получилъ отъ войта письмо для нашихъ (австр.) войскъ и передалъ его жандармскому посту. Съ обжалованнымъ Березовскимъ вмЪстЪ не уходилъ; послЪдній шелъ въ отдаленіи 200 шаговъ за нимъ, совершенно не зная, почему священникъ шелъ за нимъ. Спички купилъ въ СенечолЪ, относительно денегъ сознался, что 29 коронъ получилъ изъ почты, прочія получилъ за проданные овощи. Мелкія деньги вымЪнялъ на бумажныя.

Все это было на второмъ разбирательствЪ доказано, эти люди были освобождены приговоромъ суда отъ всякой вины, однако случилось это послЪ ихъ повЪшенія. Подобно ничЪмъ не провинился и свящ. Березовскій.

Такихъ случаевъ имЪетъ д-ръ Загурскій на своей совЪсти сверхъ 100, a люди, которые имЪли сомнительное счастье встрЪчаться съ нимъ, потверждаютъ то, что онъ любовался своими богатырскими военными „подвигами".

По случаю объявленія вызывающихъ отвращеніе документовъ мы получили со всЪхъ сторонъ благодарственныя письма за то, что всенародно сорвали маску изъ индивидуума, имЪющаго на своей совЪсти столько злодЪяній и нахально играющаго въ общественности на почетномъ посту первую роль.

Заканчиваемъ циклъ нашихъ публикацій, такъ какъ не желаемъ копаться въ отвpaтительныхъ документахъ прошлаго. Думаемъ, что хватитъ того, что нами объявлено. Не сомнЪваемся въ томъ, что „судья" Загурскій заслужилъ себЪ приговоръ своихъ жертвъ. Но этотъ приговоръ пускай уже вынесетъ само общество.

„Русское Слово" сообщаетъ текстъ приказа главнокомандующаго австрійской арміей эрцгерцога Фридриха о необходимости поставить въ извЪстность войска относительно терминовъ „русинъ" (Ruthene) и „украинецъ".

Вотъ этотъ текстъ:

Въ то время, какъ первая часть преслЪдуетъ противогосударственныя цЪли, вторая можетъ быть названа лояльной. Понятно, что какъ въ той, такъ и въ другой группЪ встрЪчаются личности съ противоположными или индифферентными взглядами. Поэтому, при разсмотрЪніи каждаго случая надлежитъ считаться съ данной личностью. СлЪдующіе пункты могутъ служить руководствомъ для болЪе справедливой и правильной политики:

1) Необходимо поставить въ извЪстность каждаго нижняго чина, что безусловно ошибочно считать заранЪе всЪхъ русинъ измЪнниками.

2) Также неправильно считать всЪхъ задержанныхъ измЪнниками, такъ какъ многіе изъ нихъ арестовываются по ложнымъ доносамъ.

3) Ложные доносы прекратятся, если вмЪстЪ съ оговореннымъ задерживать (гдЪ это возможно) также и доносчика.

4) Плохое обращеніе съ задержанными подрываетъ авторитетъ военной власти и должно быть наказуемо.

5) Нижнимъ чинамъ, не говорящимъ на мЪстномъ языкЪ, должно быть внушено офицерами, что Галичина отнюдь не является чужой страной; къ живущему въ ГаличинЪ лояльному населенію необходимо относиться возможно болЪе дружественно.

НичЪмъ не вызванное плохое обращеніе нашихъ войскъ, не говорящихъ на мЪстномъ языкЪ, съ населеніемъ можетъ легко повлечь за собою то, что это населеніе будетъ видЪть въ нашемъ солдатЪ врага, a въ родственномъ по языку и крови казакЪ — избавителя.

Въ заключеніе не слЪдуетъ забывать, что какъ русинскіе (украинскіе) солдаты, такъ и солдаты польской и другихъ національностей, съ геройскимъ мужествомъ сражались въ рядахъ нашей арміи и исполнили, такимъ образомъ свой долгъ передъ родиной".

Этотъ любопытный документъ является цЪннымъ, хотя и запоздалымъ, признаніемъ самихъ же австрійцевъ въ собственныхъ безчинствахъ и звЪрствахъ надъ карпато-русскимъ населеніемъ.

Миша не узналъ его... Эго былъ сумасшедшій домъ... Все здЪсь смЪшалось, ничего разумнаго здЪсь не было. Въ сЪрой толпЪ героями рыскали военные, ландштурмисты, жандармы и городовые. Жаждущіе мести, они вмЪстЪ съ потерявшими гражданское чувство гражданами врывались въ сотни повязанныхъ русскихъ людей и били, били безъ пощады. Пройти одну львовскую улицу — значило выдержать страшное наступленіе. И не всЪ выдерживали:

женщины рыдали и, умлЪвая, падали подъ ноги, мальчики и дЪвочки неистово кричали, a мужчины сбивались въ кучи, въ которыя падали камни, палки, грязь... Счастлявъ уже тотъ, за кЪмъ захлопнулась тяжелая, черная, тюремная дверь. Другое дЪло, что тамъ при осмотрЪ обокрадутъ, нарочно поведутъ въ баню, гдЪ перемЪнятъ или сдерутъ платье, но тамъ нЪтъ толпы и ландштурмистовъ. Тамъ испробованные мучители, но y нихъ пріемы другіе.

Миша былъ помЪщенъ въ одной комнатЪ съ о. Григоріемъ. Когда захлопнулась тюремная дверь, онъ, стоя у порога, плюнулъ трижды. Съ подозрЪніемъ посмотрЪли на него находящіеся тутъ священники: Были случаи, что предатели находидись въ комнатахъ... Свой своего боялся. Миша еще разъ плюнулъ.

— Тюрьма, то значитъ, кончено! — произнесъ онъ; о. Григорій улыбнулся.

— Миша, что новаго? — спросилъ онъ.

— Побейте меня, о. Григорій, куда хотите, я на васъ не буду сердиться. Дуракъ я, о. Григорій ! НынЪ я могъ быть въ КіевЪ, a я здЪсь. Два дня ни одного австрійца не было. БЪжать было, нЪтъ не бЪжалъ: росы побоялся!..

Много читалъ Миша о тюремныхъ заведеніяхъ, но все имъ запечатлЪнное въ памяти не соотвЪтствовало тому, что онъ увидЪлъ въ тюрьмЪ св. Бригиды. Онь не могъ себЪ представить, какъ въ комнатахъ могли находиться отхожія, отъ которыхъ подымались паръ и смрадъ, какъ туча въ ненастный день. Сырость дЪлала этотъ паръ тяжелымъ, и лампочка висЪла, какъ далекая звЪздочка, и всю ночь вокругъ жолтаго свЪта стояло желто — синоватое кольцо, какое мы иногда видимъ вокругъ мЪсяца. Отъ сжатаго воздуха высыхала во рту слюна, и отдыхать было весьма тяжело. Неуклюжія, широкія, обросшія мхомъ и грибами стЪны, говорили, что она принадлежитъ средневЪковію. Одно окно, правда большое, было лишь на то прорублено, чтобы арестантъ видЪлъ кусочекъ неба и еще сильнЪе мучился. Солнце въ комнату Миши вторгалось толъко посредственно, отражаясь отъ стеколъ почернЪвшей церкви, стоящей, какъ олицетвореніе унынія, въ серединЪ кирпичныхъ и каменныхъ тюремныхъ стенъ. ЖелЪзныя прутья придавали окну видъ клЪтки, въ которую птичкЪ-арестанту головы никогда не высунуть.

На улицахъ Львова кишмя кишЪло и кипЪло. Съ каждымъ днемъ становилось страшнЪе. ВсЪмъ стало ясно, что Австрія отступаетъ; и всЪмъ стало ясно, что можетъ наступить за пораженіемъ страшная росправа. Толпы хлынули и хлынули. Росла тревога. БЪженцы смЪшались съ войсками; тюрьма наполнилась отчаяніемъ. Стали вЪшать и это потрясло до глубины всЪ души загнанныхъ въ тюрьму. Каждый сталъ думать свою тяжелую думу. Шопотомъ лилась молитва, ибо каждому казалось что вотъ-вотъ подъ дверью зазвонитъ колокольчикъ, откроется дверь, и его схватять и поведутъ въ уголъ за черныя ворота. Въ углу за черными воротами стояло 3 столба съ большими крюками. Эго были висЪлицы.

Наступившая ночь усилила страхъ еще въ большей мЪрЪ. Въ тюрьмЪ произошла суматоха, на улицахъ раздавался одинъ гулъ. Все бЪжало. Около 11-ти часовъ, шепнулъ въ дырочку часовой: козаки во ЛьвовЪ!.. Миша передалъ извЪстіе прочимъ, и оно подЪйствовало, какъ громъ изъ яснаго неба. Священники пали на колЪни и стали исповЪдываться, говорить молитвы. Кто-то шепнулъ, что тюрьму взорвутъ, и всЪ повЪрили въ это. Каждая минута становилась невывосимой.

Ровно въ полночь, однако, раздалось грозное австрійское heraus. Приказано выходить и ставать въ ряды... Легко сказать: ставать въ ряды. Но стать по требованію австрійскаго жандарма — стоило большихъ усилій и мученій, a иногда и жизни. Опять били въ животъ прикладами, по головЪ кулаками и штыками.

Ц. и К. военныи комендантъ г. Львова объявляетъ: Фабричный истопникъ Ивавъ ХЪль и поденный рабочій Семевъ ХЪль изъ сЪла Пониковцы бродскаго уЪзда за то, чго сообщали разныя свЪдЪнія русскимъ войскамъ, a кромЪ того Семенъ ХЪль за то, что ввелъ нарочно въ заблужденіе австрійскій разъЪздъ, такъ что этотъ разъЪздъ попалъ въ засаду, — значитъ за совершеніе преступленія противъ военной мощи государства, приговорЪны на ocнованіи § 327 военно-уголовнаго закона военно-полЪвымъ дивизіоннымъ судомъ ландверы во ЛьвовЪ къ смертной казни черезъ повЪшеніе. Приговоръ приведенъ въ исполненіе 24-го августа 1914 г. во ЛьвовЪ.

Семенъ ХЪль крЪпкій и бодрый мужикъ, косилъ, какъ поденный рабочій, на лугу въ глубинЪ небольшой рощи траву. Солнце поднялось уже надъ рощей, и его косые луги падали на загорЪлое лицо шагавшаго вдоль покоса косаря. Семенъ былъ бЪдный и забитый селянинъ, всю жизнь прожившій въ кругу своей семьи, въ предЪлахъ своего села. Онъ мало съ кЪмъ разговаривалъ, отъ своего жалкаго хозяйства почти не отходилъ и остальнымъ широкимъ міромъ вовсе не интересовался. Былъ онъ къ тому же неграмотенъ и къ газетамъ даже не прикасался. A между тЪмъ въ мірЪ разразилась неслыханная война и возлЪ ближайшаго города Броды уже скопились австрійскія войска, готовясь оттуда начать свое хвастливое наступленіе вглубь русскаго государства, a ХЪль продолжалъ жить своею трудовой жизнью.

Было чудесное утро. На листьяхъ и на травЪ ослЪпительными алмазами сверкала роса. Въ тЪнистой гущинЪ дубовъ и въ кустахъ звонко щебетали и пЪли птички. Съ востока подувадъ тихій теплый вЪтерокъ. ИзрЪдка въ бездонной синевЪ небесъ проносились бЪлоснЪжныя облака. ХЪль продолжалъ мЪрно размахивать своей косою и глубоко вдыхалъ въ себя пріятные запахи лЪтняго утра. Передъ новой полосой онъ остановился, чтобы передохнуть и поострить косу. Поднялъ голову и, къ своему крайнему изумленію, въ концЪ поляны увидЪлъ двухъ Ъздоковъ въ военной формЪ — съ желтыми вензелями на брюкахъ и жупанахъ. Ъздоки тоже остановились и пЪгіе, выхоленные кони нетерпЪливо зафыркали и забили подъ ними о землю копытами.

— Что бы это значило? — сталъ соображать Семенъ, внимательно разсматривая понравившихся ему игривыхъ лошадей. Вдругъ онъ вздрогнулъ: надъ самой его головой прожужала пуля и въ глубинЪ лЪса двойнымъ эхомъ отдался ружейный выстрЪлъ.

— Неужели война? — холодомъ обдала ХЪля страшная мысль.

Точно по командЪ, всадники сорвались съ своихъ мЪстъ и вихремъ понеслись къ нему.

— Поймали! Шпіонъ ! — дико закричалъ по-мадьярски одинъ изъ гусаръ. Весь багровый отъ ярости, онъ вытащилъ изъ ноженъ блестящую саблю и ударилъ ею ХмЪля по головЪ. Тотъ слегка отшатнулся; соломенная его шляпа свалилась съ головы на землю, и сквозь сЪдыя космы волосъ просочилась свЪжая кровь.

— Ага, русскій шпіонъ! — завизжалъ другой гусаръ и, подъЪхавъ къ ХЪлю, началъ бить его шашкой по плечу. ХЪль совсЪмъ растерялся. Глаза его заволокло слезами боли.

— За что вы на меня напали ? Въ чемъ я передъ вами провинился? застоналъ онъ, рукавомъ рубахи стирая съ лица струйку крови, въ отвЪтъ ХЪлю гусары спрыгнули съ своихъ лошадей, повалили беззащитнаго на землю и тяжелыми сапожищами стали бить его по головЪ. Черезъ минуту все его лицо покрылось багровыми пятнами и кровью, одежда — прорвами, a зеленая трава вокругъ — клочьями волосъ. ХЪль лишился сознанія.

На галицко русскомъ мужикЪ семь шкуръ. Не одно, a цЪлыхъ шесть столЪтій невзгодъ и страданій, вынесъ онъ на своихъ плечахъ, Знаетъ онъ, кто такіе австрійцы, a въ минувшую міровую войну узналъ онъ, кто такіе и мадьярскіе гусары. О, это народъ горячій, и русскихъ не щадитъ.

Когда Семенъ очнулся, гусары еще находились возлЪ него. Они приказали ему встать и слЪдовать за ними. Съ трудомъ поднялся онъ и направился было къ своей соломенной шляпЪ, но одинъ изъ гусаръ загородилъ ему дорогу и опять яростно заоралъ на него. ХмЪль понурилъ израненную голову и побрелъ за гусарами, Кровь на лицЪ и на рукахъ уже подсохла, но раны мучительно горЪли.

— Милые мои, — заговорилъ крестьянинъ къ гусарамъ, молитвенно сложивъ морщинисгыя руки — во имя Христа отпустите меня домой. Тамъ у меня жена и дЪти. Они безъ меня пропадутъ..

Мадьяры разразились страшнымъ хохотомъ и пальцами обвели вокругъ своихъ шей. Въ смертельномъ ужасЪ замерло сердце Семена.

— Боже, неужели висЪлица? — простоналъ онъ. Мысли спутались въ его головЪ. Онъ пробовалъ молиться и — не могъ.

Доставили ХЪля въ Броды, гдЪ все уже воинственно было настроено и волновалось. Тамъ онъ впервые почувствовалъ всю свою слабость и беззащитность и передъ лицомъ грубаго насилія совершенно растерялся и палъ духомъ. Его передавали изъ рукъ въ руки и всюду осыпали грубой бранью, угрозами и побоями... До вечера его держали въ мЪстной тюрьмЪ, a ночью, вмЪстЪ съ другими мужиками, отправили во Львовъ и бросили въ ужасную Бригидскую тюрьму. Эга тюрьма была мрачна и тЪсна и давила смрадомъ и гнилью. ХмЪль повалился на голыя доски желЪзной койки и судорожно зарыдалъ.

— Боже, за что такое безчестіе и такая неправда? Схватили и заперли здЪсь... И въ какое время? Когда лугъ еще не скошенъ, и жнива не убраны. A вдругъ отсюда не выпустятъ живымъ — повЪсятъ?! Чго тогда ждетъ семью? — Она при мнЪ едва сводила концы съ концами, a безъ меня навЪрно разорится и пойдетъ по міру съ сумой.

Семенъ смертельно затосковалъ по своей семьЪ и родной хатЪ. Онъ какъ-то сразу осунулся, совсЪмъ побЪлЪлъ и лишился сна.

Что было причиной его теперешнихъ бЪдъ? Только его pусскoe имя!.. Къ такому убЪжденію ХмЪль пришелъ послЪ долгихъ тягостныхъ размышленій въ тюремномъ заключеніи.

Въ тюрьмЪ ХмЪль буквально переродился. Проснулась стихійная любовь къ несчастному родному краю, къ своей русской вЪрЪ, къ своему многострадальному народу.

СвЪтало. На улицахъ сЪдого Львова было еще безлюдно, но въ Бригидской тюрьмЪ уже закипЪла жизнь. ЖелЪзныя двери одиночной камеры съ визгомъ распахнулись и въ камеру Семена вошелъ ксендзъ подъ охраной профоса и двухъ капраловъ.

Отъ стука ХмЪль очнулся и при видЪ ксендза слЪзъ со своей койки.

— Сынъ мой ! — съ напускной грустью въ голосЪ и во взорЪ заговорилъ ксендзъ. — По приговору военно-полевого суда тебя должны сейчасъ казнить и я поспЪшилъ къ тебЪ съ послЪднимъ утЪшеньемъ. Не желаешь ли ты передъ смертью исповЪдаться?

Неловкимъ отъ неувЪренности движеніемъ ксендзъ поднялъ надъ ХмЪлемъ крестъ...

Взглянулъ Семенъ на ксендза, потомъ на вооруженныхъ профоса и капраловъ и поблЪднЪлъ. Сердце словно оборвалось; по тЪлу пробЪжала ледяная дрожь. Не приснилось ли ему все это? Онъ провелъ рукой по головЪ и глазамъ и опять посмотрЪлъ на ксендза.

— Я? На смерть? На какую? И за что? — переспросилъ онъ тихо.

Кивкомъ головы капралъ указалъ ему на ламповый крюкъ, a пальцемъ обвелъ вокругъ шеи.

— Смирись, покайся и прими Святое Причастіе, посовЪтовалъ ксендзъ.

— Мою предсмертную исповЪдь выслушаетъ лишь одинъ Господь Богъ. A передъ тобою — слугой лжи и насилія — колЪнъ я не преклоню.

Уныло прозвенЪлъ колокольчикъ; ксендзъ удалился.

Съ нескрываемымъ удовольствіемъ капралы связали ХмЪлю руки и длиннымъ корридоромъ вывели его во дворъ къ мусорному мЪсту. Тамъ на фонЪ розоваго неба уже чернЪла висЪлица. Взглянулъ ХЪль на желЪзный крюкъ и — согнулся, точно этимъ крюкомъ его ударили по затылку. Закружилась голова. ПотемнЪло въ глазахъ. Судорожно вскинулъ голову вверхъ, чтобы еще разъ полюбоваться солнцемъ, но оно еще не взошло,а во дворъ тюрьмы никогда и не заглядывало. Въ послЪднюю минуту ему почудился надгробный плачъ жены. Онъ трижды истово перекрестился и сталъ покоренъ, какъ ребенокъ.

Палачъ приказалъ ему взойти на стулъ и накинулъ ему на загорЪлую морщинистую шею петлю.

Несмотря на ранній часъ, у тюремныхъ воротъ собралось много австрійскихъ офицеровъ и городской шляхты, желавшихъ насладиться казнью перваго русскаго „шпіона"...

ЗагорЪлось сердце у Семена и изъ всЪхъ силъ онъ имъ крикнулъ :

— Эй, вы палачи! Думали смертью запугать русскаго человЪка?.. Знайте же, что сейчасъ не такъ мнЪ жаль жены и дЪтей, какъ жаль того, что почти всю жизнь я прожилъ слЪпымъ и не зналъ, гдЪ правда. A теперь знаю, что ея здЪсь нЪтъ и не было, но уже скоро будетъ.

Палачъ поспЪшилъ выбить изъ-подъ его ногъ стулъ. ХЪль повисъ въ воздухЪ, захрипЪлъ и затрепыхался.

ПослЪднихъ своихъ дЪтей, въ конецъ замученныхъ и обезсилЪвшихъ, святая Русь освобождаетъ Она очистила ихъ земли, но дальше, за предЪлами огненной полосы, еще томятся по тюрьмамъ, еще стонутъ въ оковахъ тысячи русскиихъ галичанъ.

Она очистила ихъ земли: на крики распинаемыхъ, битыхъ, сожженныхъ, на вопли сиротъ задушенныхъ и прирЪзанныхъ, она устремилась непобЪдимымъ порывомъ сЪраго войска и ворвалась съ винтовкою въ рукахъ, въ изодранной, запыленной одежЪ, она только что разбила прикладомъ зеркальное окно великолЪпныхъ палатъ западной культуры, вскочила въ это окно и ступила тяжелымъ сапогомъ на мягкій, роскошный коверъ...

И вотъ она озирается, застЪнчиво и виновато улыбаясь.

Она какъ будто не можетъ понять что эти роскошныя палаты созданы вЪковою несправедливостью и рабскимъ трудомъ обобранныхъ и подневольныхъ ея сыновъ. Ей совЪстно помять причудливые цвЪтники, вырощенные на дЪдовской землЪ чужими насильниками, прогнавшими съ родного поля голоднаго хозяина и его ребятишекъ. ЦвЪтники такъ красивы, и среди нихъ гуляетъ такой важный баринъ.

НЪтъ, не всЪ; вотъ идутъ еще стройными рядами, смЪлые, довольные, со знаменами. Говорятъ: жилось намъ хорошо и тебя мы не знали. Чуръ, близко не подходи и насъ не трогай, да съ родствомъ своимъ не больно приставай, — не такъ ужъ лестно.

— Да кто же вы такіе?

— Вотъ, что обозначено на нашихъ стягахъ, a что на знамени, то и на сердцЪ: видишь полотнище австрійскихъ цвЪтовъ и на немъ портретъ Мазепы. Что ты - отвергла, тому мы молимся; что проклинаешь, то мы чтимъ. Не сыны мы тебЪ и ты намъ не мать.

И еще ниже клонится голова святой, крестьянской Руси, и еще смущеннЪе ея добрая, страдающая улыбка... Что дЪлать? Какъ быть?

На выручку является господская, ученая Русь. Она все знаетъ, все читала, все порЪшила, всякую бЪду руками развела и распоряжаться мастерица. Вотъ она и учитъ: первЪе всего помни, что ты — дура, сапогами по коврамъ не слЪди и со своими хлопами да пастухами не лЪзь. Хлопы къ нищетЪ привыкли, потерпятъ еще; бЪды не будетъ. Главное — помни, что на насъ смотритъ Европа, a нЪмцы въ тысячу глазъ глядятъ, все ждутъ, на чемъ мы проштрафимся.

Такія поученія несутся изъ Кіева, Москвы и Петрограда, гдЪ суетятся печальники „несчастныхъ украинцевъ" и попечители „культурныхъ" нЪмцевъ. Они охаютъ, какъ бы святая Русь не сдЪлала неудобнаго шага, какъ бы не проявила усердія къ своей православной вЪрЪ. Они въ ужасЪ шипятъ: начнутся безтактности, возня съ православіемъ, что о насъ будутъ думать вельможные прелаты, аристократическіе, нарядные враги?

НЪтъ: бЪдная, чистая сердцемъ, святая страдалица Русь, — не виновна ты ни въ чемъ и ... можешь съ высока поднятымъ челомъ вступить въ завоеванныя богатыя палаты. СтЪны ихъ тысячу разъ оплачены безцЪнною кровью родныхъ страдальцевъ и нЪтъ въ нихъ мЪста для насильниковъ и предателей. ОнЪ не огласятся воплями звЪрскаго торжества, но звуки своей древней пламенной молитвы пусть громко наполнятъ эти стЪны величественной, торжественной хвалой.

Величественое, мрачное, обвЪянное дымкой средневЪковья зданіе Ставропигійскаго Успенскаго Собора съ первыхъ же дней моего пріЪзда въ Львовъ очаровало меня своей своеобразной красотой.

ЗахотЪлось пріоткрыть окованную желЪзомъ дверь и проникнуть внутрь этихъ мглисто - сЪрыхъ, массивныхъ стЪнъ, напоминающихъ каменныя громады старинныхъ замковъ.

Когда мнЪ сказали, что „то есть русская церковь", то я не повЪрилъ, — настолько мрачная красота этого зданія была чужда моему представленію о нашихъ жизнерадостныхъ православныхъ храмахъ.

Выкрашенныя въ свЪтлую краску — розовую, голубую, желтую или ярко бЪлую, съ золотыми, всегда сіяющими куполами и крестами, съ огромными окнами, просторныя, оглашаемыя переливчатыми созвучіями звонкихъ колоколовъ, — наши русскія церкви уже своимъ наружнымъ видомъ сулятъ каждому входящему въ нихъ столько свЪта и тепла, столько успокаивающаго, бодрящаго уюта, что утихаютъ страданія, безмятежный покой охватываетъ душу, простая, свЪтлая и радостная вЪра тЪснитъ сердце, когда молишься подъ ихъ круглыми сводами.

Такъ ясно становится на душЪ, разрЪшаются всЪ сомнЪнья, находятся простые, убЪдительные отвЪты на мучительные, проклятые вопросы, раскрываются всЪ тайны...

A эта сЪро-зеленая башня, какъ гранитный надмогильникъ, мрачнымъ силуэтомъ вырЪзается на туманномъ осеннемъ небЪ. И чудится, будто подъ ней въ старинномъ склепЪ, погребена какая то страшная, горестная тайна...

Внутри холодно и мрачно. Тревога и печаль видна на скорбныхъ лицахъ молящихся.

Судорожно вздрагиваетъ и колеблется пламя массивныхъ свЪчей по бокамъ маленъкаго иконостаса предъ двумя огромными иконами.

Строго глядятъ лики святыхъ на стЪнныхъ фрескахъ западнаго письма.

И снова возникаетъ тревожная мысль, что эти холодныя, тяжелыя плиты хранятъ какую то мрачную тайну — память объ ужасахъ средневЪковья, объ упорной борьбЪ за родную, старую вЪру и о мучительныхъ насиліяхъ надъ героями-борцами...

* * *

Мы зашли на пЪніе въ церковь, — священника не было, служили сами солдаты. Было Рождество Богородицы. ПЪли часы и тропари. Церковь старинная съ удивительной колокольней и оградой византійскаго стиля, крытой гонтомъ, обсадженной елями. Въ этой археологической прелести — щели въ палецъ, но въ ней — масса интереснЪйшихъ старинныхъ памятниковъ церковнаго искусства.

Никогда, кажется, я не испытывалъ такого религіознаго чувства и умиленія, какъ на этомъ солдатскомъ богослуженіи. Былъ сначала благовЪстъ. Сошлись и крестьяне. Тутъ все старики, семейные хозяева. Церковка биткомъ набита солдатами. Они поютъ и молятся. Горитъ и мерцаетъ масса свЪчей. Выходитъ впередъ запасный, рыжій и грубый обозный, онъ падаетъ на колЪни и умилительно, безпредметно молится; a хоръ мужиковъ стройный, прочувствованный поеть, хватая за живое:

— „На тя Господи уповахомъ, научи мя оправданіемъ Твоимъ"...

И голоса пропитаны слезами; лица хотябы старшаго кузнеца — унтеръ-офицера съ тремя полосками — спокойнаго силача, — орошены умиленными слезами. Вотъ по его мужественному лицу покатится слезинка.

— „Яко же согрЪшихъ предъ Тобой"...

Тропарь Богородицы на Рождество Ея звучитъ уже бодро: „Яко Спаса родила еси душъ нашихъ". ПрипЪвъ къ ектеніи „Помилуй мя, Боже, помилуй мя" пЪли на разные лады, дружно и трогательно. Слезы катились изъ глазъ, въ груди щемило, въ горлЪ щекотало и я поспЪшилъ на почту, на ждавшую насъ „вольную" подводу одного изъ мЪстныхъ мужиковъ, присоединенныхъ къ обозу.

Почти повсемЪстно остался гал.-русскій народъ безъ своихъ священниковъ, увезенныхъ австрійцами, между тЪмъ какъ священники мазепинскаго толка оставили большей частью свою паству на произволъ судьбы и бЪжали вслЪдъ за австрійцами.

И вотъ въ горячихъ молитвахъ, хотя и безъ священниковъ, но при повышенномъ религіозномъ настроеніи, находитъ народъ душевное утЪшеніе, причемъ закрЪпляется въ его душЪ сознаніе народнаго и религіознаго единства съ освободителями солдатами въ гармоніи общихъ молитвъ.

Сиротой росъ галицко-русскій народъ подъ скипетромъ деспотической мачехи Австріи. Нелюбимый пасынокъ въ чужой семьЪ, обреченъ былъ на мучительные упреки за каждый съЪденный кусокъ хлЪба.

Отвергнутый, презираемый, онъ, озлобленный, замыкается въ себЪ и въ мечтахъ, затаенныхъ въ самой глубинЪ сердца, лелЪетъ свои надежды на свЪтлое, безмятежное счастье.

Пусть тяжелая, полная страданій безотрадная дЪйствительность продолжаетъ окружать обездоленнаго ребенка, идеальный міръ радужной мечты крЪпнетъ и ширится въ его душЪ. И настаетъ время, когда мечта сливается съ дЪйствительностью; когда и въ жизни сироты блистаетъ, наконецъ, переливаясь яркими цвЪтами, радужное, солнечное счастье. НеизвЪданная доселЪ ласка и чистая любовь пробуждаетъ сироту къ новой жизни, и радостное сознаніе пробужденія, вытЪсняетъ изъ его истерзанной души воспоминаніе о кошмарномъ снЪ.

Сиротой выросъ галицко-русскій народъ, пасынкомъ былъ онъ въ австро-венгерской семьЪ народовъ. Но въ нЪдрахъ народнаго сознанія въ Карпатской Руси таилась нЪжвая мечта, перешедшая затЪмъ въ твердую вЪру, что расцвЪтетъ на опустошенной галицкой землЪ цвЪтокъ счастья, что суждено сирой ГаличинЪ узнать материнскую ласку...

Мачеха и ея сынки, прощаясь съ сиротой Галичиной, ярко проявила свое отношеніе къ ней — безжалостно разрушили галицкіе города и деревни, осквернили храмы, полонили отцовъ и дЪтей, обезчестили женщинъ и ушли, оставивъ въ разоренной странЪ однихъ дЪтей — беззащитныхъ сиротъ, лишенныхъ крова и семьи.

Въ прибужанской долинЪ, въ Сокальскомъ уЪздЪ густо раскинулось рядъ селеній, заселенныхъ русскимъ населеніемъ. Названія селъ указываютъ на ихъ старое происхожденіе, сягающее княжескаго періода, a историческія хроники упоминаютъ о нихъ впервое въ лЪтахъ 1400. О русскомъ происхожденіи населенія въ упомянутыхъ селахъ свидЪтельствуетъ также мЪстный волынскій говоръ, сохранившійся тутъ по нынЪшній день. Населеніе твердо сохраняло свою русскость и жило всегда лучшимъ будущимъ. Русскія войска заняли въ 1914 году окрестность безъ боя.

Но судилось иначе. Наступилъ 1915 годъ, русская армія отступила, вернулись австрійцы. Въ каждомъ селЪ десятками арестовывали молодыхъ и старыхъ у кого лишь нашли хотябы кусокъ русскаго письма. Арестованныхъ отставляли въ село Хоробровъ, отдаленное на двЪ мили. Тамъ находилась штабъ-квартира командира армейской части.

Въ с. УльвовкЪ были арестованы псаломщикъ Саганскій — разстрЪленный въ СокалЪ, a кромЪ него Іоакимъ Сачокъ, Василій Криштофъ и Илья Кузьма, a въ Конотопахъ Даніилъ Головка. Арестованные были отправлены въ Хоробровъ. Военный судья не нашелъ ихъ виновными. Тогда дивизіонный командиръ заявилъ, что для устрашенія необходимо разстрЪлять нЪсколько человЪкъ.

Судьба хотЪла, что карандашъ въ рукЪ генерала подчеркнулъ фамиліи Сачока, Криштофа, Кузьмы и Головки. Мучениковъ привязано къ деревьямъ и разстрЪлено.

Произошло это 27-го іюля 1915 г. Село Добротворъ на БугЪ лежало между двухъ позицій. Съ одной стороны стояли австрійцы, съ другой — русскіе. Часть добротворцевъ бросила село: одни пошли съ русскими, другіе отдалились за австрійскую боевую линію. ТЪ, которымъ жаль было оставлять свое хозяйство, остались дома, прячась въ ямахъ и погребахъ. По ДобротворЪ шныряли русскіе и австрійскіе развЪдчики, раздавались выстрЪлы, падали мертвые люди, a ихъ трупы лежали подъ голымъ небомъ, ибо нельзя было ихъ похоронить. ЧернЪли они на солнцЪ, разлагались, наполняя цЪлое село невыносимой вонью, отъ которой невозможно было дышать. ТЪ изъ штатскихъ жителей Добротвора, которымъ жизнь въ селЪ стала невыносимой, перекрадывались ночью несжатой рожью, захватывая съ собой часть имущества, и прятались въ лЪсахъ, или искали себЪ пристанища среди родсгвенниковъ и знакомыхъ въ Рогаляхъ, Химкахъ и КонстантовкЪ.

Я былъ тогда переводчикомъ русскаго языка при штабЪ первой бригады всеобщаго ополченія и потому черезъ мои руки переходили всЪ тЪ несчастные бЪженцы, которымъ я долженъ былъ

подыскивать квартиры; эту задачу я исполнялъ съ величайшимъ удовольствіемъ, a моя душа сіяла невысказанной радостью, когда мнЪ приходилось этимъ несчастнымъ жертвамъ жестокой войны осушить горькую слезу или дать какой-либо совЪтъ.

Приходилось часто не спать не одну ночь, цЪлыми днями бродить по лЪсамъ и поляхъ, была ли тогда погода или ненастье, въ голодЪ и холодЪ, однако я чувствовалъ себя счастливымъ, когда не одна женщина и не одинъ старикъ съ глазами, полными слезъ, благодарили меня, если удавалось кому нибудь изъ нихъ спасти передъ реквизиціей корову, или вырвать изъ рукъ патруля того или иного мужика.

Повиненъ въ томъ мой голодъ. Уже нЪсколько дней мы не видЪли хлЪба. Намъ варили какую то траву, которой я никакъ не могъ Ъсть, a питался лишь овощами, которыхъ было вдоволь въ опущенныхъ селахъ.

Того дня, когда погибъ ни въ чемъ неповинный мужикъ съ Добротвора Петръ Сологубъ, раннимъ утромъ изъявилъ я свое желаніе отвести нЪсколькихъ штатскихъ людей въ село, расположенное вблизи позиціи, куда штатскимъ людямъ можно было идти лишь въ сопровожденіи военныхъ. Я думалъ отвести людей и одновременно сходить въ Константиновку и купить тамъ для себя хлЪба. Такъ и сдЪлалъ. Запасся провивіей на дня два и возвращаюсь въ приселокъ Рогали, гдЪ стояла моя бригада. Не успЪлъ я еще раздЪться, какъ вбЪжалъ ко мнЪ „капралъ отъ дня" и кричитъ по нЪмецки: „Сейчасъ въ судъ, читать смертный приговоръ!"

Мое сердце что-то сжало, бЪгу... Въ комнатЪ, гдЪ былъ судъ, сидитъ нашъ маіоръ-авдиторъ Лянгеръ, два незнакомыхъ офицера и нашъ такъ называемый "пляцкомендантъ" оберъ лейтенангъ Людвигъ (изъ ВЪны). Маіоръ, протягивая мнЪ листъ бумаги, замЪтилъ:

„Куда вы ходите, васъ искали, a потому что васъ не было — замЪщалъ васъ г. оберъ-лейтенантъ N. N. (здЪсь назвалъ маіоръ фамилію, которой я все таки не помню) какъ переводчикъ русскаго языка, Вотъ здЪсь имЪемъ шпіона (онъ указалъ мнЪ на мужика, который стоялъ передъ столомъ съ связанными руками) котораго мы присудили къ смерти. Прочитайте приговоръ!"

Дрожащей рукой взялъ я бумагу и читаю:

"Въ имени его величества кесаря... признается Петръ Сологубъ, хозяинъ съ Добротвора, виновнымъ въ пополненіи преступленія, какъ шпіонъ, свершеннаго дня такого то тЪмъ, что, оставаясь въ ДобротворЪ, выслЪживалъ австрійскія позиціи и ночью сообщалъ непріятелю при помощи огня, послЪ чего всегда наступалъ усиленный непріятельскій огонь на наши позиціи и т. д. — посему на основаніи такого то параграфа приговаривается названнаго къ смерти черезъ разстрЪлъ".

Дочиталъ я слабымъ голосомъ до конца и смотрю — Петръ Сологубъ блЪдный все равно, что стЪна, связанныя крестообразно руки опустилъ къ низу, потомъ сложилъ ихъ вродЪ того какъ на молитву, поднесъ въ верхъ и сталъ говорить сквозь слезы:

„Господа, мнЪ все равно, буду я жить иль нЪтъ, но васъ будетъ судить Богъ за то, что вы отнимаете мужа женЪ и отца дЪтямъ. Я не могу оправдываться потому, что васъ не понимаю, a вы не понимаете меня. Но вижу среди васъ одного человЪка, который мой языкъ понимаетъ (здЪсь Сологубъ указалъ на меня) и я ему разскажу что я сдЪлалъ и за что меня схватили"...

„Некогда разговаривать! — перебилъ маіоръ авдиторъ - вы слышали присудъ, который сейчасъ будетъ исполненъ, скажите, хочете ли еще видЪться съ женой и дочерью, которыя стоятъ здЪсь на дворЪ?"

Петръ Сологубъ поблЪднЪлъ еще больше и смолкъ.

Судьи вышли. Тогда приговоренный къ смерти обратился ко мнЪ съ молящимъ взглядомъ, a я, не зная еще въ чемъ дЪло, спрашиваю:

„Что съ вами случилось?"

Я тЪмъ временемъ успЪлъ бЪгло просмотрЪть актъ, списанный съ приговореннаго, гдЪ было написано, что онъ подавалъ огненные знаки непріятелю, ходилъ ночью между трупами и обыскивалъ у нихъ карманы. Такія показанія далъ подъ присягой одинъ венгерскій "цугсфиреръ".

Повторяю это приговоренному, a онъ рЪшительно опровергаетъ это, говоря:

ТЪмъ временемъ кто то увЪдомилъ жену Сологуба, что его присудили къ смерти. Она вбЪжала съ отчаяннымъ крикомъ, припала къ его колЪнямъ и, вкрывая поцЪлуями его связанныя руки, кричала:

„И за что? За что? За что берете его, палачи".

За нею вбЪжала дочь приговореннаго и обЪ обняли его за шею, впились губами въ его перестрашенное, смертно-блЪдное лицо...

Эта картина длилась можетъ быть полъ минуты, a мнЪ казалось, что она тянется цЪлые годы, такъ тяжело мнЪ было смотрЪть на мученія этихъ троихъ человЪкъ...

„Я сама не Ъла, все, что имЪла— стряпала и выносила тайкомъ нашимъ солдатамъ въ окопы, кормила ихъ, потому что были голодные, потому что „наши", a натомЪстъ враговъ себЪ выкормила, — они отъ меня собственную жизнь отбираютъ", такъ приговаривала жена Сологуба, заламывая руки.

Пришло распоряженіе забрать приговореннаго и убрать женщинъ, чтобы не видЪли, что будетъ съ ихъ отцомъ и мужемъ.

Ихъ отрываютъ; одинъ тянетъ дочь, которая оплела свои бЪлыя руки вокругъ шеи отца, другой пробуетъ сдвинуть жену, которая обняла приговореннаго ноги, валяясь по землЪ и заливаясь горькими слезами.

„Берите и меня съ нимъ!.. Куда же я пойду безъ него, что я на свЪтЪ предприму безъ мужа? — продолжала выть жена Сологуба.

Пришло четырехъ солдатъ съ винтовками, двоихъ съ лопатами, плацкомендантъ выдаетъ какіе то распоряженія... ВездЪ нервничанье, бЪготня, ибо предстоитъ разстрЪлять шпіона!

Я какъ пришибленный стою возлЪ избы, гдЪ состоялся судъ. Жену и дочь отвели въ сторону обоза, откуда все еще неслись ихъ стоны и душу раздирающій крикъ. Приговоренный стоялъ на улицЪ съ обнаженной головой. Четыре солдата съ наеженными штыками стерегли его. „Плацкомендантъ" замЪтилъ меня и говоритъ:

„ Альзо, должны разстрЪлять шпіона; съ истиннымъ удовольствіемъ самъ скомандую: пли! Ибо подобнымъ людямъ это единственное возмездіе: пуля въ лобъ и кончено!

„РазвЪ это должно произойти сейчасъ? — спросилъ я, набравшись храбрости (да, нужно сказать—тогда я былъ уже „ефрейторомъ", a всЪмъ извЪстно, что значитъ въ австрійской арміи обыкновенный солдатъ въ сравненіи съ офицеромъ), — можетъ быть... я не знаю... потребовать больше свидЪтелей, потому что лишь одинъ свидЪтель уличилъ Сологуба... A это можетъ быть мало, мужикъ говоритъ въ свое оправданіе такъ, что я побоялся бы бросить даже тЪнь подозрЪнія въ томъ, что oнъ шпіонъ.

Все пропало, подумалъ я. Попалась несчастная жертва въ руки такихъ людей, которымъ смерть человЪка открываетъ дверь къ авансамъ, карьерЪ, крестамъ. Поэтому, стоитъ-ли останавливаться передъ тЪмъ, пустить иль нЪтъ пулю въ лобъ русскому мужику? Что сегодня стоитъ одна человЪческая жизнь? Потому то такъ поспЪшно приговорили къ смертной казни Сологуба и уже ведутъ его за село, гдЪ передъ нимъ должна открыться черная могила, въ которой уже никогда ему не засвЪтитъ красное солнышко.

ПослЪ моей неудачи съ „плац-комендантомъ" выбЪжалъ я за село, въ противоположномъ направленіи отъ мЪста казни Сологуба, чтобы возможно дальше быть отъ убійцъ, отъ мЪста убійства...

Иду, вдругъ вижу изъ лЪса выЪзжаетъ адъютантъ нашего бригадира, оберъ-лейтенантъ Г, полякъ, однако человЪкъ хорошій. Онъ въ судЪ всегда стоялъ по сторонЪ нашихъ гонимыхъ крестьянъ и имЪлъ на своихъ товарищей-офицеровъ такое громадное вліяніе, что при нашей бригадЪ весьма въ рЪдкихъ случаяхъ приговаривали къ смертной казни.

ПодбЪгаю къ нему и съ полнымъ довЪріемъ говорю:

„Въ сію минуту имЪютъ разстрЪлять одного человЪка изъ Добротвора; я свято убЪжденъ въ его невиновности, спасайте его!"

„Какъ такъ?—спрашиваетъ. „Судъ уже состоялся?"

„НЪтъ! — говорятъ, что „шпіона" можно разстрЪлять безъ суда, stante pede.

„Идите со мной! — сказалъ адъютантъ, и въ ту же минуту мы очутились возлЪ квартиры генерала...

Адъютантъ разговаривалъ съ генераломъ не долго, ВыбЪжалъ и говоритъ ко мнЪ: „БЪгите и скажите „плацкоменданту", чтобы воздержался отъ исподненія приговора и немедленно предложилъ акты Сологуба для пересмотра!"

Я какъ сумасшедшій выбЪжалъ на улицу и побЪжалъ въ ту сторону, куда можетъ быть пять минутъ назадъ повели Сологуба. Вижу вдали возлЪ лЪса толпу солдатъ и кричу что есть мочи: „Обождите!"

Оглянулись. ВыбЪгаетъ напередъ офицеръ и спрашиваетъ: „Васъ истъ?"

ІІовторяю приказъ адъютанта.

„Опоздали!" — проговорилъ офицеръ.

Подхожу ближе къ толпЪ солдатъ. ІІередъ моими глазами свЪжая могида. ВсЪ говорятъ, что закопали "шпіона" и „измЪнника"...

Одинъ соддатъ, чехъ, изъ группы тЪхъ, которые копали могилу, разсказываетъ мнЪ: „Приговоренный шелъ на смерть хладнокровно. Лишь тогда, когда ему завязывали глаза, упалъ на колЪни и зарыдалъ. Въ тотъ моментъ раздалось четыре выстрЪла и тоть перепугъ, который въ послЪднюю минуту овладЪлъ приговореннымъ, завмеръ на eгo устахъ вмЪстЪ съ его жизнью".

ІІетръ Сологубъ — это одинъ изъ тЪхъ безчисленныхъ мучениковъ-крестьянъ, павшихъ жертвой міровой бури, которыхъ единственнымъ преступленіемъ было то, что родились на русской землЪ и носили русское имя.

Вечеромъ того же дня я встрЪтилъ еще разъ жену и дочь убитаго, которыя ничего еще не знали о смерти ихъ отца, и я не имЪлъ смЪлости объ этомъ имъ сказать. На видъ были даже спокойнЪе, чЪмъ утромъ и дочь боязливо подошла ко мнЪ и застЪнчиво говоритъ:

„Правда, что моего отца не разстрЪляютъ? Потому что разсказывали люди, которые только что пришли изъ Добротвора, что они, тЪ господа, лишь такъ пугаютъ насъ, чтобы мы не болтались возлЪ позицій"...

И лучъ надежды засіялъ на ея лицЪ легкою улыбкой, и я тоже улыбнулся и говорю:

„Не безпокойтесь, не разстрЪляютъ, нЪтъ причины... Вы и не оглянетесь, какъ отецъ къ вамъ возвратится"…

РазвЪ я могъ сказать ей чистую правду, когда мнЪ казалось, что эта правда могла убить ее?! Пусть лучше живетъ въ надеждЪ, что отецъ возвратится, a тЪмъ временемъ пусть еще больше насмотрится на бЪдствія міровой бури, пусть ея молодое сердце привыкаетъ къ трупамъ и крови, пусть убЪдится, что для насъ „кругомъ неправда и неволя", a послЪ, со временемъ, можетъ быть ея испытанное сердце легче перенесетъ этотъ ударъ, когда послЪ войны случайно встрЪтитъ надъ Западнымь Бугомъ среди зеленыхъ луговъ могилу, въ которой спитъ ея несчастный отецъ.

Могилу же отца она встрЪтитъ легко. ІІотому что, когда я видЪлъ, какъ нЪмцы, загребая убитаго, сжимали кулаки и звЪрски втаптывали землю нa могилЪ, проклиная : „so ein verfluchter Hund", — я, зная, что по убитомъ можетъ и слЪдъ пропасть, нашелъ въ нашей рабочей ротЪ столяра, упросилъ его смастерить деревянный крестъ и помЪстить на дощечкЪ день смерти и имя убитаго.

На опушкЪ лЪса, недалеко отъ приселка Химки, стоитъ эта могила, скрывая невинную жертву нЪмецко-венгерскаго звЪрства. Эта жертва была не первой и не послЪдней.

Кульпарковъ это такое захолустье возлЪ Львова. Скверныя квартиры, скверная Ъда, гдЪ то вдали безустанно грохочутъ пушки. Вечеромъ, когда ложишся на солому спать, замыкаешь глаза съ молитвой :

„Святый Боже, пошли насъ завтра въ бой!"

Пять часовъ утра. Поднимается надъ холмами красное солнце. Тамъ впереди, на востокЪ, работаютъ снова. Тамъ гремитъ и шумитъ, какъ вчера вечеромъ.

Летить на лошади полковой адъютантъ. У него весьма служебный видъ... „Herr Oberleutenant! - во главЪ съ полъ эскадрономъ обыскать окрестные села! ЗдЪсь роится отъ шпіоновъ! ВсЪхъ подозрительныхъ арестовать!

„Servus!" — і поЪхаль дальше.

Черезъ десять минутъ я выЪзжаю съ моими людьми въ свЪжее, ясное утро ловить шпіоновъ — фи, къ черту! Но это все таки работа! Можетъ быть сотня казаковъ встрЪтится намъ по дорогЪ?

Пopшнa — это моя первая останомка. Беру съ собою "постенфирера" и неожиданно входимъ вь домъ священника. Тотъ совсЪмъ не настрашень и даже очень любезенъ.

Видъ у него таковъ, какъ будто-бы онъ хотЪлъ благословлять меня и моихъ людей. Неужели онъ могъ бы быть шпіономь, этоть спокойный, любезный человЪкъ? Съ вопросительнымъ взглядомъ обращаюсь кь жандарму, который стоитъ возлЪ меня.

Но тотъ не сомнЪвается. Хватаетъ за воротникъ попа и тащитъ его съ собою къ лошади.

„Я уже давно тебя ожидалъ!" — выкрикиваетъ и тормоситъ человЪка въ черной рясЪ. Тотъ набожно складываетъ pyки и имЪетъ видъ, какь будто всецЪло сдаегся на милость Божію.

Схожу съ лошади и съ нЪсколькими людьми иду въ избу. Уланы народъ не поблажливый! Перевертиваютъ все вверхъ дномъ. Обаруживаютъ вкусныя вещи: большіе запасы окорка, колбасы, водки, много водки ! Вже приготовлено дли русскихъ. A тамь вь глубокомъ углу ящика въ столЪ лежитъ бронзовая пуля на которой написано : „Слава Богу". Это условный знакъ между „измЪнниками" и русскими. Кто покажетъ такую пулю, тому ничего худого не будетъ!

Я тычу шарлатану эту пулю вь носъ. Онъ уже больше не улыбается, сжимаеть плечами и молчитъ. Онъ знаетъ свою судьбу...

ТЪмъ временемъ вахмистръ притащилъ старосту того же села, сЪдого человЪка съ выразительнымъ, умнымъ лицомъ. И въ него нашли такую же пулю. Богъ одинъ знаетъ, сколько нашихъ храбрыхъ солдатъ должны распрощаться съ жизнью черезъ тЪхъ шарлатановъ! Помимо воли хватаетъ рука за саблю.

„Aufsitzen!" Стучатъ по дорогЪ лошадинные копыта. Длиннымъ гуськомъ быстро Ъдемъ въ Подъярковъ. Попъ и мужикъ привязаны съ правой стороны сЪдла жандарма, a потому должны бЪжать съ нами. Оба они люди пожилые. Попъ съ откормленнымъ животикомъ. Оба кашляютъ, стонутъ, глаза ихъ выпучиваются изъ лба. Я Ъду впереди, ничего не слышу и не вижу.

Въ ПодъярковЪ исторія повторяется. Мужики прячутся въ трущобы, a мы беремъ попа и старосту.

,,Но я же не могу такъ сразу идти", протестуетъ священникъ. „Я долженъ покончигь свои дЪла, чтобы завтра возвратиться".

И вдругъ одинъ изъ нихъ, старикъ изъ Поршны, подноситъ руку и валитъ своего священника въ лицо — разъ, другой. Бьетъ такъ, что гулъ несется.

„Ты этому виноватъ, что я на старости лЪтъ долженъ бЪжать, выставивши языкъ, что завтра я буду висЪть, какъ собака".

„Ты, лишь ты отому виною!" — кричитъ и бьетъ, и бьетъ...

Отсылаю вахмистра жандармеріи съ двумя попами и двумя старостами назадъ въ Кульпарковъ, a самъ съ эскадрономъ Ъду дальше, до Кагуева.

Ъдемъ прекраснымъ густымъ лЪсомъ, надъ нимъ носится гулъ битвы, a мы Ъдемъ медленно и разсматриваемся по сторонамъ...

Какъ разсказывалъ мнЪ это изящный уланскій поручикъ, такъ и я записалъ.

Пользуюсь матеріалами, которые были предложены депутату бывшаго австрійскаго парламента г. Стшибрному вь то время, когда за ложность поданыхъ фактовъ можно было предать суду. КромЪ того руковожусь тЪмъ, что видЪлъ и пережилъ самъ. УвЪряю, что наведенные мною факты, это только незначительная часть преслЪдованій, мукъ и слезъ, пролитыхъ въ славянскомъ аду — ТалергофЪ.

Будущее принесетъ намъ тотъ счастливый моментъ, когда выйдетъ въ свЪтъ подробный трудъ по дЪлу трагедіи русскихъ галичанъ и буковинцевъ; сегодня даемъ лишь то, что возможно въ это тяжелое время.

* * *

Этотъ отчаянный крикъ пусть идетъ въ свЪтъ и говоритъ о трусливой австрійской арміи, которая, будучи разгромлена на полЪ битвы, воровала, грабила, жгла, уничтожала, равняла все съ землей, била, арестовывала, a преждЪ всего убивала и вЪшала.

И все то по приказу своихъ начальниковъ, дегенератовъ-эрцгерцоговъ и идіотичныхъ кровожадныхъ генераловъ.

Въ эпоху Наполеона говорили, что каждый французскій солдатъ носилъ въ торнистрЪ маршальскую булаву. Австрійскій солдатъ не то! Онъ въ торнистрЪ носилъ веревку, чтобы по приказу своихъ богатырей-генераловъ, бросая поле битвы, могъ по дорогЪ вЪшать невинныхъ стариковъ, дЪтей и женщинъ.

Галиція дрожала! Тамъ на востокЪ гремЪли пушки, a тутъ плачъ и вопли наполняли города и села! Однихъ провожали смутнымъ похороннымъ гудЪньемъ колокола, другихъ же, прошибающій сердце, лязгъ цЪпей. Одни подъ огонь пушекъ, другіе въ тюрьмы и на висЪлицы.

Рыскали гіены, бЪгали собаки-ищейки, ловили свои жертвы и получали за то кресты и мЪдали!

Наибольшимъ же удальствомъ отличались венгерцы-дикари, кровожадные гунны, издЪватели и мучители! Разбойники и насильники, убійцы и палачи!!.

Безнаказаннность этимъ умундированнымъ палачамъ была завЪрена!

ЦЪна человЪческой жизни въ рукахъ тЪхъ защитниковъ гангренированной Австрійской Имперіи равнялась цЪнЪ теперешней австрійской короны.

И что же? Въ это то время, время сильнаго подъема патріотическаго духа въ первыхъ мЪсяцахъ войны и по отступленіи русской арміи, повЪшено по суду и безъ суда шестьдесятъ тысячъ русскаго народа!!.

Отцы и сыновья, тЪ „козлы отпущенія" и рекруты, швейны и гунды — пошли на пушечное мясо, на убой, — a другіе отцы и сыновья феретеры, измЪнники и „кацапскіе болваны"—дождались висЪлицы.

ЗаскрипЪли тысячи висЪлицъ! Полилась кровь — невинная кровь!

Полилась и валила тЪхъ, которые копали гробъ русскому народу, a онъ съ вЪрой въ грядущую гибель враговъ ложилъ головы на полЪ битвы, съ вЪрой въ русскую побЪду шелъ на висЪлицы, съ вЪрой въ единую недЪлимую Русь умиралъ въ Терезинскихъ казематахъ, въ Талергофскихъ норахъ, нЪмецкихъ и венгерскихъ тюрьмахъ съ вЪрой, что, хотя:

Погибнуть придется

По тюрьмахъ, баракахъ сырыхъ,

ДЪло за насъ отозвется

На поколЪньяхъ живыхъ!..

Почти одновременно съ объявленіемъ общей мобилизаціи начались аресты русскихъ галичанъ. Арестовано ихъ много тысячъ. По селамъ арестовывали жандармы при помощи извЪстныхъ нашихъ опекуновъ. Приказы начальниковъ жандармеріи давали своимъ подчиненнымъ ничЪмъ неограниченную свободу дЪйствій. Поэтому можно себЪ представить что свершалось! Списки русскихъ людей: членовъ читаленъ общества имени М. Качковскаго, Русскихъ Дружинь и другихъ русскихъ обществъ были у нихъ точны; если же кого нибудь случайно пропустили, то имъ съ помощью приходили наши „друзья". У ВЪнской тюрьмЪ мы нашли доносы со стороны нашихъ „друзей", подписанные полнымъ именемъ! Арестовывали часто въ одной только рубашкЪ, на полЪ, пастбищЪ, безъ одежды и денегъ, заковывали въ цЪпи 70-ти и 80-ти лЪтнихъ старцевъ, нерЪдко съ женщинами и дЪтьми.

Такъ гнали ихъ цЪлыми милями въ города еврейскими улицами. A здЪсь ожидала ихъ Голгофа. Ихъ били по головЪ палками, плевали и били въ лицо, бросали камнями и то не только городской сбродъ и евреи, но и братья по Христу и по народности: городской босякъ и интеллигентъ, адвокатъ и чиновникъ!

Члены Русскихъ Дружинъ, у которыхъ обнаружены трехцвЪтныя ленты, сокольскія шапки и знамена, должны были одЪть шапки, перевязать лентой рукавъ, взять знамя и идти подъ штыками въ городъ. Сколько кулаковъ, палокъ, прикладовъ и камней пришлось имъ получить, пока доплелись въ тюрьму, которая въ тотъ моментъ была имъ спасеньемъ! Но все таки, нужно сказать правду, наибольше пришлось получать нашимъ священникамъ! Ихъ считали вожаками тЪхъ будто бы темныхъ крестьянъ и потому не щадили имъ ударовъ, особенно евреи. Но ошибались наши враги, думая, что русскіе крестьяне — темная масса; тюрьмы доказали, что наши русскіе крестьяне защищали русскую идею далеко лучше, чЪмъ нЪкоторые интеллигенты. Противъ нападеній разъяренной толпы почти не случалось, чтобы жандармерія брала подъ защиту, — наоборотъ, весьма часто она сама ссуживала арестованныхъ прикладами. Путь на Голгофу велъ улицами города Львова. Тысячныя толпы народа, городской и пригородній сбродъ, пребывающій дни и ночи подъ австрійскимъ намЪстничествомъ, или подъ германскимъ консульствомъ, распЪвая поперемЪнно „Boze wspieraj" и „Боже буди" съ крикомъ „Хай живе цісар Вільгельм", бросались на проходящихъ подъ штыками арестованныхъ русскихъ людей и били, били до крови, до потери сознанія!

Счастливцы, когда закрывалась за ними дверь тюрьмы! Но не всегда! ЗдЪсь они попадались въ руки тюремной стражЪ. Въ комнату, гдЪ было мЪста для троихъ — замыкали человЪкъ 15 и больше, пища была скверная, битье частое. Особенно было тяжело арестованнымъ въ львовскихъ полицейскихъ арестахъ—норахъ, гдЪ нельзя было одновременно держать больше 24 человЪкь ночныхъ пяницъ и хулигановъ. Никого на допросъ не брали. Только надсмотрщики терзали своими замЪчаніями, какъ напримЪръ: „Вчера повЪсили 10 измЪнниковъ, намедни 12!" Иногда вырывали кого нибудь и куда то увозили.

Надсмотрщики говорили: „ПовЪсили!"

Поэтому можно себЪ представить, что было съ тЪми, которые оставались, которыхъ какъ-будто ждала подобная судьба ! Въ какомъ психическомъ состояніи находились несчастныя жертвы австрійскаго произвола, какія муки переживали, можно видЪть изъ того, что въ первыхъ дняхъ многіе сошли съ ума!

Когда же сближался грохотъ пушекъ, сейчасъ открывали двери тюремныхъ келій, формировали большіе транспорты по 400—500 и даже 700 людей, которыхъ подъ конвоемъ сотенъ солдатъ, среди крика, гама и побоевъ тысячной толпы, гнали на желЪзнодорожныя станціи. Въ товарные вагоны помЪщали по 100 и больше человЪкъ, сковывано въ цЪпяхъ по 6-10 и 20 человЪкъ разомъ, такъ, что никто не могъ сдЪлать малЪйшаго движенія, ибо цЪпи въЪдались въ тЪло! Во время Ъзды соддаты безъ милосердія били по лицЪ, головЪ — руками и прикладами. И такъ, напримЪръ, священника Михаила Ясеницкаго били до тЪхъ поръ, пока онъ окровавленный не упалъ на землю. Дня 31 августа 1914 года въ транспортЪ между Львовомъ и Краковомъ убили солдаты священника Сохацкаго.

Была невозможная жара, но воды не смЪлъ просить никто, ибо за то ожидала немедленно смерть!

Львовскій транспортъ, Ъхавшій въ товарныхъ вагонахъ, въ теченіи трехъ дней не получилъ ни пищи, ни воды.

17-го августа 1914 года транспоргь въ 34 интернированныхъ долженъ былъ идти пЪшкомъ изъ Баковчицъ въ Перемышль. Въ 12 1/2 часовъ дня встрЪтился онъ съ отрядомъ гонведовъ. ПослЪ короткаго разговора съ комендантомъ транспорта, гонведы вытянули сабли, бросились на транспортъ и на мЪстЪ убили 29 чЪловЪкъ!!.

Православнаго священника изъ Ждыни Горлицкаго уЪзда убилъ безъ суда и слЪдствія офицеръ!

О тЪхъ всЪхъ мукахъ, которыя достались въ удЪлъ несчастнымъ жертвамъ, говорить тяжело, и чтобы передать о нихъ — не хватаетъ словъ!

Безъ воды и пищи 5—7 дней! Священникъ Ю. Гумецкій просилъ солдата, своего прихожанина, воды, но увы — напрасно! Солдатъ съ слезами въ глазахъ отвЪтилъ, что имъ запрещено подъ строжайшей отвЪтственностью давать кому-нибудь изъ нихъ воду. „ДЪтище — сказалъ священникъ Гумецкій — складываю присягу, что если возвращусь, то дамъ тебЪ въ пользованье десятину земли до тЪхъ поръ, пока буду жить самъ, — дай только воды!.. Напрасно!..

Кто нибудъ могъ бы подумать, что пощаду давали женщинамъ. Жену священника села Турья, г-жу Ясеницкую, офицеръ избилъ до крови!

Слушайте! ПовЪрите ли, какія терпЪнья пришлось перенести священнику Ивану Городецкому изъ Новицы?

Слушайте! Ноги и руки сковано кандалами, руки за спиной крестообразно и такъ подвЪшено его на веревкахъ къ потолку вагона; пальцы ногъ его едва касались пола вагона! Въ продоженіи пути къ Талергофу били его солдаты прикладами, a офицеръ плетью и желЪзнымъ прутомъ. Изъ головы и тЪла текла кровь ручьемъ. И не выдержалъ мученникъ! Лишился ума! Но и въ ТалергофЪ не сжалились надъ нимъ: 48 часовъ сидЪлъ онъ въ кандалахъ безъ хлЪба и воды!..

Г-жу ВЪру Драчинскую, племянницу Буковинскаго вицемаршалка и учительницу Янину Мардаровичъ, которыя были въ транспортЪ на станціи города Станиславова, дня 30 августа 1914 года схватили германскіе солдаты, избили до крови, a когда обЪ упали на землю, обернули ихъ лицомъ къ землЪ, взяли за ноги и тянули такъ по грязи и щебню!.. Г-жа Мардаровичъ среди тЪхъ издЪвательствъ лишилась чувствъ. Родители обЪихъ смотрЪли на издЪвательства надъ своими дЪтьми.

Генеральный штабъ двЪнадцатой дивизіи гонведовъ, при которомъ я служилъ, разкватировался въ имЪніи, a я задумалъ подыскать себЪ уюта въ селЪ, потому что стосковался за нашими крестьянами. Въ имЪніи встрЪчаю иногда господъ, евреевъ, економовъ, которые, заискивая передъ австрійскими офицерами, какъ говорятъ — „вЪшаютъ собакъ" на русскихъ, за то въ селЪ иначе. Тамъ нашъ крестьянинъ, разкрывая мнЪ свою душу, высказываетъ свои затаенныя мысли, проситъ совЪта, a мнЪ самому дЪлается легче на душЪ, когда услышу изъ устъ мужика родную рЪчь, полную заботъ и кручины.

Въ Зарудьи уже не было ни одной живой души. Значитъ, крестьянъ эвакуировано. Избы пустыя, двери и окна открыты настежь, кой гдЪ возлЪ избы пробЪжитъ встревоженная собака, въ иномъ мЪстЪ крадется, готовая къ побЪгу кошка, но изъ людей нигдЪ никого не видно. Я хочу уже возвращаться въ имЪніе, когда въ одной избушкЪ на концЪ села мигнулъ свЪтъ и тотчасъ погасъ. Подхожу ближе и вижу—какая то дЪвица. Тихонько продвигается подъ заборомъ, какъ будто бы желая, чтобы ея не замЪтили.

— Не бойся, милая, — говорю, — обожди!

ДЪвушка выпрямилась и узнавши, что я какой то „свой солдатъ", осмЪлилась настолько, что отвЪтила:

— Чего же мнЪ бояться, я не боюсь...

Я подошелъ ближе и разузналъ что цЪлое село эвакуировано гдЪ то подъ Золочевъ, a она съ двумя сосЪдками, съ отцомъ, матерью, и тетей возвратились наканунЪ ночи въ Зарудье, чтобы забрать кой что съ оставленной и закопанной въ землю посуды.

— A моя тетя Анна даже забыла деньги въ чуланЪ подъ комодомъ.

Они всЪ работали на огородЪ, выкапывая ямы, чтобы спрятать туда остатки своего имущества.

— Все оно хорошо, — говорю я,— но вЪдь ты неосторожно поступаешь. Если бы вмЪсто меня тебя встрЪтилъ какой-нибудь венгерецъ или нЪмецъ, то тебя поставили бы уже передъ военнымъ судомъ, какъ шпіона.

— Господи Іисусе, a въ чемъ же я виновата? — встревожилась дЪвушка.

— ПреждЪ всего ты скажи мнЪ, какъ тебя зовутъ?

— Катя Олейникъ.

— Вотъ послушай, Катя, въ чемъ твой грЪхъ. Когда я шелъ улицей, то увидЪлъ въ избЪ свЪтъ, который немедленно погасъ. Знаешь, что это такое?

— ДЪвушка встревоженно стояла и молча смотЪіла мнЪ въ глаза.

— Это сигналы для врага — для русскихъ.

— Побей меня Богъ, когда этому правда! Я зажигала спичку и она погасла.

— Я вЪрю тебЪ, Катя, но венгерецъ или нЪмецъ не повЪрилъ бы. Вы возвратились въ село, находящееся вблизи боевой линіи; это село эвакуировано, a поэтому скорЪе собирайте въ потьмахъ то, что вамъ нужно и немедленно уходите куда глаза глядятъ, лишь бы дальше отъ этого ада.

— Это я знаю, мы такъ и поступимъ... Я только желала бы поискать въ избЪ молитвенникъ, который оставила за иконой.

— За кого же ты хочешь молиться?

— За всЪхъ насъ, за цЪлый міръ, чтобы не истекалъ кровыо, чтобы люди начали жить въ мирЪ.

- За все это уже третій годъ молятся всЪ европейскіе народы; всЪ храмы на земномъ шарЪ посылаютъ Богу молитвы, чтобы помогъ Господь покорить нашихъ враговъ и окончить войну. И молятся наши австрійцы, чтобы помогъ Богъ побЪдить нашихъ враговъ, т. е. въ первую очередь „москаля", a тотъ москаль молится въ своихъ храмахъ, чтобы Господь сокрушилъ нЪмца и австрійца и, подумай Катя, они христіане и мы христіане, у нихъ величественные золоченные храмы и у насъ тоже святыя церкви. У нихъ вЪра правая и у насъ тоже, они пріятны Богу, и мы также Богу пріитны, a все таки наши молитвы Богомъ удовлетворены быть не могутъ. Мы ставимъ Бога въ безвыходное положеніе, потому что, когда бы Богъ пожелалъ удовлетворить какую нибудь одну сторону, то долженъ бы погубить другую. Поэтому Богъ не внемлетъ подобнымъ молитвамъ.

— Ну, и что же будетъ дальше?— промолвила Катя.

— Что будетъ? — повторяю ея вопросъ - будетъ то, чего еще міръ не слыхалъ и не видалъ. Будемъ истекать кровью такъ долго, пока истощенные не упадемъ всЪ въ одну пропастъ - могилу... A тамъ уже не будетъ враговъ, тамъ будемъ уже всЪ въ мирЪ.

— Ахъ, и зачЪмъ кто то выдумалъ войну?

На этотъ вопросъ я уже не успЪлъ отвЪтить.

Слышу въ имЪніи — суматоха. Недавно распряженныя лошади снова начали запрягать у телЪги и обозъ выЪхалъ на улицу.

Тревога! Русскіе идутъ въ наступленіе и нашъ дивизіонный штабъ ищетъ новыхъ квартиръ.

* * *

Прошло три мЪсяца. Положеніе на фронтЪ не измЪнилось. Армія Брусилова послЪ побЪдоноснаго наступленія и тріумфа снова отступила, a нЪмецкіе и австрійскіе войска опять заняли оставленныя позиціи. Въ районЪ Зборова нЪкоторые участки фронта выравнялись въ пользу австрійцевъ. ВозлЪ села Зарудья боевая линія отошла еще дальше на востокъ и поэтому эвакуированные крестьяне могли возвратиться въ родное село.

Нашъ дивизіонный штабъ стоялъ въ селЪ Бранахъ возлЪ мЪстечка Дружкополя Волынской губерніи.

— Что же дЪлать въ томъ случаЪ, когда тамъ не отыщу ничего? — спрашиваю я.

— Оно понятно, когда выслЪдили нашъ „кладъ" русскіе и забрали, то тогда ничего не подЪлаешь, но если это все забрали наши, тогда обязательно потребуй, чтобы возвратили. Пусть мЪстное начальство разслЪдитъ, кто забралъ. Но весьма возможно, что все лежитъ ненарушенное. Видишь ли, лошади наши заболЪли, a тутъ тебЪ тревога! Не было иного выхода: нужно было одну телЪгу разгрузить, a потому что жаль было оставлять Брусилову — мы и закопали въ погребЪ возлЪ бесЪдки.

Съ такимъ приказомъ пріЪхалъ я въ село Зарудье.

И какимъ то удивительнымъ образомъ очутился я возлЪ избушки Ксеніи Олейникъ. Почему то мнЪ эта дЪвушка врЪзалась въ память. Тогда, при нашей первой встрЪчЪ, я не имЪлъ времени даже проститься съ ней. МнЪ спЪшилось и она, услышавши слово — тревога, исчезла. Съ того времени ея я больше не видЪлъ. Но ея блЪдное лицо, ея большіе ясные глаза, которые при лунномъ свЪтЪ какъ то своеобразно блесЪли, ея нЪжная бЪлая фигура на фонЪ сада возлЪ „хаты" весенняго вечера — напоминали мнЪ картину Пимоненко „На війну" или же подобныя ей, которыя такъ часто встрЪчаются у насъ на открыткахъ.

— Интересно, возвратилась ли она уже домой?—подумалъ я, и приказалъ ямщику остановить лошадей.

Вошелъ я въ дворъ, изба закрыта. Ни души. Но зато возлЪ сосЪдней избы слышно человЪческую рЪчь. Подхожу ближе... Сидятъ, наежившись, какіе то дЪти. Когда они увидЪли меня, вскочили, побЪжали къ избЪ, открыли дверь, быстро захлопнули ее за собою, щелкнули засовомъ и... наступила тишина. Осматриваюсь и вижу въ огородЪ возлЪ забора какую то женщину, которая какъ будто чего то ищетъ. УвидЪвши меня, выпрямилась и пошла, скрывшись за стЪною амбара.

— УбЪгаютъ отъ меня люди, какъ отъ прокаженнаго, — думаю, — не любятъ „своихъ" и конецъ!

Но все таки мнЪ хотЪлось хоть съ кЪмъ нибудь поразговаривать. Воз-вращаюсь снова на дворъ и тамъ встрЪ-тился я снова съ той женщиной, которая отъ меня пряталась. За ней шла какая то дЪвушка съ какъ будто бы знакомыми чертами лица...

— Скажите, пожалуйста, вы можетъ быть Ксенія Олейникъ?

ДЪвушка подняла на меня свои, какъ небо, голубые глаза, но въ нихъ было столько печали, что я содрогнулся.

— Такъ, это я. Чего вы отъ меня желаете? — промолвила дЪвушка.

— Чего я желаю? Ничего! Я лишь желалъ тебя видЪть.

— Если вы таковъ, какъ остальные, то лучше идите своей дорогой.

ЗдЪсь я замЪтилъ, что ея щеки начали судорожно кривиться, глаза пріобрЪли какое то гнЪвно-грозное выраженіе и, бросивши на меня быстрый какъ молнія взглядъ, отвернулась и побЪжала въ сторону своей избы.

Женщина, слышавшая нашъ разговоръ, видя, что я какой то „человЪкъ свой", задержалась и замЪтя мое удивленіе по случаю поступка Ксеніи, какъ будто оправдывала ее, говоря:

Я слушаю и мнЪ кажется, что все это сонъ. Пусть будетъ что хочетъ, думаю я, но я долженъ съ ней поговорить, я долженъ выслушать ея горе, можетъ быть чЪмъ нибудь ей помогу, можетъ быть дамъ какой полезный совЪтъ.

Съ этимъ постановленіемъ зашелъ я въ ея дворъ. СидЪла она на порогЪ и смотрЪла стеклянными глазами вдаль, какъ будто кого то поджидая. Не замЪтила, какъ я остановился возлЪ нея.

Катя какъ будто пробудилась отъ сна. Начала мнЪ присматриваться, слушаеть мою рЪчъ, глаза ея оживляются и вдругъ поднимается съ мЪста и говоритъ:

— Узнаю васъ, вы тотъ, который однажды былъ здЪсь возлЪ забора, вечеромъ, помните?

— Такъ, тогда село было эвакуировано, a ты пришла сюда взять оставленное добро.

— Такъ, такъ, тогда были со мною отецъ и мать... и это былъ ихъ послЪдній путь... Но вы сказали, что поможете отомстить за ихъ смерть...

— Помогу, Катя, разскажи лишь, какъ это было, что съ ними случилось?

Катя мнЪ начала разсказывать такъ:

Мы пошли молча. На насъ напалъ какой то страхъ, мы не проронили ни одного слова. Уже мы приближались къ Храбузной, какъ слышимъ, что за нами кто то идетъ. Оборачиваемся и видимъ, что въ слЪдъ за нами идетъ тотъ солдатъ, который стоялъ иа перекресткЪ. Подошелъ къ намъ и крикнулъ:

— Гальтъ!

Мы остановились.

— Ту, нидеръ! —продолжаетъ онъ кричать и показываетъ рукой на землю. Мы поняли, что онъ велитъ намъ сЪсть. Мы сЪли возлЪ канавы. Отецъ сЪлъ на придорожной кучЪ камней, a я, мама и тетя вмЪстЪ на верхушкЪ насыпи, Лунa показалась изъ-за тучъ, я мелькомъ глянула на солдата и увидЪла, какъ его глаза какъ то странно горЪли. Стоялъ онъ по срединЪ дороги и присматривался къ моему отцу. Потомъ исподлобья бросилъ взоръ въ нашу сторону и мгновенно схватилъ въ свои руки винтовку, прицЪлился къ отцу и выстрЪлилъ. Отецъ безъ малЪйшаго звука скатился съ кучи камней и свалился въ канаву.

Мы одновременно ужасно закричали, но когда онъ съ винтовкой повернулся въ нашу сторону — мы онЪмЪли. Меня что то давило въ горлЪ, но я въ предсмертномъ испугЪ не могла, a не такъ не могла, какъ боялась произнести единое слово, боялась плакать, ибо чувствовала, что мой плачъ ничего не поможетъ. Ожидаю, что вотъ—вотъ подобное встрЪтитъ насъ. Осматриваюсь, нЪтъ ли гдЪ намъ спасенія, не идетъ ли какой человЪкъ, но, увы — вблизи нЪтъ никого.

— Маршъ! — крикнулъ снова нашъ палачъ и показалъ по направленію ржаного поля. Видя винтовку на изготовкЪ, мы, какъ нЪмыя, идемъ въ рожь и просимъ въ душЪ Бога о помощи. Намъ темнЪетъ въ глазахъ и мы ожидаемъ того момента, когда солдатъ насъ прикончитъ.

И солдатъ этого желаетъ. Когда мы отошли отъ дороги достаточно далеко, онъ снова крикнулъ: „гальтъ!"

Отойдя два шага назадъ, онъ выстрЪлилъ и моя мама навзничь упала въ рожь. Тогда моя тетя падаетъ предъ нимъ на колЪни и отчаянно молитъ:

— Не убивай меня, я имЪю маленькихъ дЪтей! Ради Бога, не стрЪляй!

Но палачъ не слушалъ и выстрЪлилъ снова, a тетя замолчала.

Теперь пришла моя очередь.

Я уже не падаю на колЪни, знаю, что это не поможетъ, a стою, примкнувши глаза... Но онъ почему то долго не стрЪлялъ. Вижу, онъ бросаетъ винтовку въ рожь и хватаетъ меня за обЪ руки. ПослЪ этого прижимаетъ меня къ себЪ и какъ будто хочетъ цЪловать и, наконецъ, ударяетъ меня кулаками въ грудь, и я упала. Хочу подняться, но онъ уже возлЪ меня и налегаетъ своимъ тЪломъ, ища чего-то...

— Ну, и что же дальше? — спросилъ я.

— И что же, онъ изнасиловалъ тебя?

И группа людей идетъ вмЪстЪ со мною къ мЪсту совершеннаго преступленія. И нашли среди ржи мою мертвую маму и тетю, a выйдя на дорогу, увидЪли въ канавЪ мертваго отца. И лишь тогда я только заплакала, заливаясь горькими слезами.

Убитыхъ забрали, ихъ секціонировали военные доктора, потомъ похоронили, а я сиротой странствовала по чужимъ селамъ и лишь недавно возвратилась домой... И вотъ теперь я здЪсь въ одиночествЪ, безъ отца и матери.

....................................

Поэтому я мигомъ сложилъ себЪ планъ дЪйствій, и спрашиваю:

— Катя! Скажи, ты узнала бы того солдата, который убилъ твоихъ родителей?

— Конечно! Если бы даже былъ милліонъ солдатъ, то среди ихъ я его бы узнала! — рЪшительно отвЪтила Катя.

— Ну, a какъ бы ты его узнала?

— Главнымъ образомъ по его глазамъ и носу. КромЪ того, его цЪлая фигура можетъ себя выдать: тонкая и высокая. Онъ имЪлъ на воротникЪ три звЪздочки, a на плечЪ цыфру 20.

— Хорошо! Будемъ его искать. Садись ко мнЪ въ телЪгу, поЪдемъ въ нашъ штабъ, a тамъ мы его уже отыщемъ.

— A если вы такой, какъ и онъ? — недовЪрчиво спросила дЪвушка.

— Таковъ ли я, увидишь потомъ!— сказалъ я, — идемъ, время не ждетъ!

— Хорошо, я иду, въ общемъ мнЪ уже все равно! — сказала Катя и пошла со мной.

Отъ Зборова до Бранъ не такъ уже и далеко, но дорога была скверная, a потому пришлось намъ Ъхать два дня. Ночевали мы въ ЗолочевЪ. Ксенію я отвелъ къ одному нашему мЪщанину, a самъ заЪхалъ въ какую-то еврейскую распивочную лавку—заЪзжій дворъ. Отдохнувъ, на другой день пріЪхалъ я въ Браны. Провіанты сдалъ въ офицерскую кухню, a Ксевію привелъ въ квартиру полевого суда, который раскватировался возлЪ церкви въ школЪ.

Разсказалъ я точно о всЪхъ переживаніяхъ Ксеніи и о томъ, что она готова узнать убійцу.

Наши предсЪдатели стали затирать руки, потому что имЪли разсматривать весьма интересную и до того еще пикантную исторію. Какъ должно было совершаться узнаванье убійцы и кто долженъ производить это — объ этомъ я долженъ былъ освЪдомиться завтра, послЪ совЪщанія предсЪдателей съ герераломъ.

На другой день получилъ я письменный приказъ за подписью предсЪдателей и генерала, чтобы я взялъ дЪвушку и на цЪломъ участкЪ двадцатой дививіи поискалъ убійцу. Въ случаЪ неувЪревности или вообще какихъ либо сомнЪній, долженъ телефонировать въ штабъ дивизіи за инструкціями. Ддя этой надобности предоставлено мнЪ автомобиль и судейскаго „профоса" (коменданта полевого ареста).

Ъздимъ на фронтъ уже цЪлую недЪлю. Прихожу къ батальонному начальнику, докладываю о сути дЪла, и начальникъ батальона снимаетъ съ фронта по одной ротЪ и представляетъ ее мнЪ и Ксеніи. A она ходитъ передъ фронтомъ каждой роты, засматриваетъ въ глаза каждому солдату, мЪритъ каждаго съ ногъ до головы — и идетъ дальше...

— Не тотъ, не тотъ, не тотъ!..

I такъ цЪлую недЪлю. Я уже потерялъ надежду, a дальше началъ злиться на дЪвушку, ибо я засвидЪтельствовалъ, что съ того памятнаго вечера въ Зарудьи наша дививія ни одного раза не была въ бою, что ни одинъ солдатъ не убылъ, a поэтому извергъ долженъ былъ быть въ нашей дивизіи. A она перешла почти цЪлую дивизію и его не встрЪтила. Наконецъ седьмого дня подходимъ къ части саперовъ. И едва мы стали передъ длиннымъ рядомъ солдатъ, какъ Ксенія остановилась при первомъ „цугсфирерЪ", который стоялъ на правомъ флангЪ, и взволнована прошептала, обращаясь ко мнЪ:

— Это онъ!

— ЗдЪсь, Катя, идетъ о жизнь человЪка, — говорю я — присмотрись хорошо и подумай, не ошибаешся ли ты случайно!

— Это онъ! — сказала уже громко Ксенія. — Я бы его не узнала? Глаза, носъ, какъ у черта, на воротникЪ три звЪздочки... Это онъ, я могу присягнуть...

Между тЪмъ и онъ узналъ свою воскреснувшую жертву и стоялъ блЪденъ, какъ подотно.

Тогда я рЪшилъ не арестовывать его и не надЪвать кандаловъ, которыми „профосъ" уже позванивалъ, a будто бы какъ свидЪтеля потребовать въ дивизіонный судъ.

ПослЪ перваго допроса въ судЪ не было уже сомнЪній, что всЪ преступленія подъ Зборовомъ совершилъ онъ.

............................................

Ксенію въ Бранахъ мы задержали до момента главнаго судейскаго разбора дЪла. СлЪдствіе производилось двЪ недЪли и Ксенія все то время жила въ одной вдовы — крестьянки. Для показаній ее вызывали почти каждый день.

Процессъ былъ сенсаціонный. Показанія Ксеніи были точны и убЪдительны настолько, что не было никакого выхода для преступника. Безусловно онъ не признавался въ пополненіи преступленія, потому что такъ научилъ его адвокатъ, тоже венгерецъ.

ДЪвушка перенесла и это надруганіе; но когда докторъ удостовЪрилъ, что она говоритъ правду и каждое ея слово было такъ рЪшительно произнесено, что адвокатъ не дерзалъ оспаривать, убЪждаясь въ томъ, что подсудимый совершилъ преступленіе, тогда онъ сдЪлалъ предложеніе, чтобы отложить дЪло, a подсудимаго поддать медицинскому осмотру, потому что считаетъ его ненормальнымъ. A ненормальнымь считаетъ его потому, что имЪя въ рукахъ молодую красивую дЪвушку, не могъ ее лишитъ невинности.

Но не помогло и это, потому что докторъ, изучивши дЪло подсудимаго, констатируетъ фактъ, что всЪ поступки преступника только и доказываютъ нормальность человЪка, ибо когда онъ не могъ изнасиловать своей жертвы, то только потому, что убивши троихъ лю дей, былъ настолько слабъ нервами, что не могъ этого совершить...

Вообще судъ былъ произведень по всЪмъ правиламъ закона.

Постановленіе суда было такое, котораго всЪ и ожидали, a именно: смерть за смертъ.

Но начальникъ дивизіи (венгерецъ) пожалЪлъ своего соотечественника, тЪмъ болЪе, что онъ не былъ еще наказываемый и имЪлъ три медали „за храбрость". ІІоэтому замЪнилъ ему смертный приговоръ 15-ти лЪтней тюрьмой, отсиживаніе въ которой отложено до окончанія войны, a тЪмъ временемъ приговоренный долженъ былъ идти на фронтъ и тамъ убивать дальше, но уже не галицкихъ невинныхъ мужиковъ, a врага — русскихъ.

И немедленно передано по этапу этого „героя" на фронтъ, на передовыя позиціи.

A Катя, встрЪтивши меня послЪ суда возлЪ церкви, капризно замЪтила:

И къ чему были ваши всЪ хлопоты?

— Не безпокойся, Катя, его встрЪтитъ первая пуля! — сказалъ я шутя.

И не знаю, сказалъ ли я это въ такую минуту, или можетъ быть рокъ уже таковъ измЪнилъ постановленіе суда и отомстилъ за бЪдную Катю, ибо не прошла еще и недЪля, какъ привезли съ фронта раненнаго солдата въ полевой лазаретъ у. Бранахъ, въ которомъ онъ того же дня и умеръ.

Это былъ Стефанъ Эрдешъ, тотъ самый герой, котораго назадъ недЪлю судилъ нашъ полевой судъ.

Кати въ Бранахъ уже не было: возвратилась въ родное село мыкать свое сиротское горе - кручину. И я не знаю, узнала ли она, что палачъ ея родителей получилъ заслуженное возмездіе?

ПослЪ мобилизаціи въ 1914 r. не стало молодыхъ рабочихъ рукъ и намъ старикамъ пришлось доканчивать сборъ хлЪба съ поля.

Солнышко начало клониться къ западу. Въ тяжеломъ раздумьи, пригнувшись къ землЪ, собиралъ я пшеницу. Когда немного выпрямился, увидЪлъ передъ собой двухъ жандармовъ и девять ландштурмистовъ во главЪ съ комендантомъ Ковальскимъ изъ Звенигорода, которые обступили меня со всЪхъ сторонъ. Если бы кто смотрЪлъ со стороны то подумалъ бы, что эти люди ловлять кого то очень опаснаго.

ПослЪ допроса перевезли меня въ уЪздный городъ Бобрку и тутъ посадили въ тюрьму. Позвали въ судъ.

Судья Вассерманъ прочелъ мнЪ обвинительный актъ. Обвиняли меня крестьяне изъ Шоломыи: Петръ Лоба, предсЪдатель читальни „Просвиты" и войтъ Григорій Болкотъ въ томъ, что я держалъ у себя русскаго агитатора свящ. Гудиму, что ко мнЪ часто пріЪзжали студенты изъ Львова, a 2-го августа ночью съ какими-то „панами" дЪлалъ планы для русскихъ войскъ, что я, какъ организаторъ округа, получилъ изъ Россіи два вагона риса и кукурузы и роздавалъ крестьянамъ въ цЪляхъ агитаціонныхъ. Въ отвЪтъ на это, я предложилъ судъЪ желЪзнодорожный переводъ, въ которомъ было написано, что кукурузу получили мы посредствомъ О-ва Качковскаго изъ Будапешта, a рисъ изъ Одерберга и продавали въ долгъ, чтобы такимъ образомъ помочь крестьянамъ во время голода въ 1913 году. При томъ замЪтилъ я, что Будапештъ и Одербергъ, кажется, находятся въ Австріи, но не въ Россіи. ВЪрно, что ко мнЪ пріЪзжали знакомые студенты изъ Львова, но этого не считаю никакимъ прогрЪшеніемъ, такъ какъ всякій можетъ у себя гостить своихъ знакомыхъ.

ПослЪ продолжительной конференціи съ начальникомъ суда, судья Вассерманъ освободилъ меня подъ условіемъ, что не смЪю никуда уходить изъ своей деревни и на воззваніе долженъ немедленно явиться въ судъ. Не долго радовался я своей половинчатой свободой. На другой день пріЪхалъ въ Шоломыю комиссаръ изъ староства въ БобркЪ съ 3-мя жандармами, позвалъ меня въ читальню о-ва Качковскаго, сдЪлалъ обыскъ, запечаталъ библіотеку, a меня вторично арестовалъ и повезъ въ тюрьму.

Меня перваго арестовали въ округЪ. Дня 7-го августа привезли туда же арестованного старичка свящ. Глинскаго изъ Подмонастырья, Александра Ревуцкаго изъ СтрЪличъ, студ. Петра Швайку изъ Бобрки, свящ. Кармалиту изъ СтрЪлокъ, свящ. Стецева изъ Берездовичъ, a съ моей деревни, о чемъ я узналъ позже, арестовали студ. Григорія Чемериса, крестьянъ Андрея Мокраго, Михаила Бащишина, Даніила Шинусу и Якова Милявскаго.

13 го августа перевезли насъ всЪхъ подъ конвоемъ у Львовъ въ Бригидки, гдЪ ожидало насъ много страданій, о которыхъ когда вспомню, кровь стынетъ въ жилахъ.

„Secolo" сообщаетъ изъ Инсбрука, что тамъ на дняхъ состоялся передъ военнымъ судомъ разборъ дЪла русскаго священника львовской епархіи Iосифa С., обвинявшагося въ государственной измЪнЪ и подстрекательствЪ населенія противъ австрійской арміи. Подробности дЪла сохраняются въ глубокой тайнЪ. Священникъ приговоренъ къ смертной казни черезъ повЪшеніе.

По полученнымъ нами свЪдЪніямъ, въ ПеремышлЪ скончался въ тюремной больницЪ за 2 недЪли до паденія крЪпости одинъ изъ нашихъ узниковъ о.Іоаннъ Маркевичъ, настоятель прихода въ с. Берлоги, Калушскаго уЪзда. Покойникъ родился въ 1871 г., былъ рукоположенъ въ священники въ 1895 г. Покойникъ принималъ весьма дЪятельное участіе въ народной жизни и много поработалъ для улучшенія матеріальнаго благосостоянія нашего крестьянства. Въ с. Берлогахъ было имъ учреждено сельско-хозяйственное кооперативное общество, маслобойня, которая развивалась очень успЪшно и пользовалась заслуженной извЪстностью. Во время мобилизаціи былъ арестованъ и подвергся жестокому избіенію, вслЪдствіи чего заболЪлъ. БолЪзнь помЪшала австрійцамъ вывезти его наканунЪ осады изъ Перемышля. Онъ былъ отправленъ въ тюремную больницу, гдЪ и пробылъ все время осады и скончался въ крайней нуждЪ недождавшись вступленія побЪдоносной русской арміи въ Перемышль и освобожденія изъ тюрьмы.

Въ перемышльской тюремной больницЪ скончался во время осады еще одинъ русскій священникъ, фамиліи котораго намъ, къ сожалЪнію, до сихъ поръ не удалось узнать.

Но если и есть за могилою

ПослЪ того, какъ вдохновенный сербъ, 18 лЪтній гимназистъ Гаврило Принцетъ, покончилъ въ СараевЪ съ однимъ изъ наибольшихъ враговъ славянскихъ народовъ, въ безобразный смертоносный застЪнокъ превратилась вся галицко-русская земля.

Какіе вЪянія ни вЪяли бы надъ человЪческими умами, они никогда не будутъ въ состояніи унести именъ, отдавшихъ жизнь свою за русское дЪло въ ГаличинЪ. Галицкая Русь отпоетъ имъ, когда разсЪется туманъ равнодушія и безразличія, большую соборную тризну.

Рядомъ съ ними будетъ стоять свящ. Игнатій Гудима, сынъ дьяка Филиппа изъ Дытковецъ Бродскаго уЪзда. Голова у него тяжела, но не отъ похмЪлья, a отъ горя и кручины; онъ сдЪлалъ ненужный далекій путь, сидЪлъ два года въ тюрьмЪ у ЛьвовЪ, побывалъ въ ТалергофЪ, спалъ въ одномъ рваномъ рубищЪ въ погребЪ католическаго патера, Ълъ картофель, рубилъ дрова и вернулся въ родную страну, каясь: грЪшенъ я, душу спасать надо.

A тамъ густою толпою пойдутъ всЪ вдоль Карпатскихъ горъ разстрЪленные безъ суда, повЪшенные безъ допроса, добитые въ темницахъ на РодинЪ и на чужой непривЪтливой землЪ. Ихъ окружатъ печальники и мученники, побывавшіе въ заточеніи и всЪ вмЪстЪ споютъ жалобно: вЪчная память.

Ниже помЪщаемъ замЪтки о разныхъ тюрьмахъ на чужбинЪ. Въ этотъ очеркъ войдутъ всЪ тюрьмы кромЪ Талергофа, которому будетъ отведенъ цЪлый томъ. В. Р. Ваврикъ.

4-го сентября 1914 г. прибыли въ Талергофъ 92 вагона съ 2000 узниками. 13-го сентября опаснЪйшіе изъ нихъ были переведены въ военную тюрьму въ ГрадецЪ (K. n. K. Garnisonsarrest in Graz, Paulustorg 15), гдЪ прожили полъ года. Неоднократно водили ихъ подъ конвоемъ въ военный судъ, гдЪ производилъ допросъ онЪмеченный чехъ; онъ, услышавъ о русскомъ происхожденіи сосланныхъ, бЪсился и угрожалъ имъ револъверомъ.

6-го марта, 1915 г., изъ за недостатка доказательствъ слЪдствіе было пріостановлено, a 22-го марта, въ день паденія Перемышля пишущій настоящія строки былъ освобожденъ изъ тюрьмы съ опредЪленіемъ на конфинацію въ стирійскомъ городкЪ Гнасъ (старославян. Князь), Фельдбахскаго у., въ 7 km. отъ извЪстнаго курорта Gleichenberg-a. ІІІестимЪсячное заключеніе въ сырыхъ казематахъ сильно подорвало его здоровье и надЪлило ревматизмомъ.

Въ ГнасЪ началось новое страданіе. Ежедневная явка въ жандармское управленіе, ограниченіе свободы передвиженія до 7 km, въ окрестности, враждебное отношеніе мЪстныхъ жителей нЪмцевъ, дЪлали жизнь невыносимой. Тоска по роднымъ, отсутствіе извЪстій изъ родины и недостатокъ занятія убивали нравственно заточенцевъ, которыхъ число съ временемъ увеличивалось. Девятнадцать священниковъ и 23-хъ мірянъ обоего пола и разнаго возраста влекло тяжелую жизнь въ непривЪтливой чужбинЪ, гдЪ умерли священники: Мих. Гандякъ изъ Березки, Миронъ Черлюнчакевичъ изъ Крукеничъ и учителя: Гр. Задорожный изъ Джурина, І. Кульматицкій изъ Яворова - Наконечнаго. Ссыльные жили въ ГнасЪ два года. Когда же освобожденіе галичанъ было объявлено съ австрійской пардаментской трибуны, тогда одни были отпущены на свободу, a болЪе опасные для австрійскихъ властей были задержаны въ ГнасЪ.

Въ послЪднихъ дняхъ іюня, 1917 г., мнЪ было разрЪшено вмЪстЪ съ пок. свящ. Феод. Капко изъ Демянова переЪхать изъ Гнаса въ Drahotuse на Моравіи. Среди чеховъ началась совершенно иная жизнь. ВпослЪдствіи прибыли къ намъ изъ ВЪны священники: о. Маркелъ Раставецкій изъ Громна, о. Іоаннъ Мащакъ изъ Липицы Верхней и о. Николай Винницкій изъ Галича.

Въ ГнасЪ настоятель римско-кат. прихода разрЪшилъ только одному изъ нашихъ священниковъ служить въ мЪстномъ костелЪ, здЪсь же въ Drahotuse д-ръ Францъ Prikryl, извЪстный чешскій исторіографъ, весьма сочувственно относился къ нашимъ священникамъ, разрЪшая всЪмъ безъ исключенія жить въ своемъ костелЪ. Чехи откро венно оказывали свои симпатіи русскимъ галичанамъ.

Австрія опять заняла Галицію и заточенцамъ было разрЪшено вернуться домой. Въ половинЪ сентября авторъ статьи вернулся на свой приходъ въ Ладанцы, a на слЪдующій день явился ко мнЪ жандармъ, арестовавшій его 1914 г. Съ любопытствомъ, присущимъ ребенку, разсматривалъ онъ мои документы не подозрЪвая, что черезъ годъ тюрьма народовъ Австрія будетъ вычеркнута изъ списка великихъ европейскихъ государствъ.

Австрійцы отправили цЪлую партію интернированныхъ спЪшнымъ порядкомъ изъ Русской Равы въ Олешицы, a оттуда черезъ Новый Санчъ и Буда-Пештъ въ Эстергомъ. Изъ знакомыхъ земляковъ находились въ этой партіи: Петръ Морозюкъ (умершій въ ЭстергомЪ 16 декабря 1914 года), почтмейстеръ Баюкъ, белзскій благочинный свящ. Ринявецъ и Лука Кисель изъ села Осердова, убитый венгерцемъ (прикладомъ въ грудь) въ тюрьмЪ. Убитаго похоронили въ ЭстергомЪ. Тамъ жили арестованные два мЪсяца подъ открытымъ небомъ, a затЪмъ были доставлены имъ доски и строительный матеріалъ, изъ котораго построили они себЪ бараки.

Въ мартЪ 1915 г. пріЪхалъ къ арестованнымъ изъ ВЪны какой-то генералъ. На допросЪ каждый показалъ, откуда происходитъ и какими судьбами попалъ въ концентраціонный лагерь. Одни выдумывали, что попали сюда на подводахъ, оставленныхъ при военныхъ частяхъ или же утерянныхъ на фронтЪ, другіе показали, что были заподозрЪны въ политической неблагонадежности. ПослЪдніе, по полученіи изъ ВЪны „волчихъ" паспортовъ съ красной надписью „ferdachtig", были отправляемы на поселеніе въ Талергофъ; первые же были переведены въ Гминдъ, гдЪ жизнь была сравнительно сноснЪе. Тамъ была своя часовенька, школа, киноматографъ, слышалась русская рЪчь. Отсюда, кто былъ помоложе, то забрали на фронтъ, a старики вернулись домой.

Множество, безъ различія возраста и пола осталось на гминдскомъ кладбищЪ.

Оберголлябрунъ — мЪстечко маленькое, едва 5000 душъ, но чистое, дешевое и дающее всЪ выгоды къ мирной жизни. И именно это отсутствіе жизненныхъ тревогъ и хлопотъ было причиною моей тоски и скуки. Сидишь, словно на вокзалЪ и ожидаешь и смотришь, не идетъ ли поЪздъ, не часами, не днями и не мЪсяцами, но цЪлый годъ. Вставши рано, идешь въ 6 часовъ въ костелъ, затЪмъ на базаръ за покупками, — мнЪ было поручено продовольствіе на 4 человЪка — въ 9 час. ежедневно являешься въ полицейской канцеляріи, потомъ читаешь военные сообщенія, гуляешь съ свящ. Крыжановскимъ въ недалекомъ лЪсу, a въ половинЪ 2-го ч. обЪдаешь — и такъ постоянно кругомъ да около.

ВсЪ закоулки мЪстечка и окрестности стали намъ извЪстны: Sonnberg Wiesenberg, Suttenbrun. При дорогЪ мы открыли памятникъ на могилЪ русскихъ воиновъ, которые въ 1805 и 1809 годахъ вдерживали натискъ Наполеона I. Такой же высокій, каменный памятникъ нашли мы на ровной, вспаханной вышинЪ возлЪ Schongraben. Ha памятникЪ прочли мы рядомъ съ другими и русскую надпись, что насъ весьма обрадовало и оживило. Мы отпЪвали тамъ тихія панихиды и молились за души почившихъ братьевъ, и за волю и свободу родного народа.

Бывали мы и въ латинскомъ костелЪ Schongraben изъ XI столЪтія, съ престоломъ на восгокъ, что указываетъ на возможность его постройки въ Кирилло-Мефодіевское время, когда сюда доходило греко-славянское вліяніе. Мыслью переносимся далеко далеко въ старое время, когда здЪсь братское намъ племя передъ нашествіемъ нЪмцевъ молилось и служило Богослуженія на славянскомъ языкЪ въ своихъ славянскихъ церквьяхъ. Сегодня тамъ можно лишь вычитать:

Uber uns stille leichten die Sterne,

Unter uns ruhen die Todten.

Вокругъ церкви въ камнЪ изображена вся исторія ветхаго и новаго завЪта, a въ серединЪ, между пресвитеріей и навою, не хватаетъ иконостаса, только стоятъ, насколько помнится, у стЪны два столба. СлЪдуетъ добавить, что костелъ съ алтаремъ на востокъ нашли мы и въ сосЪднемъ селЪ Aspernsdorf.

Обходя постоянно околицу, мы встрЪчали множество славянскихъ именъ, a мнЪ доводилось побывать въ мЪстной и гимназической библіотекахъ, гдЪ по нЪсколькимъ трудамъ легко найти ключъ къ правдЪ. Село Теrn не что иное, какъ теpнь, Mugl — искаженное наше слово: могила, рЪчка Gollershach называлась когда-то Geleni— Eленій, Оленій потокъ. ВездЪ въ этой окрестности, вплоть до Моравіи, находятся ямы — пещеры, идущія оть Дуная, похожія на лисьи норы и корридоры, въ которыхъ то тутъ, то тамъ вырыты заглубленія, имЪющія видъ комнатки. Норы эти весьма узенькія, такъ что едва проползетъ одинъ человЪкъ, комнатки же бываютъ на нЪсколько метровъ выше и шире. Такихъ Erdhohlen много вокругъ Оберголлябрунъ.

Началось Богослуженіе. Народа полно со всЪхъ сторонъ Галицкой Руси. Такого воодушевленія, какъ тогда, я еще не видЪлъ. Я чувствовалъ, что молюсь вмЪстЪ съ моимъ народомъ, живу одними и тЪми же мыслями. Когда я обращался лицомъ къ молящимся, то они внимательно смотрЪлъ на меня, въ мою душу полные умиленія и со слезами въ глазахъ. ХотЪлось мнЪ служить, какъ можно дольше, хотЪлось поразговаривать со своими братьями и сестрами, однако мнЪ было лишь разрЪшено спросить: желаютъ ли люди исповЪдываться?

ЛЪтомъ 1916 года наши люди были увезены изъ Рашаля въ Enzensdorf in Thale, 14 km. отъ насъ. Ихъ мЪсто заняли бЪженцы изъ Буковины, румыны и русскіе, которые были подъ покровительствомъ небезъизвЪстнаго барона Николая Василько и его клевретовъ Лукашевича, Драгомирецкаго и о. Жука изъ ВЪны. Для нихъ былъ особый управителъ. Румыны имЪли своего священника, русскіе уніяты находились подъ вЪдомствомъ нЪмецкаго настоятеля прихода тамъ же, котораго иногда я замЪщалъ. БЪженцы, какъ гости кесаря и какъ патріоты, пострадавшіе изъ-за кесаря, пользовались всЪми правами свободы, хотя часто голодали. Имъ шли жители на встрЪчу; напротивъ, наши люди — арестанты не имЪли за собою, кромЪ Бога, никого.

Солнце зашло уже совсЪмъ, когда пришли въ Enzensdorf. Стало темно, и мгла нависла надъ землею. Мы были утомлены и голодны, такъ какъ всюду въ деревняхъ намъ отказывали въ покупкЪ чего-либо. Прошли мы мостъ, за которымъ былъ дворъ. Думали зайти туда, однако поспЪшили въ Fluchtlingslager. Входъ у воротъ оберегалъ Керберосъ со штыкомъ и, увидя насъ, крикнулъ:

— Wer da?

Узнавъ причину нашего прихода онъ отвелъ насъ въ Wachzimmer, гдЪ жандармъ коротко объявилъ намъ, что насъ не переночуетъ и приказалъ явиться въ 7 ч. утра.

— Вотъ тебЪ на! ИмЪешь, баба, редуты. Куда-же теперь?

Жандармъ направилъ насъ въ гостинницу, но и здЪсь намъ отказали. Остался одинъ выходъ: зайти къ настоятелю прихода. Долго добивались мы къ нему, блуждая вдоль высокой каменной, похожей на крЪпость, стЪны, пока попали въ домъ. Насъ встрЪтила жизнерадостная хозяйка и попросила въ гостинную. Явился самъ Herr Pfarrer, который на отрЪзъ отказалъ намъ въ служеніи въ костелЪ и разрЪшилъ служить только въ часовнЪ. У себя дома онъ не оставилъ насъ и отослалъ въ темную ночь въ Wirtshaus.

— Es sinkt im schonen Staate Dannemark — подумалъ я себЪ. А всему виною то, что мы grecocatholici Staatsgefahrliche Galizianer. Съ большимъ трудомъ получили мы комнатку въ хозяина, a къ ужину принесли намъ два красныхъ картофеля и что-то въ родЪ чая.

На слЪдующій день мы отслужили службу, исповЪдывали 10 человЪкъ и осмотрЪли жилища нашихъ людей, которые помЪщались въ темнотЪ разнихъ закоулковъ. Нa тапчанЪ, высоко на чердакЪ, лежалъ старый больной Николай Вергунъ. УвидЪвъ насъ, онъ весьма обрадовался и извинился, что не пришелъ на Богослуженіе; у него ноги попухли, силы его опустили.

— Прійдется умирать на чужбинЪ — сказалъ онъ со слезами. Жалко стало намъ старика, да что было дЪлать Простившись съ нимъ, мы ушли къ своему временному жилищу. Позже узнали мы, что Николай Вергунъ былъ перевезенъ въ Siltzendorf, гдЪ и почилъ вЪчнымъ сномъ. Да будетъ ему и всЪмъ, за святое русское дЪло погибшихъ, вЪчная память.

Вотъ въ краткости таковы „хожденія по мукамъ".

30-го августа 1914 года пришелъ въ домъ къ совЪтнику суда, бл. п. Горницкому жандармъ Иванъ Юзковъ съ солдатомъ Иваномъ Волошинымъ и послЪ предварительнаго обыска, арестовалъ его и отправилъ въ тюрьму при окружномъ судЪ въ Коломыи. На вопросъ о причинЪ арестованія, г. Горницкій не получилъ отвЪта. Не разрЪшено ему даже жаловаться въ судЪ ни въ уЪздное староство за грубое нарушеніе закона, на стражЪ котораго бл. п. Горницкій стоялъ въ теченіи многихъ лЪтъ. НечеловЪческое обращеніе съ нимъ жандармовъ, конвоя и тюремной администраціи безъ всякаго къ этому повода ставило этого судью въ худшее положеніе въ сравненіи съ уголовными преступниками.

Ожидавшая меня въ будущемъ неизвЪстность, дЪйствовала на мое душевное состояніе, a адскій ревъ встрЪчавшей насъ толпы не предвЪщалъ ничего хорошаго.

Въ ІПатмаръ-Немети были мы закрыты въ пустомъ магазинЪ при паровой мукомольнЪ. Тутъ помЪщено 600 человЪкъ арестантовъ обоихъ половъ отъ восьмилЪтнихъ дЪтей до преклонныхъ стариковъ.

Разъ въ сутки водили насъ на прогулку на рЪку. Разшатанная, полусгнившая лЪстница вела къ большой бочкЪ для отправленія естественныхъ надобностей. ИздЪвались надъ нами немилосердно. Однажды поднимался по этой лЪстницЪ священникъ изъ Ляцкаго-Шляхотскаго, 76-ти лЪтній старикъ о. Іосифъ Кустыновичъ и, потерявъ равновЪсіе, упалъ головою въ бочку. Друзья вытянули старика изъ бочки безъ признаковъ жизни и много стоило труда привести его въ сознаніе.

Въ полдень 8-го сентября приказано намъ собираться въ дальшій путь, a въ 10 ч. вечера мы сЪли на поЪздъ и уЪхали въ Мискольчъ. Тамъ ждала насъ ужасная тюрьма съ небольшимъ дворомъ, съ большой висЪлицей передъ окнами камеръ; съ страшными арестантскими помЪщеніями, съ неизбЪжными гадкими насЪкомыми, холодомъ и голодомъ.

Были слухи, передаваемые другъ другу интернированными, что котлы, назначенные для варки нашей пищи, употреблялись поварами въ ночное время для отправленія ихъ естественныхъ надобностей. Не знаю, почему ходили такіе слухи и были ли они вЪрны или нЪтъ, но я не могъ превозмочь себя Ъсть казенную пищу и жить на скудныя собственныя средства, захваченныя изъ дому во время ареста. Когда же мои деньги вышли, наступила для меня систематическая, продолжительная голодовка.

Нельзя забыть момента, когда какая-то словакиня произнесла: „Не бойтесь, Богъ съ вами!" Но къ сожалЪнію дальнЪйшія ея слова заглушило венгерское „басама теремтете!" Во дворЪ тюрьмы венгерскіе солдаты уставили висЪлицу съ веревкой, a на толстой каменной стЪнЪ назначили мЪсто для разстрЪла.

Въ казематЪ, въ которомъ могло помЪститься 15 человЪкъ, сажали ихъ 60! Гнилая солома, сырость, вши, клопы, мокрицы и т. п. гадость. Узники свои естественныя потребности удовлетворяютъ въ ведрЪ, въ которомъ стоитъ вода для питья!

Я спалъ подъ окномъ. Ночью дождь вымочилъ меня до костей, Я озябъ и началъ болЪть. БолЪзнь укоренилась въ моей груди. Насъ выгоняютъ на работы, какъ средневЪковыхъ невольниковъ.

Утромъ грязная жидкость, которую повара поперемЪнно называли то кофе, то чай, то супъ. Разсказывали, что котлы, въ которыхъ намъ готовили эту пищу, повара ночью пользовали для извЪстныхъ надобностей.

Зная, что венгерскаго солдата можно подкупить деньгами, я воспользовался этимъ, благодаря деньгамъ, зашитымъ въ рубашкЪ. Это поддерживало меня нЪкоторое время. Но когда ихъ запасъ исчерпался, мнЪ въ глаза заглянулъ голодъ.

Я, совЪтникъ суда, сдЪлался невольникомъ самыхъ черныхъ работъ! Подъ принудительнымъ дЪйствіемъ штыка и приклада, я выносилъ параши, чистилъ отхожіе мЪста, въ холодной водЪ я стиралъ бЪлье возлЪ колодца! Однажды, идя въ отхожее мЪсто, часовой еврей замЪтилъ мнЪ: „Смотри, не загадь доски, потому что будешь языкомъ слизывать!"

Вши, клопы и прочая мерзость размноживались несмЪтнымъ количествомъ.

Изъ товарищей по тюрьмЪ помню свящ. Павла ГлЪбовицкаго, благочиннаго изъ Слободки ЛЪсной, дальше бывшаго депутата д-ра Николая Павловича ГлЪбовицкаго, совЪтника суда Феофила Копыстянскаго изъ Коломыи, лЪсничаго частныхъ лЪсовъ въ Ватра Молдавица Антона Гладыка и д-ра Болеслава Порай-Мадейскаго изъ Маріамполя.

Жизнь въ ТерезинЪ сравнительно была сносной въ первое время. КрЪпостная администрація, состоявшая частично изъ чеховъ, относилась къ намъ сочувственно и мы могли постепенно пользоваться нЪкоторой свободой въ предЪлахъ тюремной дисциплины. Неоффиціально разрЪшалось днемъ гулять весь день во дворЪ крЪпости, гдЪ интеллигенція проводила время за игрой въ шахматы или преферанса, молодежь занималась гимнастическими упражненіями, a крестьяне занимались все время разговорами и предположеніями о будущей жизни въ ГаличинЪ. ВсЪ были убЪждены, что Галичина отойдетъ отъ Австріи къ Россіи.

Положеніе наше рЪзко измЪнилось со времени военныхъ неудачъ Австріи. У насъ была отобрана казенная постель, главнымъ образомъ соломенные матрацы и увезены въ военные госпитали и узникамъ пришлось спать на холодномъ каменномъ полу, потому что невозможно было пріобрЪсти собственную постель и бЪлье за отсутствіемъ матеріальныхъ средствъ у арестованныхъ. ВслЪдствіе этого завелись насЪкомыя. БолЪе опытные и энергичные изъ нашей среды постарались о керосинъ и, смазывая имъ все тЪло и бЪлье, предохранили себя до нЪкоторой степени отъ назойливыхъ паразитовъ.

Осенью узники шли на принудительныя полевыя работы и къ постройкЪ бараковъ для военноплЪнныхъ. Отъ нихъ узнало чешское населеніе о господствующей въ крЪпости нуждЪ и посредствомъ доброй Aнны Лayбе, державшей въ крЪпости лавочку, снабжали насъ одеждой, бЪльемъ и провіантами. Все это пріобрЪталось на средства, собранныя чехами между собой.

Опять улучшилось наше положеніе со времени выдачи жалованья чиновникамъ и священникамъ, находившимся въ заключеніи. На деньги пріобрЪталось все необходимое; безденежные могли занимать у своихъ знакомыхъ, получавшихъ жалованье, вконцЪ деньгами, собранными въ складчину задобривались строгіе надзиратели.

Наше время проходило на допросахъ, производимыхъ военными слЪдователями, прививкЪ, дезинфекціи, работахъ. Постепенно стали узники приготовляться къ надходившей зимЪ. ПріобрЪталась теплая одежда.

Интеллигенція теперь размЪстилась въ кавалерійскихъ казармахъ въ предЪлахъ крЪпости, a крестьяне остались на старыхъ мЪстахъ, т. е. въ камерахъ и въ кавалерійскихъ конюшняхъ. Въ 6 ч. вечера заключенныхъ загоняли въ помЪщенія и всЪ входы на глухо запирали.

Были между арестованными и провокаторы, нырявшіе вездЪ, и затЪмъ доносившіе властямъ о разговорахъ и настроеніяхъ среди узниковъ. Наши крестьяне, не получая никакой поддержки изъ дому, принялись за рукодЪлье. Они дЪлали крестики, табакерки, мунштуки, коробочки, изготовляли соломенную обувь и шили костюмы. Все то покупала интеллигенція.

Съ приходомъ въ Терезинъ русскихъ военноплЪнныхъ, наши земляки стали неузнаваемы. ДЪло въ томъ, что наступилъ живой обмЪнъ одежды. Трудно было иногда отличить заточенца-галичанина, одЪтаго въ русскую шинель и папаху отъ русскаго солдата. ВпослЪдствіи тюремная администрація запретила русскимъ мЪнять и продавать одежду.

Комендантъ Терезинской крЪпости былъ человЪкъ не строгій. Съ его согласія было намъ разрЪшено въ день Рожд. Христова служить св. литургію. Уніатамъ служилъ свящ. Н. Малый, a православнымъ два военныхъ священника: сербъ и румынъ. Народъ исповЪдывался и причастился къ встрЪчЪ великаго праздника.

Радость была въ то время между заточенцами рЪдкая.

На третій день послЪ моего прибытія въ лазаретъ осматривалъ больныхъ штабсъ-врачъ, онъ, осмотрЪвъ меня, началъ было въ остромъ тонЪ политическій разговоръ. МнЪ не хватало физическихъ силъ для разговоровъ съ нЪмцемъ и я молчалъ.

ПослЪ выздоровленія уЪхалъ я 1-го мая въ числЪ нЪсколькихъ сотъ терезинцевъ въ Талергофъ.

* * *

Въ четвергъ вечеромъ 3-го сентября 1914 г. пріЪхали мы въ Терезинъ, находящійся въ сЪверной Чехіи. По нашемъ прибытіи, посадили въ крЪпость въ квартиры кавалерійскихъ казармъ. За все время путешествія это былъ первый ночлегъ на соломЪ. На слЪдующій день мы прохаживались по землянымъ валамъ кругомъ крЪпости. День былъ хорошій, вездЪ зелень, много знакомыхъ, a всЪхъ арестованныхъ находилось въ ТерезинЪ около 1000 человЪкъ. Я раздЪлся и посмотрЪлъ на свои плечи, которые отъ побоевъ, полученныхъ въ КраковЪ, кожа была темносиняго цвЪта. СвидЪтелями того были: бухгалтеръ Иванъ Пашкевичъ и купецъ Владиміръ Дригиничъ изъ Львова. Въ полдень выдали намъ котелки и обЪдъ, a послЪ прогулки и ужина насъ запирали на ночь въ казармахъ. Гулять разрЪшалось въ узкомъ внутреннемъ дворЪ. Въ ненастные дни, сидЪли мы почти цЪлый день подъ замкомъ въ казармахъ. Такъ жили мы въ продолженіи трехъ мЪсяцевъ. Случалось, что наши ключники, идя на базаръ за покупками для кухни и буфета, брали съ собой охотниковъ изъ среды узниковъ въ городъ. Вообще жизнь въ ТерезинЪ была довольно сносная, благодаря сочувствію и матеріальной поддержкЪ чеховъ. Дисциплина постепенно малЪла, не запирали насъ больше въ душныхъ кавалерійскихъ помЪщеніяхъ, разрЪшалось свободно ходить на казарменный дворъ и гулять тамъ подъ надзоромъ стражи.

* * *

ІІуть къ западной границЪ Галичины былъ для насъ однимъ мученіемь вслЪдствіе издЪвательствъ со стороны населенія ж.-дор. станцій, черезъ которыя приходилось переЪзжать. За границей Галичины было намъ оказано сочувствіе и даже матеріальная помощь со стороны чешскаго населенія.

Въ ТерезинЪ былъ я заключенъ 29-го октября безъ допроса въ одиночную камеру, въ которой раньше сидЪлъ извЪстный сербъ Габриновичъ и просидЪлъ тамъ полныхъ два мЪсяца, т. е. до 28-го декабря 1914 года, a затЪмъ былъ переведенъ въ общую арестантскую казарму.

7 - го мая 1915 года былъ я отправленъ съ эшелономъ въ Талергофъ.

* * *

Мы погрузились въ поЪздъ на главномъ вокзалЪ въ ЛьвовЪ. Женщинамъ и священникамъ были отведены вагоны третьяго класса, a остальнымъ теплушки. Несмотря на дурное предчувствіе дальнЪйшей нашей судьбы, мы все таки радовались, что разстаемся съ лъвовскими Бригидками.

Начальникомъ транспорта былъ бродскій еврей. Намъ было строго воспрещено выглядывать и слазить съ вагоновъ, a конвойнымъ приказано прикалывать неподчиняющихся установленному маршрутному порядку.

На жел.-дор. станціяхъ Моравіи встрЪчное населеніе спрашивало „кого везутъ?" и получало отъ конвойвыхъ и жел.-дор. прислуги отвЪтъ, что „руссофиловъ". Между нами были также чехи, проживавшіе до начала войны во ЛьвовЪ и попавшіе наравнЪ съ нами въ тюрьму. Они поясняли моравскому населенію мЪткими выраженіями, кого везутъ и изъ кого состоитъ транспортъ.

Подобныя разъясненія были въ нашу пользу. Кто-то изъ публики послалъ въ Прагу телеграмму и когда 29-го августа мы очутились въ ПрагЪ, чешское населеніе оказало намъ радушный пріемъ; намъ казалось, что мы въ ПрагЪ гости, a не обвиняемые въ предательствЪ. Чешскія женщины подали намъ завтракъ, обЪдъ и ужинъ въ вагоны.

Когда мы пріЪхали въ Терезинъ, насъ встрЪтили на вокзалЪ наши землячки украинофилы цинически-площадной бранью и провожали насъ до самой крЪпости.

Въ крЪпости ощущался больше всего недостатокъ нижняго бЪлья, ибо насъ арестовывали въ чемъ попало.

Однако и тутъ насъ выручили чехи. Главной иниціаторшей и организаторшей несенія помощи арестованнымъ галичанамъ являлись Анна Лаубе и Юліанна Куглерова. ОнЪ занялись собираніемъ бЪлья и платья между чехами и такимъ образомъ имъ удалось устранить грязь, господствовавшую въ крЪпости. Являясь дважды въ недЪлю въ терезинскую крЪпость, г-жа А. Лаубе и Ю. Куглерова переодЪли почти всЪхъ узниковъ. Позже, когда государственнымъ чиновникамъ и духовенству начали выдавать жалованье, среди арестантовъ организовался „благотворительный комитетъ" для несенія помощи тЪмъ изъ насъ, которые были лишены всякой поддержки. A такихъ было очень много, такъ какъ большинство ссыльныхъ составляли крестьяне. Помощь была необходима въ виду ухудшенія казеннаго пропитанія. ХлЪбъ выпекался вначалЪ изъ кукурузной и бобовой муки, a во время ухудшенія пищи, изъ каштановъ и картофельной муки пополамъ съ березовыми отрубями.

Главнымъ иниціаторомъ этого благого дЪла былъ судья Григорій ГлЪбовицкій, a весьма дЪятельное участіе въ „комитетЪ несенія помощи" принимало два православныхъ священника изъ Америки. Членами-попечителями этого благотворительнаго комитета были священники, госуд. чиновники и тЪ изъ крестьянъ, которымъ выдавались казной суммы въ уплату за взятые у нихъ въ первыхъ дняхъ войны военнымъ вЪдомствомъ лошади и рогатый скотъ.

Зимой въ ТерезинЪ крестьяне выдЪлывали вмЪстЪ съ русскими военно-плЪнными соломенные валенки для австрійской арміи. За это получили они по парЪ бЪлья и по парЪ старыхъ солдатскихъ ботинокъ. Въ праздники Рождества и СвЪтлаго Воскресенія Христова было намъ разрЪшено до зари сходить подъ конвоемъ въ костелъ.

Жизнь въ ТерезинЪ была невеселая, но все таки спокойнЪе галицкаго ада. Голодали тЪ, у кого не было при себЪ денегъ. Со временемъ и это уладилось, голодающими занялся комитетъ чешскихъ женщинъ. Арестованные были вызываемы многократно на допросы и распредЪляемы на группы. „Опасные" были отправлены въ Талергофъ, a „менЪе опасные" опредЪлялись на конфинировку по нЪмецкимъ селеніямъ или же на военную службу.

На многихъ терезинцахъ отразились послЪдствія галицкихъ побоевъ, въ особенности на лицахъ постарше вЪкомъ. Тутъ скончался послЪ непродолжительной болЪзни 71-лЪтній Андрей Ф. Рудко. Похороны состоялись на Терезинскомъ кладбищЪ при участи 15 лицъ галичанъ. Въ числЪ участвовавшихъ была жена покойнаго, Екатерина, землякъ Феодоръ Андруховъ и 12 студентовъ, составившихъ хоръ. ТЪло сопровождалъ къ мЪсту упокоенія свящ. Зарицкій изъ Козлова, Бережанскаго уЪзда. ПЪніе хора привлекло многочисленную чешскую публику и такимъ образомъ бЪдные похороны сЪраго галицкаго арестанта превратились въ величавое похоронное шествіе.

КромЪ меня, на вокзалЪ оказались еще два желЪзнодорожныхъ служащихъ, съ которыми я вскорЪ вступилъ въ разговоръ. Отъ нихъ я узналъ, что въ городЪ находятся русскіе плЪнные, a кромЪ того, около 1.200 русскихъ изъ Галичины, часть которыхъ занята при чисткЪ города.

Въ словахъ моихъ собесЪдниковъ пробивалась искра симпатіи къ нашимъ узникамъ; чувствовалось, что имъ понятны ихъ страданія, понятно и дЪло, за которое они страдаютъ. Однако же, открыто они не высказывались. Видно было, что они что-то скрываютъ, боясь, повидимому, раскрыть свою душу передъ чужимъ, незнакомымъ имъ человЪкомъ. Чтобы устранить это чувство недовЪрія къ себЪ, я разсказалъ имъ о цЪли моего пріЪзда - что среди арестованныхъ гaличанъ находится и мой отецъ и что я пріЪхалъ повидаться съ нимъ.

Моя откровенность повидимому, окончательно устранила недовЪріе моихъ собесЪдниковъ. Одинъ изъ нихъ туть же признался мнЪ, что онъ чехъ и что и у него нЪсколько родныхъ — чеховъ арестованы и находятся въ настоящее время вь ІосифштадтЪ.

Въ бесЪдЪ съ желЪзнодорож. служ. я просидЪлъ до утра. Рано утромъ я простился съ ними, отправился въ городъ и скоро очутился у воротъ „малой крЪпости".

На улицЪ передъ огромнымъ зданіемъ цитадели, подъ сильнымъ конвоемъ работала группа людей. Я почувствовалъ, что это oни — наши галицкіе крестьяне. Дрожа отъ глубокаго волненія, я подошелъ къ нимъ и привЪтствовалъ ихъ по нашему:

,,Слава Іисусу Христу!"

И въ отвЪтъ я услышалъ знакомыя, родныя слова:

„Слава навЪки!"

Грусть и, вмЪстЪ съ тЪмъ, радость пробивалась на ихъ исхудалыхъ лицахъ. На глазахъ нЪкоторыхъ изъ нихъ показались слезы. Десятокъ рукъ потянулось ко мнЪ, стараясь пожать мою руку, надЪясь, быть можетъ, узнать хотя что-нибудь о родинЪ. Но конвойные не пустили ихъ ко мнЪ, мнЪ же приказали сейчасъ же уходить прочь.

Я ушелъ и долго еще чувствовалъ ихъ скорбный взглядъ, которымъ они молча провожали меня, незнакомаго, но все-таки близкаго имъ человЪка.

Я отправился къ тюремному сторожу и объяснилъ ему цЪль моего прихода. Онъ сказалъ мнЪ, что отца я могу видЪть только съ согласія маіора, который имЪетъ право выдавать разрЪшенія на свиданіе съ заключенными. Пришлось идти къ маіору. ПослЪ краткихъ объясненій онъ выдалъ мнЪ письменное разрЪшеніе на свиданіе, которое, однако, можетъ продолжаться не больше часа. Времени оставалось еще много, и я отправился въ городъ.

Характеръ города чисто чешскій. Почти всЪ гостинницы и лавки - чешскія, и только на одномъ зданіи красуется нЪмецкая надпись „Deutsches Haus". Ha улицахъ масса военной публики; штатскихъ сравнительно меньше.

Но часъ свиданія приближается. Я отправился опять въ крЪпость. Уладивъ всЪ формальности, я отправился въ совровожденіи прапорщика-чеха въ камеру, въ которой находился мой отецъ. По дорогЪ, проходя мимо другихъ камеръ, я встрЪчалъ много знакомыхъ лицъ. Товарищи и знакомые окружили меня и забрасывали меня со всЪхъ сторонъ массой вопросовъ. Я отвЪчалъ на ходу, такъ какъ останавливаться мнЪ не было разрЪшено.

Наконецъ, мы вошли въ камеру моего отца. Онъ лежалъ на полу, прикрытый слегка грязной соломой...

Сцены нашей встрЪчи въ столь неожиданныхъ условіяхъ я описывать не стану.

Насъ сразу же окружила группа знакомыхъ, которая увеличивалась все больше. ВЪсть о томъ, что въ крЪпость прибылъ землякъ изъ Галичины, мигомъ разнеслась по всЪмъ камерамъ. Каждый старался поздоровиться съ новымъ человЪкомъ, каждый, повидимому, надЪялся узнать кое-что о своей родинЪ, каждый хотЪлъ передать коротенькую вЪсть о себЪ своимъ близкимъ въ ГаличинЪ. ВсЪ спрашивали о томъ, долго-ли продлится еще война, долго ли еще придется имъ сидЪть въ Терезіенштадтской тюрьмЪ.

Такъ мы просидЪли вмЪстЪ только около 10-ти минутъ. Сопровождавшій меня прапорщикъ потребовалъ, чтобы я съ отцомъ отправился въ комнату, предназначенную для разговоровъ, ибо мнЪ разрЪшено свиданіе съ однимъ только отцомъ.

Пришлось проститься съ земляками и отправиться въ пріемную комнату. По дорогЪ повторились тЪ же сцены. Группы нашихъ людей, узнавшихъ о моемъ пріЪздЪ, выходили изъ своихъ камеръ, обступали насъ со всЪхъ сторонъ, здоровались и забрасывали опять тысячами вопросовъ.

Въ пріемной мы разговорились. Отецъ разсказалъ мнЪ о своемъ арестЪ, о страшныхъ сценахъ, какія разыгрывались на улицахъ Львова и на вокзалЪ въ то время, когда нашихъ узниковъ начали вывозить въ Австрію, и о звЪрскихъ издЪвательствахъ львовской толпы надъ арестованными. Въ Терезіенштадтъ ихъ привезли въ лЪтнихъ платьяхъ. Почти ни у кого не было денегъ, бЪлья чистаго нельзя было купить, Ъсть давали скверно и относилисъ къ узникамъ очень строго. Такъ жилось нашимъ узникамъ въ ТерезіенштадтЪ полныхъ 4 мЪсяца, пока военный судъ не просмотрЪлъ актовъ, относящихся къ заключеннымъ. Начались допросы, изъ которыхъ начало выясняться, что арестованные ни въ чемъ неповинны. ВслЪдствіе этого отношеніе къ нимъ властей стало немногимъ лучше. Узникамъ позволили въ извЪстные часы дня встрЪчаться другъ съ другомъ и, вообще, жизнь стала сноснЪе и легче.

Но время незамЪтно уходило. Присутствовавшій при разговорЪ прапорщикъ поднялся и заявилъ, что разговоръ конченъ. Я простился съ отцомъ и, рЪшивъ еще на слЪдующій день опять посЪтить „малую крЪпость", отправился въ городъ.

На слЪдующій день, въ первый день праздника Рождества Христова, я опять отправился къ отцу. ЦЪлый часъ мы разговаривали съ нимъ, a затЪмъ прапорщикъ увелъ отца въ его камеру, оставляя меня въ пріемной. Тутъ я воспользовался случаемъ и, вмЪсто того, чтобы идти въ городъ, отправился на верхъ, въ камеру, въ которой находились мои друзья и знакомые. Съ искренней радостью встрЪтили они меня и рЪшили угостить обЪдомъ. Они объяснили мнЪ, что всЪхъ ихъ надзиратели не знаютъ лично, такъ что присутствія чужого человЪка не замЪтятъ. Такъ и случилось. МнЪ дали чашку супа съ кусочкомъ мяса и чашку капусты и картофеля, Начали обЪдатъ. Камера быстро оживилась. Вопросы и порученія сыпались со всЪхъ сторонъ. Вспоминались чудные праздничные дни Рождества Христова на родной землЪ. Изъ устъ многихъ слышались меланхолическіе вопросы:

— Какъ проводятъ этотъ свЪтлый праздникъ тамъ — на родинЪ?!

Пополудни пришлось проститься с ними и идти назадъ. Скоро я уЪхалъ совсЪмъ изъ Терезіенштадта и, послЪ долгихъ мытарствъ, пробрался въ Галичину.

Въ день Рождества Христова я послЪдній разъ видЪлъ ихъ тамъ, въ далекой австрійской крЪпости.

Терезинъ, маленькій городокъ, лежитъ на рЪчкЪ ОгрЪ. Та часть, куда загнаны были изгнанники, называется малой крЪпостью. СтЪны, почернЪвшія отъ времени, пасмурныя и имЪющія вмЪсто оконъ малЪнькія дыры, производятъ тяжелое впечатлЪніе, грустно-романтическое, ОнЪ образуютъ длинные и довольно высокіЪ валы, словно насыпи, которые всецЪло напоминаютъ средневЪковье. На валахъ казармы. Когда-то въ нихъ помЪщались солдаты, и тутъ было все, что необходимо для воинскихъ крЪпостныхъ нуждъ: конюшни для лошадей, склады оружія и пороха, амбары для зерна, хлЪба и соломы; возы, корчма, жилища для женатыхъ, всякаго рода погреба, ямы, конурки и разныя тюрьмы: общія темницы и полутемницы. Входъ въ этотъ лабиринтъ былъ возможенъ только съ двухъ концовъ черезъ тЪсныя, оберегаемыя часовыми ворота.

— Ну, солдаты могли жить въ крЪпости, то почему бы вы, измЪнники, не могли жить въ ней? — пробормоталъ нЪмецъ, тюремный ключникъ.

Что-жъ на это отвЪтить? Напрасно отвЪчать и доказывать, что солдаты - выбранный, здоровый, молодой народъ, что все таки были размЪщены по нЪсколько человЪкъ въ комнатЪ и только ночью тамъ бывали, когда спали, a все прочее время они проводили на воздухЪ, въ постоянномъ движеніи и занятіи.

— Ну, ну! — опять пробормоталъ нЪмецъ и ушелъ, покуривая трубку.

Старикамъ, женщинамъ и дЪтямъ, какъ тутъ жить въ навозЪ, еще невысохшемъ послЪ ухода лошадей, на голыхъ камняхъ, гдЪ лежало одно желЪзо или стояли подводы? Не всЪ могли попасть въ комнаты, т. е. казармы, большая часть была загнана въ полутемныя ковюшни и темные погреба, и всЪ вмЪстЪ были окружены численными часовыми, ключниками, профоссами, у которыхъ хранились ключи отъ дверей, подваловъ, погребовъ, сараевъ и казармъ.

Дальше у воротъ стоялъ тоже часовой, a ключи отъ воротъ находидись у надзирателя. Команда солдатъ и тюремная прислуга подчинялись коменданту крЪпости. Какая жизнь могла быть въ такой обстановкЪ, среди камней? Неудивительно, что изгнанные люди затосковали, поглохли, ослЪпли, съ ума посходили. И неудивительно, что они однимъ хоромъ, явившись впервые на валы и сбившись въ одну кучу, затянули: Пречистая ДЪво, мати Русскаго краю!

Народъ пЪлъ съ чувствомъ, слезами, надеждой и вЪрой въ силу русскаго духа, въ чистоту и правоту свою.

Ибо были тамъ пюди, совершенно ни въ чемъ неповинные.

Миша страшно жалЪлъ того, что не записалъ себЪ имени одного гимназиста IV класса, нелюдимаго, пугливаго и постоянно двигающагося. Возможно, что онъ еще живъ. Когда ключникъ Зальманъ, грубый и отвратительный человЪкъ, крикнетъ, то онъ затрепещетъ и убЪгаетъ въ толпу. Причина этой боязни состояла въ слЪдующемъ: онъ пасъ лошадей за селомъ; вдругъ появилась конная мадьярская развЪдка. Не надумываясь, уланы повЪсили его на дерево. Веревка, однако, разорвалась, и онъ упалъ на землю; послЪ этого его избили ногами, но все таки второй разъ уже не вЪшали и въ селЪ передали жандармамъ.

Сумасшедшій Сильвестръ — отчего сошелъ съ ума? Толку у него не добьешься; онъ бЪгаетъ, всЪмъ честь отдаетъ по воински, говоритъ какія-то ненонятныя слова, приказываетъ, командуетъ, падаетъ на землю, молится, крестится, плачетъ. Второй сумасшедшій василіанинъ — монахъ. Говорили, что въ тюрьмЪ онъ долженъ былъ внимательно смотрЪть за священниками. Должно быть, у него была совЪсть, если сошелъ съ ума. УвидЪвъ Зальмана, онъ бросался на него съ кулаками и кричалъ на все подворье. Его увезли, но выздоровЪлъ ли онъ?

Видя постоянно солдатъ да штыки вокругъ себя, видя тяжелые желЪзные кандалы на ногахъ молодого, худощаваго, красиваго юноши Гевры, выходившаго лишь на полъ часа изъ темницы на узенькое подворье, будучи запертыми въ дырахъ съ тяжелой дверью, за окнами которыхъ мелькалъ штыкъ, студенты и гимназисты, съ ними и крестъяне, твердили одну пЪсенку:

Солнце всходитъ и заходитъ,

A въ тюрьмЪ моей темно;

Днемъ и ночью часовые

Стерегутъ мое окно.

Подумали, подумали нЪмцы и придумали достойное для „измЪнниковъ" занятіе: чистить терезинскіе каналы, грязныя улицы, отхожіе мЪста. И возы должны они сами тянуть. Когда кончилась эта робота, ихъ заставили равнять дороги вокругъ холерныхъ бараковъ, a наконецъ вязать соломенныя калоши для фронтовыхъ солдатъ.

Все это ничего бы, но какое нибудь вознагражденіе должно бы быть, ну хотябы побольше хлЪба, кусокъ мыла, одна рубашенка. Ничего, a вдобавокъ простая уличная ругань. Если бы кто посмЪлъ поспорить, то онъ моментально попадалъ въ отдЪльную тюрьму. И каждый день отводилъ туда Зальманъ, то одного, то нЪсколькихъ вмЪстЪ. За что же? За то, что кто-то бросилъ кусокъ хлЪба русскому военно-плЪнному, за то, дЪвушка-крестьянка взмахнула платкомъ и Принципъ остановился, за то, что въ казармЪ было шумно, когда русскими была взята Перемышльская крЪпость, за то, что жидъ сдЪлалъ доносъ ва своего сосЪда.

Горе-тоска заЪдала и интеллигента и крестьянина. Вши заЪдали всЪхъ безъ различія и безъ исключенія. Дошло до того, что они лазили по землЪ; ихъ можно было видЪть въ соломЪ; они облЪпили тЪло и глодади, какъ мыши, солому.

Когда закрывалась дверь, то иногда всю ночь нужно было истреблять отвратительную нечисть. Конечно, многіе пали духомъ. Молодежь бодрилась.

— Вы все одно и тоже поете: да-гей. Я вамъ спою нашу коломыйку— обратился Миша къ засЪвшимъ у стола товарищамъ.

— Пой, пой ! — закричало вмЪстЪ нЪсколько голосовъ. Прочіе лишь улыбнулись, ибо знали, что у Миши не было ни голоса ни слуха.

— Вниманіе! Я стану запЪвать, a вы повторяйте, какъ это нашъ народъ дЪлаетъ.

— Хорошо, только начинай!

И Миша спЪлъ слЪдующую коломыйку:

1.

Ой вы, воши, мои воши,

Проклятіи воши,

Чого вы позаводили

Такіи дебоши?

2.

Чи вы, воши, показились,

Чи вы подурЪли,

Що вы мое бЪдне тЪло,

Якъ хмара, присЪли?

3.

Ой цЪсаре, цЪсароньку,

ЦЪсароньку — панку,

Ой выпиши, цЪсароньку,

Въ ТерезинЪ бранку.

4.

Ой цЪсаре, цЪсароньку,

Пане нашъ хорошій!

Ой выпиши въ ТерезинЪ

Ты бранку на воши.

5.

Въ ТерезинЪ наберешь

Ты ихъ мілліоны,

На що тобЪ сичевики,

Якійсь легіоны!

6.

Ними ты позаповняешь

Свои регименты,

Ними выплатишь довги всЪ,

Довги и проценты.

7.

Ними заорешь, засЪешь,

Ты свою державу,

Они тобЪ принесутъ

Великую славу.

Громъ хохота наполнилъ черную казарму. Потребовали, чтобы Миша повторилъ коломыйку, но онъ свалился въ берлогу и не отвЪчалъ ни слова. Слезы лились по его лицу, досада давила его за горло. Онъ не могъ проговорить; душно ему стало и невыносимо.

Все небо заволоклось одной сЪрой тучей. Въ высотЪ она носилась легкимъ снЪгомъ и на землю падали лишь капли мелкаго дождя. Такова зима на чешской землЪ.

Прикрытые мЪшками, вшивыми одЪялами и прочимъ дряннымъ лахмотьемъ ходили, согнувшись въ три бЪды, люди по черной землЪ крЪпостного вала то въ одну, то въ другую сторону. Миша стоялъ на холмикЪ и смотрЪлъ на городъ. Изъ трубъ мельницы и винокурни валилъ черный дымъ. Ни домовъ, ни большой крЪпости, выстроенной по плану какого-нибудь инженера полковника Никласа Штейметца, совсЪмъ не было видно. Миша сдЪладъ поворотъ, чтобы посмотрЪть на Рудогоры, но и они исчезли въ туманЪ.

Не подлежитъ ни малЪйшему сомнЪнію, что Австрія стояла на клерикальныхъ устояхъ. Этого нельзя было не замЪтить и въ тюрьмЪ. Когда народъ коченЪлъ на холодЪ, профоссы приказали чистить казармы, подворье и корридоры, не напрасно бранили „предателей и шпіоновъ". Завтра Рождество и даже для Сильвестра, совершенно помЪшаннаго человЪка, стало очевидно, что придетъ начальство. И представте себЪ, кто явился, когда народъ опять былъ загнанъ въ казармы? Самъ господинъ маіоръ въ сопровожденіи двухъ профоссовъ и трехъ ключниковъ!

Не могли „арестанты" казармы № 4 понять почему внутри ихъ помЪщенія при сгустившемся мракЪ на дворЪ просвЪтлЪло, какъ будто солнце озарило его. Причина эгого чуда ясна и понятна: господинъ маіоръ вошелъ въ казарму, маіоръ съ краснымъ лицомъ и молніеносными глазами. За рЪшеткой взошелъ мЪсяцъ на магометанской фескЪ часового-босняка и засіялъ новый штыкъ на его коротенькой винтовкЪ. Какъ же, спрашивается, не просіять хмурой казармЪ?

Маіоръ любилъ порядокъ преждЪ всего и зналъ чинопочитанье и дисциплину, какъ свою золотую звЪзду. Онъ подошелъ къ старостЪ казармы и велЪлъ ему высказать пожеланія. Староста сдвинулъ плечами, не зная съ чего начать; потомъ опомнился.

Маіоръ посмотрЪлъ на него своимъ молніеноснымъ взглядомъ и прошелся, осматривая лишь верхушки головъ, мимо выстроившагося ряда. Въ концЪ онъ остановился напротивъ Миши.

— Pardon, ты кто, a?

— ЧоловЪкъ!

— Pardon, вижу, что не конь! но кто ты таковъ? —

— Русскій!

— И безъ этого знаю, pardon! ВсЪ вы такіе! Изъ бумагъ мы знаемъ еще больше твеего признанія. Спрашиваю, по чину кто ты таковъ?

— У меня еще нЪтъ никакого чина, я — студентъ только.

— Pardon, такъ и говори! Сразу видно, что дисциплины не знаешь, Pardon, a y тебя есть какая нибудь жалоба иди пожеланія?

— У меня нЪтъ ни малЪйшей жалобы, но есть желаніе: у насъ на нашей родинЪ существуетъ обычай вносить на святой вечеръ солому въ хату Прикажите выдать намъ соломы, ибо эта очень вшивая; спать нельзя.

Нахмуривъ лобъ, маіоръ отступилъ къ дверямъ.

— По случаю, pardon, святого вечера получите по одной селедкЪ и солому, а дверь будетъ открыта до 9-ти часовъ. Pardon, да получите! — произнесъ онъ важно и ушелъ.

Въ казармЪ № 4 начался святый вечеръ рЪчью священника Генсерскаго; затЪмъ соборнымъ хоромъ подъ управленіемъ Галушки были спЪты колядки: „Богъ предвЪчный", „Небо и земля". ПослЪ этого разбЪжались, пользуясь маіорской льготой, кто-куда: одни къ знакомымъ священникамъ, другіе къ женщинамъ, третьи на „запорожье".

Что такое запорожье? Такъ назывались темные погреба, лежащіе вдоль Огры. Названіе это они получили отъ того, что были отгорожены отъ прочихъ казармъ узенькимъ корридоромъ съ маленькой калиткой на высокомъ порогЪ. Погреба имЪли видъ моста лукообразной формы. Жили въ нихъ одни крестъяне. Каменная дорожка отдЪляла два ряда соломы, лежащей вдоль черныхъ стЪнъ. СвЪтъ лампочки былъ закрытъ развЪшеннымъ на веревкахъ тряпьемъ. ВлетЪвшіе сюда студенты стали говорить рЪчи, утЪшать, обнадеживать, поздравлять съ праздниками, цЪловать, кого попало. Одинъ Миша дальше порога не могъ продвинуться; видъ изнуренныхъ, тревожно жалостныхъ лицъ поразилъ его, какъ еще никогда, и приковалъ къ землЪ. Больной трепетъ овладЪлъ его сердцемъ. Несмотря на то, что самъ былъ крестьянскимъ сыномъ, онъ боялся подойти къ крестьянамъ, обмануть или обидЪть ихъ неосторожнымъ словомъ. Не желая кривить душею, онъ былъ убЪжденъ въ томъ, что въ тюрьмЪ онъ не въ состояніи помочъ чЪмъ-либо; впрочемъ онъ чувствовалъ, что неподготовленъ навязывать другому свои мысли, учить и вести другого. Студенты, какъ влетЪли, такъ вылЪтЪли изъ погреба; но Миша стоялъ на прежнемъ мЪстЪ:

Чтобъ съ небомъ землю въ одно злучити,

Христосъ родился — славите!

Чудное видЪніе озарило Мишу; ему показалось, что кружокъ крестьянъ на соломЪ, поющій и тонущій въ сумеркахъ тюрьмы, есть семьею пастырей, о которыхъ знаетъ каждое христіанское пятилЪтнее дитя. Передъ Мишей явился впервые лучезарный, чистый, несокрушимый ликъ Христа, свершавшаго сверхчеловЪческій подвигъ на грЪшной землЪ, идущаго въ народъ въ имени своего Отца небеснаго, любви и смиренія.

Въ это время къ нему подошелъ его односельчанинъ Иванъ Олейникъ — да будетъ ему земля перомъ! — и попросилъ его въ глубь погреба.

— Разскажите намъ исторію, вы такъ долго и многому учились.

— Дядя, ничего я не знаю. Въ гимназіи мало учился, a теперь и то забылъ. Не знаю даже исторіи родного народа и теперь хочу научиться чему-нибудь.

Иванъ вскинулъ плечами и потянулъ его за руку. Онъ остановился по срединЪ погреба. ПЪсня лилась одна за другою, и звуки ея пронизывали насквозь все сердце Миши. Онъ вышелъ и, вернувшись въ свою казарму, палъ на солому. Онъ почувствовалъ сильную боль въ сердцЪ, кровь ударила въ голову, въ его глазахъ потемнЪло; но потомъ обдала его какая то весьма пріятная струя, и наконецъ, онъ ничего не помнилъ, что съ нимъ случилось. Въ такомъ состояніи онъ пролежалъ около четверти часа. Страшный крикъ розбудилъ его отъ этого безчувственнаго сна.

Что случилось?

Вздумалось не кому иному, какъ Петру Кондратьевичу вступить въ переговоры съ чехомъ, взводнымъ Вольскимъ, который признался, что любитъ русскихъ и жалЪетъ, что такъ страдаютъ. Пылкій Швайка не выдержалъ, протянулъ черезъ рЪшетку руку чеху и прильнулъ устами къ желЪзу, желая его поцЪловать. Въ этотъ мигъ закричалъ слЪдившій за чехомъ вахмистръ румынъ во всю глотку:

— Предательство, предательство!

На дворЪ и въ кааармахъ произошло страшное замЪшательство.

Часовой, допустившій не своего разводящаго къ окну, сейчасъ былъ смЪненъ. Въ казарму № 4 ввалился вооруженный караулъ съ вахмистромъ и профоссомъ.

— Кто цЪловалъ? — крикнулъ профоссъ.

— Никто! — отвЪтилъ староста — по обычаю нашей земли мы всякому, мимо окна проходящему, высказываемъ свои благопожеланія. Мы повторили взводному то, что и вамъ, господинъ профоссъ, раньше говорили.

— Молчать, собаки вы поганыя! — выходилъ изъ себя худенькій профоссъ.

Все это было напрасно; ни профоссъ, ни вахмистръ не добились желаемаго успЪха. Съ шумомъ они ушли, хлопнувъ одной и другой дверью. ПослЪ ихъ ухода въ казармЪ стали думать, что дЪлать.

— Нечего намъ бояться; дальше тюрьмы не пойдемъ; разрЪшите мнЪ завтра сказать, что я цЪловалъ Вольскаго — сказалъ Миша.

— РЪшительно нельзя! — раздались голоса.

— Тише братцы! у меня хорошая мысль: скажемъ, что мы всЪ по очереди цЪловали чеха, цЪловали ради великаго праздника! — съ воодушевленіемъ предложилъ единственный въ этой казармЪ, всЪми любимый, священникъ Генсерскій.

И всЪ пріумолкли; всЪмъ понравилась его мысль.

* * *

* * *

Терезинъ былъ внЪ вниманія властей и закона. КромЪ слюняваго Зальмана въ казармы никто не заглядывалъ. Жизнь однако въ нихъ текла, пробиваясь сквозь страшныя преграды. Чтобы не погибнуть, народъ принялся отражать призраки смерти: старательно производилась стирка тряпья, чистка казармъ: появились камни, койки, мЪшки съ соломой, подушки, мыло, гребешки.

Откуда все это приходило въ казармЪ? Во первыхъ откликнулось чешское общество, которое посредствомъ благородной женщины Лаубе присылало поношенное платье, обувь, шапки, бЪлье. Во-вторыхъ народъ приносилъ, возвра-щаясь съ работы, куски досокъ, дерева и дЪлалъ себЪ койки. При чистотЪ не стало мЪста для насЪкомыхъ. Казармы и глухіе погреба превратились въ жилища. Вотъ на что способенъ русскій человЪкъ! И люди сошлись другъ съ другомъ; всЪ стали одною семьею, всЪ жили прошлымъ, разсказами, воспоминаніями и будущимъ, убЪжденной вЪрой въ полную побЪду; и пополамъ съ горемъ и слезами жилось кое-какъ въ ТерезинЪ. ВскорЪ и эта жизнь была разстроена нЪмцами.

Пришла весна. Въ одинъ свЪтлый и солнечный день люди были выгнаны изъ казармъ на широкое подворье; пересчитаны, запломбированы въ вагоны и увезены въ Талергофъ.

Осенній день. Грустно льетъ солнце свои холодные лучи на долину, разрЪзанную рЪкою Огрою. Рудогоры не въ туманЪ, но покрыты полосками блЪдныхъ пятенъ. Терезинъ, недавно еще именуемый нЪмцами Терезіенштадтомъ, отдЪлился отъ черной земли своими бЪлыми и красными стЪнами. СудьбЪ угодно было связать мартирологію Галицкой Руси какъ разъ съ эгимъ Терезіештадтомъ.

Смертная боль наполняетъ сердце и отъ слезъ темнЪетъ въ глазахъ. Вотъ та же мостовая дорога, по которой въ 1914 году шло ровно 1.000 русскихъ галичанъ. Точно тЪ же камни, на которые капали не одни горькія слезы, на которые брызнула кровь изъ разбитой, босой ноги не одного крестьянина и на которые лился черный соленый потъ не одного хилаго старика. Точно тЪ же красныя, кирпичныя стЪны крЪпостного лабиринта, тЪ же длинные рвы и клоаки, тЪ же насыпи, тЪ же ворота и тЪ же тюрьмы! На крЪпкихъ основахъ воздвигнутъ Терезіенштадтъ!

Сохранившіеся документы послужатъ намъ доказательствомъ этого. Г-жа Лаубе и Юлія Куглеръ не сразу согласились ихъ мнЪ выдать. Опасаясь, чтобы они не пропали на почтЪ я переписываю все, что написано на клочкахъ бумаги. Подлинники пусть хранятся, какъ наслЪдство, для грядущихъ поколЪній Галицкой Руси.

ВЪна, 8-го іюля 1917 г. БлагороднЪйшая г-жа Лаубе!

Въ виду того, что я не владЪю чешскимъ языкомъ на столько, чтобы я могъ писать безъ ошибокъ, и въ виду того, что нЪтъ возлЪ меня такого человЪка, который мнЪ помогъ бы составить письмо по чешски, я принужденъ отвЪтить Вамъ на Ваше письмо по нЪмецки.

Весьма и сердечно я вамъ благодаренъ за вещи, которыя вы мнЪ прислали 4-го сего мЪсяца. Я долженъ вамъ сообщить, что онЪ стоятъ гораздо болЪе, чЪмъ вы цЪной обозначили. Все приготовлено превосходно, тЪмъ болЪе, что такихъ вещей нельзя уже получить въ ВЪнЪ. Но на какомъ основаніи я — Вамъ чужой человЪкъ — беру ихъ отъ Васъ? За что такое снисхожденіе?

Если Вамъ не тяжело, прошу прислать мнЪ сухарей, сахару, шоколадъ и проч. непортящіеся вещи, за что буду вамъ очень благодаренъ. Съ чувствомъ глубокаго къ Вамъ почтенія, остаюсь преданнымъ—д-ръ Владиміръ Лаврецкій. Wien, IX. K. u. k. Garnisonsgericht, Rossauerkaserne ll. Hof.

* * *

Прибавить надо, что разные Salmann-ы держали людей какъ скотовъ, не дали имъ ни бЪлья ии обуви, лишили ихъ свЪта и книжки и заставили повиноваться дикому, грубому: hersus! и einrucken! Оставалось одно занятіе: истреблять вшей, чтобы не быть ими изгложеннымъ.

Въ такомъ тяжеломъ положеніи явились съ помощью „арестантамъ" двЪ благородныя чешки: Aннa Лaубе и Юлія Куглеръ. Они принесли необходимое для существованія: мыло, бЪлье, обувь, шапки, гребешки и проч., собранное ими въ чешскихъ селеніяхъ. У меня письмо къ этимъ женщинамъ съ подписями, которое и перевожу буквально. Оно было дано имъ при отъЪздЪ „арестантовъ" въ Талергофъ, въ еще большій адъ.

„Благородная г-жа Анна Лаубе! Галицкіе русскіе, интернированные въ Терезинской крЪпости, считаютъ своимъ долгомъ поблагодарить Васъ и уважаемой Юліи Куглеръ, a также всЪмъ вЪрнымъ сынамъ Чехо Славіи, нашимъ братьямъ чехамъ, наша искреннЪйшая благодарность за все то, чЪмъ вы намъ помогли. Благодаримъ за сердечное состраданіе и преданную славянскую любовь, которую вы чувствовали вмЪстЪ съ нами.

Примите дорогіе братья, нашу искреннЪйшую благодарность и за то, что Вы, несмотря на границы сторожей и массу кирпичей, окоповъ, дали намъ убЪдиться, что у Васъ бьется теплое, доброе, чувствительное славянское сердце.

ПривЪтъ Вамъ всЪмъ за то, что Вы намъ дали доказательство, что Ваше сердце бьется такъ, какъ и наше. Да здравствуетъ чешская земля! Да здравствуютъ вЪрные сыны Славіи!

Терезинъ, 4-го мая 1915 г.

Александра Игнат. Козакъ, Подгорки-Калушъ, Ольга Михайловна Бойко, Самборъ. Елена Ивановна Демянчикъ, Скоповъ. Меланія Ст. Демянчикъ, Скоповъ. Ольга Филимоновна Падохъ, Крича надъ Саномъ. Евгенія Прислонская, Львовъ. Романъ Д. ІІІкирпанъ. Д-ръ Владиміръ Ив. Антоневичъ, Львовъ; Иванъ Максимовичъ Пашкевичъ, Львовъ; Кузьма Николаевичъ Пелехатый, членъ ред. „Прикарпатская Русь", Львовъ; Ярославъ Степановичъ Кунанецъ, студ. политехникума, Львовъ: Филаретъ В. Кмицикевичъ; Павелъ Павловичъ (неразборчиво); Д-ръ Иванъ Гриневецкій; Гриневичъ АлексЪй; Феодоръ Дм. Филипповичъ; студ. унив. Гр. Ст. Смольскій; гимн. VIII кл. Апол. Тылявскій; Karel Secky. Nalezac Chrudim. Петръ Кондратьевичъ Швайка, студ. унив. Львовъ; Іосифъ Львовичъ Морозъ, Львовъ; Карлъ Фридманъ; о. Юрій Ив. Генсерскій, свящ. въ КальницЪ ad ЛЪско; Константинъ Ив. Чнеякъ, рольникъ, Чехи, Броды; Лонгинъ Вис. Мокрицкій, абс. инженеръ, Львовъ; В. Л. Галушка; Викторъ Г. Кмицикевичъ; Vlada Procyk, student, Lwow; Дмитрій Юр. Сосюкало; Илларіонъ Ив. Ляховичъ, землевладЪлецъ, Поморяны; Иванъ Миськовъ, РЪпневъ, Каминка стр.; Михаилъ Т. Андруховъ, Переволочна ad Волочевъ; Антонъ Ив. Генсерскій; Дмитрій Феодоровичъ Васевичъ, студ. мед. фак., Львовъ; Волошинъ, Самборъ; Романъ Мих. Харполя, студ. юр. фак. Львова; Владиміръ Застырецъ, помощникъ прис. пов., Львовъ; Медитонъ Ив. Голинатый, Львовъ; Симеонъ Максимов. Палайда. Михаилъ Ив. Стасюкъ; Антоній Осип. Яворскій, дир, 4 кл. школы въ Ивановцахъ, уЪздъ Коломыя; К. Кметь, Львовъ; Матвей Феод. Квасникъ, управ. народн. школъ, Львовъ-Раковецъ; Василій Петровичъ Лемишевскій, гимн. VIII кл. въ Стокахъ-Бобрка; Юрій Иванов. Осмянчикъ, Скоповъ, абс. гимн.; Иванъ Андр. Бойковъ, гимн. VII кл., Подмихайлье, Калушъ; Романъ Ив. Демянчикъ, Скоповъ; Михаилъ Вас. Хоминъ, псаломщ. церковн. Щирецъ; Д-ръ Владиміръ Львов. Лаврецкій, врачъ изъ Войнилова; Владиміръ Ив. (неразборчиво) Львовъ; Димитрій Пр. Гуска-Чертежинскій, прихож. въ БобркЪ ad ЛЪско; Феодоръ Вас. Дуфанецъ (Dufanec), Горожанка малая, п. Рудки; Романъ Григор. Макаръ студ. вет. акад.; Евстафій Гр. Макаръ, юристъ въ Угорцахъ п. ЛЪско; Андрей de-Оленичъ СтрЪльбицкій, учит. въ СамборЪ; Николай Васильевичъ Галушка, слушателъ юрид. факулътета Львовскаго университета, 19-го Января 1915 года.

Время плохое пришло. Мы отчизну свою дорогую

Были принуждены бросить съ тоскою въ душЪ,

Мы истязаній пучину прошли, пока въ Вартислава

Мы земли не нашли гостепріимный пріютъ.

Братья Чехи! Намъ со строгимъ Пасербомъ велЪлъ рокъ жить;

Потому нагимъ, убогимъ Намъ пришлось къ Вамъ загостить:

Шесть вЪковъ намъ не сіяло

Солнце ласкавымъ лучомъ

И погибло насъ не мало,

Взятыхъ злобнымъ палачомъ.

И средь муки и томленья

Мы уныло дни влекли

И сухой къ Вамъ на леченье

Нашъ скелетъ лишь привели.

ПослЪ упорныхъ сраженій Вы волю добыли

Кровью отчизнЪ своей. Съ труповъ воздвигнувъ оплотъ,

Передъ волною чужой и жаждущей крови стихіей

Оть заглады Вы насъ охраняли собой.

Насъ и Васъ передъ врагами

Защищали Жижка, Гусъ

И не разными степями

Пойдутъ къ славЪ Чехъ да Русъ.

Станетъ небо намъ погоднЪй,

Отдохнетъ отраднЪй грудь;

Hej Slovane намъ свободнЪй

Будетъ можно затянуть.

И Славянъ орелъ могучій

Понесется въ небосводъ;

ВЪтеръ развЪетъ мглы и тучи,

Встанетъ Вашъ и нашъ народъ.

НынЪ, когда насъ тиранятъ и тЪ, за которыхъ мы клали

Головы наши въ бою, чтобъ спасать имъ житье,

Приподнести ничего мы Вамъ не въ состояніи

За несенную намъ помощь обильной рукой.

Но когда врага насилья

Поглотитъ забвенья ночь,

Мы припомнимъ всЪ усилья

Ваши, чтобы Вамъ помочь.

Очень дорого и мило

Будетъ вспомнить намъ о той

СторонЪ, гдЪ встарь съ Людмилой

ВолодЪлъ князь Боривой.

Дорога намъ будетъ Прага,

ГдЪ несъ свЪтъ въ народъ Вашъ Гусъ

И мы грянемъ : пусть во благЪ

Здравствуютъ и Чехъ и Русъ!

По полученнымъ свЪдЪніямъ въ ТерезинЪ, въ Чехіи, въ числЪ многихъ другихъ, находятся слЪдующіе:

B. Сегиновичъ съ дЪтьми изъ Болшовца, свящ. Р. Чайковскій изъ Тарнавы-Выжней, свящ. Л. Чайковскій, преподаватель гимн. Арсеній Дорожинскій, Я. Кмицикевичъ, Владиміръ, Федоръ и Самуилъ Процыки, свящ. Гр. Стецевъ, инж. К. Чижъ, братья Гичко, свящ. Л. Варицкій изъ Козлова, Гошовскій, П. Семчишинъ изъ Полоничной, свящ. Кармалита, свящ. Д Домбровскій изъ Микротина, ГлЪбовицкій, свящ. Скоробогатый, свящ. Малый, свящ. Яремкевичъ, изъ Крехова, свящ. Лозинскій изъ Горпина. Изъ с. Туринки находятся въ ТерезинЪ крестьяне: А. Кавла, оба Купецкіе, Гумены, Ф. БЪлецкій и др.

Значительное количество нашихъ узниковъ находилось также въ Моравскомъ БернЪ.

He вся Галицкая Русь терпЪла въ Талергофахъ, Терезинахъ и подобныхъ мЪстахъ постепеннаго умерщвленія.

Для вЪрныхъ сыновей Австріи, для тЪхъ, которые передъ „звЪрствами русскихъ дикарей" бЪжали изъ Галиціи подъ теплое крыло „матушки-Австріи", правительство постаралось обдарить Гминдомъ. Гминдъ — небольшое мЪстечко Верхней Австріи, въ которомъ наскоро были построены многочисленные бараки, гдЪ ютились вЪрные подданные старенькаго императора.

Они имЪли своего г-на Старосту, своихъ священниковъ, ихъ просвЪщали и укрЪпляли въ австрійскомъ патріотизмЪ, словомъ — въ сравненіи съ Талергофомъ—Гминдъ былъ раемъ.

И вотъ что разсказывалъ мнЪ одинъ талергофецъ, который удостоился конфинированія, и дерзнувъ вяглянуть въ прибЪжище вЪрныхъ австрійцевъ:

— Пришелъ я туда подъ вечеръ. Осматриваюсь за мЪстомъ ночлега. Когда вижу: идетъ Николай изъ Р.; посмотрЪлъ на меня и узналъ.

„Откуда, дядя, вы сюда забилисъ"? — спрашиваетъ.

„Иду съ Талергофа", отвЪтилъ я.

„Т-с-съ! Тише, ради Бога! Если желаете оставаться здЪсь, то храни васъ Богъ признаваться въ томъ, что вы были тамъ", — поспЪшно, полушепотомъ сталъ наставлять меня землячекъ.

МнЪ не нужно было повторять этой науки и я весьма былъ благодаренъ ему, что предостерегъ меня передъ многими непріятностями.

Записался я въ временномъ адресномъ столЪ, какъ то безъ всякихъ препятствій. Но трудно было скрыть то, что я былъ въ ТалергофЪ. Но хорошо, что о томъ знала лишь канцелярія.

Въ баракахъ я разсказывалъ, что попалъ сюда, какъ возница во время отступленія нашихъ войскъ.

Но видно, не лишь я пришелъ сюда изъ Талергофа, Незадолго пришла сюда цЪлая партія подобныхъ мнЪ измЪнниковъ. Почему ихъ сюда направили— неизвЪстно. НеизвЪстно также, почему вдругъ ночью въ баракЪ, гдЪ жили конфинированные талергофцы, явились вооруженные солдаты, окружили баракъ, разбудили спящихъ, выстроили въ ряды, не забывая того же талергофскаго обращенія.

Началась провЪрка документовъ. Позже лишь оказалось, что императорское добросердіе не простиралось на насъ всЪхъ одинаково. У кого на документахъ оказалось проклятое „verdachtig" (подозрительный) того безцеремонно, какъ собаку, хватали солдаты, отводили въ сторону и замыкали тЪснымъ кольцомъ.

На счастье я имЪлъ документъ чистый и остался. Прочихъ бЪднягъ уставили по четыре въ рядъ и стали выводить.

„До смерти не забуду того дикаго крика, тЪхъ изувЪрски сжатыхъ кулаковъ, того поношенія, которыми проводили несчастныхъ гонимыхъ талергофцевъ... свои галицкіе, родные братья-крестьяне, вЪрные подданные своего старенькаго отца", съ глазами, полными слезъ, говорилъ мой знакомый.

„Кацапы, проклятые измЪнники! Еще не сгнили въ ТалергофЪ! Назадъ ихъ туда! Чтобы издохли до одного! Мы ради васъ здЪсь должны мучиться! Черезъ васъ подлецовъ вся война началась"!

Толпа озвЪрЪла, рвалась къ дракЪ, бросала чЪмъ попало въ тЪхъ, которые дерзнули осквернить австрійскій рай...

Въ темную, холодную, ненастную ночь повели ихъ, подозрительныхъ талергофцевь, но куда — не знаю!.. Говорили, что обратно въ... Талергофъ.

ПріЪхавъ въ Талергофъ, мы вздохнули тутъ немного легче. Трое сутокъ жили мы въ полЪ, многіе въ однихъ только рубахахъ и брюкахъ. Какъ ихъ арестовали дома, не разрЪшивъ одЪться на дорогу, такъ и загнали въ Талергофъ.

Тамъ носилъ я одну рубаху восемь мЪсяцевъ. Было у меня немного серебрянныхъ монетъ, которыя пришлось отдать вмЪстЪ съ перочиннымъ ножемъ, ибо по словамъ начальства „злодЪямъ не полагается имЪть при себЪ ни денегъ, ни оружія".

Въ ТалергофЪ продержали меня до 19-го августа 1915 г. Тамъ допрашивали насъ, стараясь выяснить нашу виновность, но, убЪдившись, что мы арестованы по причинЪ злостнаго и безпредметнаго доноса, отправили насъ нЪсколько человЪкъ въ Гминдъ въ Нижней Австріи. Тамъ были намъ выданы виды на жительство и намъ разрЪшено поселиться на частныхъ квартирахъ.

Я былъ оправданъ безъ суда.

Въ ГминдЪ было легче жить; былъ тамъ свой храмикъ,построенный русскими военноплЪнными, можна заняться заработкомъ.

Представители какого-то чешскаго благотворительнаго общества снабдили насъ бЪльемъ и одеждой.

Въ ГминдЪ прожилъ я всего 4 мЪсяца, a 12 декабря выЪхалъ эшелономъ домой въ родную Галицію.

Дома я, никуда негодный старикъ, узналъ о смерти моего сына, солдата австрійской арміи.

* * *

Дня 11-го октября я очутился въ ТалергофЪ. Сначала въ палаткахъ, a потомъ въ баракахъ прожилъ я до 12-го іюня 1915 года. Въ этотъ день былъ я отправленъ въ Гминдъ и примЪщенъ среди бЪженцевъ, но уже нЪсколько дней послЪ этого я былъ опредЪленъ въ рабочую дружину, отправляемую въ Татендорфъ возлЪ Блюмау для работъ при постройкЪ желЪзнодорожнаго полотна.

Моя жена, узнавъ о моемъ мЪстопребываніи, внесла прошеніе къ военнымъ властямъ въ Блюмау о предоставленіи мнЪ отпуска. Просьба жены была удовлетворена и я вернулся 12-го августа 1915 года къ своей семьЪ въ Галицію.

Въ ряду безчеловЪческихъ истязаній, избіеній, массовыхъ арестовъ и казней, ни въ чемъ неповиннаго и мирнаго населенія, заслуживающихъ особаго вниманія, извЪстны процессы по обвиненію въ государственной измЪнЪ цЪлаго ряда галицко-русскихъ общественныхъ дЪятелей.

Хотя такихъ судныхъ дЪлъ въ эти жуткіе дни было безчисленное количе ство, но въ то же время являются замЪчательными 2 процесса, которыя происходили не въ провинціальномъ захолустьи или обстановкЪ прифронтовой полосы, a именно въ самомъ центрЪ государственной жизни — въ блестящей столицЪ, клонящейся къ упадку двуединой монархіи.

И еще выдЪляются эти процессы тЪмъ, что въ нихъ, особенно въ первомъ процессЪ 1915 г. въ качествЪ главнаго подсудимаго привлекалась идея единства русскаго народа и русскій литературный языкъ.

Въ качествЪ обвиняемыхъ въ государственной измЪнЪ,—обвиненіе обычное въ то безумное время, — привлекались арестованные въ первые дни начавшейся войны:

1. Д-ръ Дмитрій Андреевичъ Maрковъ, депутатъ австрійскаго парламента;

2. Владиміръ Михайловичъ Курыловичъ, депутатъ австрійскаго парламента;

3. Д-ръ Кириллъ Сильвестровичъ Черлюнчакевичъ, адвокатъ в ПеремышлЪ;

4. Д-ръ Иванъ Николаевичъ Дрогомірецкій, адвокатъ въ ЗолочевЪ;

5. Дмитрій Григорьевичъ Янчевецкій , журналистъ, корреспондентъ газ. „Новое Время";

6. Фома Дьяковъ, крестьянинъ изъ с. Вербища;

7. Гавріилъ Мулькевичъ, кузнецъ изъ Каменки-Струмиловой.

Уже самъ внЪшній подборъ лицъ изъ различныхъ общественныхъ круговъ и мЪстожительствъ и предъявленіе имъ одного и того же обвиненія, свидЪтельствуетъ о томъ, что объединеніе всЪхъ этихъ лицъ подъ однимъ общимъ обвиненіемъ не имЪло никакихъ фактическихъ основаній, за исключеніемъ русской идеи, свойственной всЪмъ подсудимымъ.

Сущность государственной измЪны подсудимыхъ состояла, по обвивительному акту, въ томъ, что 21 іюля 1914 года и послЪ объявленія всеобщей мобилизаціи, 31 іюля 1914 г. состояли членами „Русскаго Народнаго СовЪта" и прочихъ русскихъ обществъ, и что въ качествЪ основателей „Карпаторусскаго освободительнаго Комитета" посредствомъ руссофильской агитаціи и подстрекательства, какъ зачинщики предпринимали нЪчто, угрожавшее отпаденію отъ Австро-Венгерской имперіи Галиціи, Буковины и части Венгріи, населенной „рутенами" и т. п.

ВмЪсто уликъ — всевозможныхъ документовъ и вещественных доказательствъ, фигурировали на судЪ русскіе газеты и журналы, выписываемые посредствомъ австрійской же государственной почты, русскія книги, частныя письма съ безобиднымъ содержаніемъ, a даже открытки съ видами Россіи.

Для тенденціоннаго австрійскаго военнаго правосудія ничего больше и не требовалось — это стало яснымъ сразу, какъ все дЪло свелось къ тому, что въ Австро-Венгріи никогда не было нЪтъ и быть не можетъ никакого русскаго народа, a есть лишь одинъ вЪрноподданный „украинскій" народъ. Потому, кто лишь осмЪливается признавать себя русскимъ и употребляетъ русскій литературный языкъ, уже тЪмъ самимъ совершаетъ тяжкое государственное преступленіе.

Былъ вызванъ цЪлый рядъ свидЪтелей, здЪсь же приводятся показанія лишь нЪсколькихъ, болЪе видныхъ „украинскихъ" дЪятелей; показанія ихъ не нуждаются въ комментаріяхъ и говорятъ сами за себя:

Владиміръ Ясеницкій, отставной совЪтникъ суда въ Черновцахъ, сообщаетъ, что „русскій" въ національно-культypномъ отношеніи — это лишь пустыя слова, подъ которыми скрыты дЪйствія государственной измЪны. ВсЪмъ очевидно, что подсудимые хотЪли отторженія Галиціи отъ австрійскаго государства, и присоединенія ея къ Россіи. Такое соединеніе подготовлялось посредствомъ русских газетъ, русскаго правописанія, и дЪятельностью обществъ. Качковскій, основатель (!?) общества, хотя и былъ совЪтникомъ суда, но былъ русскихъ убЪжденій и умеръ въ КронштадтЪ.

Василій Яворскій изъ Новаго Сонча заявляетъ, что въ 1897 г. состоялось въ Новомъ СончЪ собраніе, на которомъ всЪ ораторы хвалили Россію, утверждая, что въ Россіи населеніе плотитъ меньше налоговъ и имЪетъ больше земли. ВсЪ лемки и священники на ЛемковщинЪ — это руссофилы.

Д-ъ Федоръ Ваньо, адвокатъ изъ Золочева, являясь свидЪтелемъ - экспертомъ формулируетъ нелЪпую дилемму: „Кто употребляетъ русскій языкъ, не можетъ бытъ хорошимъ австрійцемъ; хорошими австрійцами являются лишь — украинцы; поэтому всЪ члены русско-народной партіи — измЪнники, ибо они не украинцы.

Дудыкевичъ и товарищи, по его мнЪнію, стремились къ отторженію Галичины, событія подтверждаютъ это, и хотя точныя дЪйствія въ этомъ направленіи ему неизвЪстны, однако освЪдомленъ о томъ, что велась пропаганда православія и русскаго языка съ цЪлью уничтоженія украинцевъ. ИзвЪстно, что въ селЪ Трудовачъ, во время собранія пЪли „Боже Царя храни".

Д-ръ Кирилъ Студимскій, профессоръ Львовскаго университета сообщаетъ, что по его мнЪнію всЪ лидеры партіи стремились къ отторженію Галичины отъ Австріи и подговляли къ этому народъ посредствомъ газетъ; въ пользу православія занималось О-во им. М. Качковскаго, издавая книжки для народа, a бурсы содерживались на рубли.

А. Колесса, профессоръ университета утверждаетъ, что руссофильскіе лидеры старались убЪдить народъ, что онъ русскій, и что его роднымъ языкомъ является русскій языкъ, воспитывая народъ въ симпатіи къ Россіи и къ православію; для бурсъ выписывали учителей изъ Россіи; общество им. М. Качковскаго пропагандировало поЪздки въ Почаевъ, a большія суммы рублей создавали симпатіи въ Пользу Россіи.

Семенъ Витыкъ, депутатъ показываетъ, что книжки издаваемыя обществомъ им М. Качковскаго учили народъ, что въ Россіи было бы лучше, и если бы пришелъ Царь, то онъ будетъ заботиться о крестьянствЪ. Со временъ гр. Потоцкаго усиливалась агитація въ пользу Россіи, во всЪхъ направленіяхъ посредствомъ газетъ, бурсъ и каждый угадывалъ, что эта агитація ведется за рубли и усиливается до невозможныхъ предЪловъ (напр. Пустошкинъ и гр. Бобринскій). „Русскія Дружины" организовывались для борьбы на сторонЪ Россіи, противъ Австріи и украинцевъ. Во время выборовъ, благодаря милліонамъ рублей розданныхъ агитаторамъ русскіе избрали 10 депутатовъ и были бы избрали больше если бы во время правительство не начало преслЪдованій. Молодежь массами шла въ Почаевъ и Холмъ, гдЪ еп. Евлогій подготовлялъ изъ нея кадры православныхъ священниковъ для Галичины.

Д-ръ Феофилъ Кормошъ, адвокатъ изъ Перемышля: подсудимые состояли въ тайной связи съ Россіей, a въ книжкахъ, издаваемыхъ О-вомъ им. М. Качковскаго восхвалялся Царь; для поддержки бурсъ и многихъ руссофиловъ получались изъ Россіи рубли.

Вячеславъ Будзиновскій, депутатъ: Не было тайной, что руссофильскіе священники и интеллигенція стремятся къ оторженію Галичины отъ Австріи, они вЪдь говорили: „русскій штыкъ спасетъ насъ отъ рабства", a крестьянъ обманывали игрой словъ: „русинъ — русскій, напр.: „Царь русскій, правительство русское, вы тоже русскіе". Многіе священники, напр, Гоцкій, Ясеницкій, Сойка, — шпіоны, причемъ въ с. ЦЪнева всЪ крестьяне служатъ русскимъ подъ руководствомъ свящ. Сойки.

Д-ръ Я. Петрушевичъ, депутатъ (впослЪдствіи „західно-украінський диктатор") утверждаетъ, что вслЪдствіе притЪсненій рутеновъ, болЪе слабые изъ нихъ перестали надЪяться на Австрію, и предполагали съ помощью Россіи выбороть себЪ лучшее будущее. Если бы не поддержка гр. Потоцкаго, то русскіе давно исчезли бы. НесомнЪнно, что всЪ стремились къ отторженію Галичины отъ Австріи и присоединенію послЪдней къ Россіи. Вели агитацію посредствомъ газетъ и обществъ, пЪсни „Боже Царя храни", a y "Русскихъ Дружинъ" были русскіе прапоры.

Весь ходъ этого военно-политическаго дЪла — трудно въ настоящее время точно отобразить въ виду его громадныхъ размЪровъ — 40 съ лишнимъ большихъ томовъ самого стенографическаго отчета, но изъ приведенныхъ показаній части свидЪтелей можно прослЪдить цЪль этого страшнаго и позорнаго суднаго дЪла.*)

Для устрашенія ненавистныхъ руссофиловъ и съ цЪлью отвлечь вниманіе населенія отъ новыхъ неудачъ и отъ начинающагося голода, по совЪту всегда вЪрныхъ Австріи украинцевъ, былъ инсценированъ второй процессъ по обвиненію въ государственной измЪнЪ 24 лицъ, галицко-русскихъ общественныхъ дЪятелей.

ТЪмъ же военнымъ дивизіоннымъ судомъ ландверы (Landwehrdivisionsgericht) привлекались въ качествЪ обвиняемыхъ:

1. Свящ. Кассіанъ Бoгaтырецъ, православный священникъ въ ВеревченкЪ, въ БуковинЪ,

2. Илларіонъ Цуркановичъ, редакторъ изъ Черновецъ.

3. Д-ръ Семенъ Буликъ, адвокатъ въ МушинЪ,

4. Свящ. Гавріилъ Гнaтышaкъ, настоятель прихода въ КривицЪ,

5. свящ. Романъ Пpислопскій, настоятель прихода въ ЖегестовЪ,

6. Д-ръ Александръ Гaссaй, адвокатскій кандидатъ въ МушинЪ,

7. Д-ръ Иванъ Чеpлюнчaкевичъ, адвокатъ въ СкалатЪ,

8. Д-ръ Александръ Сaвюкъ, адвокатъ въ СянокЪ,

9. Д-ръ Ярославъ Сьокaло, адвокатскій кандидатъ въ ГаличЪ,

10. свящ. Николай Винницкій, настоятель прихода въ ГаличЪ,

11. свящ. Корнилій Сеникъ, настоятель прихода въ БережницЪ Коропевской,

12. свящ. Маркеллъ Pocтавецкій, настоятелъ прихода въ ГромнЪ,

13. Дмитрій Вислоцкій, студентъ университета, изъ Лабовой,

14. свящ. Іоаннъ Maщaкъ, настоятель прихода въ с. Липица горная,

15. свящ. Іоаннъ Станчакъ, настоятель прихода въ с. Высоцко,

16. Евстафій Цюкъ изъ Самбора

17. Иванъ Андрейко, студентъ универс., изъ с. Тыличъ,

18. Феодоръ Мохнацкій, помЪщикъ, изъ с. Мохначка,

19. Алекс. Миляничъ, учитель въ с. Поворозникъ,

20. Мефодій Трохановскій, учитель въ с. КриницЪ,

21. свящ. Феодосій Дypкотъ, настоятель въ с. Ждыня,

22. Николай Громосякъ, крестьянинъ изъ Криницы,

23. Лука Старицкій, псаломщикъ изъ с. Знесенье возлЪ Львова,

24 Яковъ Гaдзюкъ, крестьянинъ с. ШипотЪ.

Какъ и въ первомъ процессЪ, такъ и теперь каинову работу вели украинцы, причемъ всЪ безъ исключенія свидЪтеди были изъ украинцевъ; вотъ главные изъ нихъ: Д-ръ Евгеній Олесницкій, Д-ръ Евгеній Петрушевичъ, Д-ръ Стефанъ Баранъ, Д-ръ Лонгинъ Цегельскій, Д-ръ Левъ Бачинскій, депутатъ Николай Василько, Д-ръ Кость Левицкій, о. Платонъ Филясъ, о Стефанъ Овышкевичъ, Левъ Гузаръ, Илія Семака, Д-ръ Альфредъ Говиковичъ, Эмиліянъ Константиновичъ и др.

Каиновымъ отродьемъ — „украинскими" общественными кругами прилагались всЪ усилія къ тому, чтобы подсудимые были приговорены къ смертной казни.

И дЪйствительно, всЪ кромЪ Д-ра Я. Сьокало, Е. Цюка, Ф. Мохнацкаго, А. Милянича, М. Трохановскаго, о. Ф. Дуркота и Я. Гадзюка были приговорены къ смертной казни черезъ повЪшеніе, однако впослЪдствіи помилованы.

Изъ подсудимыхъ умеръ въ тюрьмЪ о. Гавріилъ Гнатышакъ.

Пробывшій шесть мЪсяцевъ въ вЪнской тюрьмЪ (Чертова башня) М. И. Якубовскій прибылъ въ Петроградъ и сообщилъ сотруднику "Нового Времени" еще нЪкоторыя данныя объ ужасахъ тюрьмы, въ которой томятся еще тысячи русскихъ галичанъ:

„Холодная, темная, сырая, мрачная камера, въ которую меня, въ буквальномъ смыслЪ слова, бросили, была въ продолженіи шести мЪсяцевъ для меня тЪмъ каменнымъ гробомъ, въ которомъ я былъ заживо погребенъ. Ни клочка бумаги, ни карандаша, ни газеты; кромЪ дикихъ криковъ сторожей и вЪчнаго напЪва „русскій шпіонъ", я ничего не слыхалъ, и единственнымъ моимъ общеніемъ съ внЪшнымъ міромъ были тЪ моменты, когда меня водили на допросы, къ военному слЪдователю.

Нужно ли говорить о томъ, каковы были матеріальныя условія моей жизни тамъ. Пища была такая отвратительная, что я спустя недЪли двЪ не на шутку занемогъ и, боясь заболЪть чахоткой, какъ величайшей милости, просилъ разрЪшенія за свой счетъ получать пищу. Это мнЪ не безъ препятствій было разрЪшено. Вообще по тЪмъ маленькимъ снисхожденіямъ, которыя мнЪ стали оказываться, я могъ судить о томъ, что увЪренность побЪды австріаковъ падала. Такъ, послЪ побЪды русской арміи на СянЪ, разрЪшили моей квартирной хозяйкЪ принести мнЪ теплое одЪяло. A надо сказать, что вся эта тюрьма ради экономіи, конечно, не отапливается, окно въ моей камерЪ оставалось всегда открытымъ, a зима въ этомъ году въ ВЪнЪ была необычайно холодная.

На этомъ собесЪдованіи присутствовалъ и Янчевецкій, присутствовали и галицкіе депутаты и вся обстановка была направлена къ тому, чтобы выяснить, были ли мы между собою раньше знакомы или нЪтъ и какія у насъ отношенія. Этотъ священникъ-проповЪдникъ бросалъ всЪмъ въ лицо самыя оскорбительныя и невЪроятныя обвиненія. Особенно яростно разносилъ онъ галицкихъ русскихъ узниковъ за то, что ихъ сородичи въ ГаличинЪ не оказывали сопротивленія наступавшимъ русскимъ войскамъ. И тутъ изъ этой яростной проповЪди мы впервые узнали, что Галичина занята русскими и что Львовъ въ русскихъ рукахъ. Какъ я потомъ узналъ, и депутатовъ, и галицко-русскихъ дЪятелей обвиняли въ государственной измЪнЪ".