Россия, выступая Удерживающим, принимает на себя функцию мирового стабилизатора
Евгений Александрович Вертлиб Традиционные духовно-нравственные ценности России  Освободительный поход Русской армии на Украину  Владимир Путин  Русская цивилизация и Запад  Русская цивилизация 
Фото: коллаж РНЛ
В эпоху, когда триумф либерального универсума казался окончательным и «Конец истории» был провозглашён как необратимый факт, мир оказался на пороге новой, постядерной реальности, где идеологические и цивилизационные конфликты не исчезли, а лишь трансформировались в более сложные, онтологически непримиримые формы. Глобальный порядок более не может опираться на иллюзию однородности или на стратегию уничтожения оппонента, поскольку ставки в игре достигли экзистенциального предела: победа, определённая как максимизация ущерба, сегодня неизбежно влечёт за собой глобальную катастрофу. Таким образом, единственным реалистичным финалом противостояния становится не капитуляция одной из сторон, а онтологическое признание и фиксация нового стратегического лимита, в логике которого высшей политической ценностью становится способность предотвратить войну. В результате мир не достигнет утопии однородности, но обретёт устойчивость в своей «цветущей множественности» (К. Леонтьев), переходя в состояние управляемого напряжения и структурного сосуществования двух полусфер.
Мафусаиловы лета идёт глубинное онтологическое противостояние двух цивилизационных начал: Атлантического универсализма (Левиафан), стремящегося к унификации мира и стиранию всех форм различия, и Теллурического принципа (Катехон), отстаивающего право народов на суверенитет, укоренённость и сакральность множественности. Суть этого противоборства состоит в борьбе за саму структуру бытия, за человеческую сущность и траекторию исторического развития. Атлантическое начало (Левиафан) противостоит Теллурическому (Катехон) – мобильный (морской, абстракции) оседлому (земли, порядка). Исторически каждое наступление универсализма, от реформ Петра I до революционных теорий начала XX века, сопровождалось попыткой демонтажа систем, удерживающих национальные и культурные различия. Современный глобализм не отверг этот импульс, но перенастроил его в технократическом ключе. Место химеры перманентной революции заняла модель интеграции Нового Мирового Порядка через бюрократию, цифровую стандартизацию и унифицированное управление, где надзор и регуляция функционально замещают прежний радикализм. Эсхатологическое содержание стратегического выбора проявляется в дилемме: либо технократический Универсализм, где контроль маскируется под символическое единство, либо восстановление Теллурической многополярности, утверждающей право на различие как главный принцип мироустройства.
Теллурический блок государств, ядром которого являются центры силы в Евразии — Россия, Китай и Иран, — реализует стратегию сдерживания и ограничения универсалистского гегемонизма. Интенция Катехона, понимаемая как миссия по удержанию исторического времени и препятствованию полному торжеству эсхатологического зла, направлена на создание автономного мирового порядка, основанного на дуальной архитектуре, где сосуществуют две системы, взаимно ограничивающие друг друга. Сохранение стратегической автономии требует комплексного подхода, при котором экономическая, технологическая, военная и культурная самодостаточность интегрируются в единую систему устойчивости. Ключевым фактором для Теллурических государств становится обеспечение непрерывности производственно-технологических цепочек, контроль над ресурсами и энергетическими потоками, а также способность к автономному оборонному реагированию. Стратегическая устойчивость обеспечивается не только наличием вооружённых сил, но и организационной структурой общества, уровнем технологической подготовки и мобилизационной гибкости. Взаимодействие с потенциальными союзниками из Глобального Юга играет стратегическую роль, укрепляя макрорегиональные альянсы и создавая платформы для совместного развития. Финансовое сдерживание осуществляется через альтернативные валютные и платёжные системы, обеспечивая стратегическую финансовую свободу. Экономическое сдерживание строится на принципе стратегического ограничения уязвимостей, где логистические коридоры становятся инструментом стратегического контроля. Технологическая автономия формируется через создание независимых цифровых и вычислительных платформ: цифровая инфраструктура выстраивается по принципу сегментированного, но интегрированного управления, где критические системы защищены от внешнего вмешательства, что реализует экономический и технологический суверенитет через создание автономных макрорегиональных комплексов. Военное сдерживание интегрирует автономность национальных вооружённых сил с макрорегиональной координацией, используя концепцию «невозможного удара». Информационное и культурное измерение Катехона формирует стратегический фундамент суверенитета: контроль над нарративами и культурными кодами позволяет удерживать целостность общества в условиях универсалистского давления.
В финальной конфигурации мир вступает в эпоху, где решающим становится антропологический сдвиг: формирование нового типа человека, оторванного от территории и традиции. Футурологи предвидели появление глобального номада — мобильного потребителя, лишённого корней и живущего в обесцененной культуре одноразового потребления. В этой фигуре воплощается идеальный субъект технократической Гиперимперии: человек, потерявший связь с почвой и не способный к политическому сопротивлению. Борьба за суверенитет смещается во внутреннее пространство человека — его культурную память, психологические основания и способность сохранять устойчивую идентичность. Идёт война менталитетов за сохранение человеческого ядра. Государствам предстоит защищать собственный антропологический код от растворения в потребительской корзине супер-социума. Сам этот проект технократического управления открыто артикулируется его архитекторами. Клаус Шваб настаивает на «Великой перезагрузке», а его советник Юваль Ной Харари прямо указывает: «Мы просто не нуждаемся в подавляющем большинстве из вас… Мы получим возможность взламывать людей». Эта установка, подтверждаемая идеологами вроде Жака Аттали, придаёт концепции цифрового ничто нового лагерного режима конкретное целеполагание, где надзор и регуляция функционально замещают прежний радикализм.
Финансовое измерение противостояния стало пространством, где Атлантический проект достиг наибольшей зрелости. Переход от территориального контроля к информационно-финансовому позволил перенести ядро власти в сферу алгоритмического надзора и монетарной зависимости. Так возникает финансовая эсхатология — концепция, в которой деньги трансформируются из инструмента обмена в механизм тотального управления. Унификация мирового монетарного пространства через цифровые валюты открывает путь к созданию наднационального финансового контура, способного навязать единые правила. Историческая формула: «Кто контролирует денежную массу страны, тот контролирует и саму страну», — приобретает глобальный масштаб. Для Теллурических сил это создаёт стратегический императив: монетарный суверенитет становится ключевым элементом политической независимости, что делает криптополитику главным фронтом XXI века. В эпоху цифрового капитализма Атлантический принцип получает абсолютное преимущество в управлении информацией. Алгоритмическая власть замещает силу флотов, образуя империализм данных — форму господства, основанную на контроле цифровой среды. Эсхатологический характер этого проекта проявляется в стремлении создать состояние мира, где любая альтернатива технически невозможна, превращая Конец истории в алгоритмическую эсхатологию.
Вектор мирового разлома окончательно смещается в сферу управления смыслом. Возникает новый когнитивный режим, где управление осуществляется через распределение внимания и рефрейминг реальности, а алгоритмы формируют восприятие человека. Теллурический принцип в ответ пытается вернуть культуре её глубину и сакральность. Культурный код — это способ бытийного укоренения, связывающий человека с историей и пространством. Поэтому противостояние входит на поле культурной эсхатологии: один проект стремится создать универсального субъекта для сетевой экономики (используя гипертолерантность и постмодернистскую деконструкцию для атомизации), другой — восстановить субъекта как носителя традиции, чьё существование выходит за пределы алгоритмических предсказаний и контроля.
Глубинный слой конфликта лежит в вопросе о теле и пределах. Атлантическая цивилизация выдвигает идею размывания материальной природы человека через постгуманизм, тогда как Теллурическая логика настаивает на непреодолимом укоренении человека в плотской географии бытия. Земля предполагает тело, а тело предполагает пределы. Атлантический проект строит мир, где пределы должны исчезнуть, тогда как Теллурический проект строит мир, где пределы — основа порядка, а порядок — основа свободы. Это делает восстановление границ онтологической стратегией.
Структура мирового противостояния приобретает окончательную форму при анализе времени. Атлантический проект стремится лишить человечество исторической глубины, низводя прошлое к деконструированным символам, а будущее — к единственно рациональной технократической проекции, что является противостоянием двух богословий истории: технократического и традиционного. Надчеловеческая система, которую стремится создать Атлантическая цивилизация, представляет собой технократию без технократов — власть, распределённую между машинами и протоколами. Теллурический проект, напротив, стремится встроить технологии в структуру смысла, а не заместить смысл технологией, порождая идею смысловой суверенности.
На кону стоит сама возможность существования человеческих цивилизаций как самодостаточных форм жизни, где суверенитет начинается с внутренней свободы и коллективного смысла. Конфликт между Атлантическим и Теллурическим проектами — не просто спор о том, как управлять миром, а конфликт о том, что считать миром. На этом уровне стратегический выбор приобретает эсхатологическую глубину: либо согласие с растворением в универсальном номадическом конгломерате, либо строительство контр-эсхатологического мира, основанного на сакральности пространства, традиции и праве на различие, которое становится новой высшей политической ценностью. Соединение всех этих элементов формирует макрорегиональный блок, способный удерживать стратегический баланс с Левиафаном. Демографический капитал становится инструментом стратегической глубины и гарантией воспроизводства национального и культурного суверенитета, являясь важнейшим аспектом в этой борьбе, и потому становится финальной ставкой в глобальном конфликте.
Таким образом, мы исследовали Онтологию и Эсхатологию мирового порядка, установив, что глобальный конфликт вышел за рамки классической геополитики, являясь антагонистическим противостоянием двух метафизических принципов. На этом фоне Русская победа на приукраинском театре военных действий выступает не просто военно-политическим успехом, но экзистенциальным актом реализации потенциала сил Катехона по сдерживанию тотального торжества антихристовых происков Евро-Атлантизма. Ввиду неприемлемости прямого военного столкновения между полюсами при ядерном сдерживании сторон с равным потенциалом взаимоуничтожения, противостояние переходит в плоскость стратегии изнурения — санкционных войн, морских и технологических блокад, где победа достигается не столько физическим уничтожением противника, сколько разрушением его воли к продолжению борьбы. «Эффективный способ ослабить крупного и вооруженного ядерным оружием соперника — это заставить его истекать кровью издалека, что является современной и относительно безопасной версией стратегии Анаконды. Цель такой борьбы — не немедленный разгром, а длительное, неуклонное истощение его ресурсов и политической решимости», — говорит авторитетный американский стратег Стивен Уолт (Stephen M. Walt), профессор международных отношений Гарвардского университета.
Именно это осознание тотального, но дистанционного истощения делает невозможной полную победу Левиафана и неизбежно приводит к необходимости установления нового предела стратегической вменяемости. Этот предел приводит к композиции дуального компромисса, который системный аналитик Евгений Вертлиб назвал «архитектоникой выживания» («Логика стратегических компромиссов», 2014; «Катехон и Левиафан. Глобальная дуэль», 2025). Автор формализовал дихотомию Левиафан vs. Катехон уже не как противостояние государств, а как необходимость, при которой Левиафан и Катехон оказываются необходимыми противовесами в диалектическом единстве противоположностей, диктуемом пределами взаимного уничтожения. Катехон (Русский Медведь), выдержав стратегию изнурения, вынуждает Левиафана признать пределы своей универсальности — пределы сохранения видимости победы, легитимизации недопоражения как победы. Окончательный исход противостояния будет достигнут не через капитуляцию, а через онтологическое признание и фиксацию нового стратегического лимита. В этой логике победа достигается не максимизацией ущерба, а максимизацией способности предотвратить войну. В результате мир не достигнет утопии однородности, но обретёт устойчивость в своей множественности, что является единственным реалистичным финалом в постядерную эпоху и гарантией сохранения самого пространства исторического действия, где «цветущая множественность» (К.Леонтьев) становится новой высшей политической ценностью.
Мир переходит в состояние управляемого напряжения и структурного сосуществования двух полусфер, что, по сути, представляет собой прагматичную реинкарнацию принципа «мирного сосуществования» – фундаментального концепта советской внешней политики, который, несмотря на всю свою идеологическую подоплёку, был нацелен на предотвращение прямого военного столкновения и фиксацию долгосрочной конкуренции как управляемого, а не катастрофического процесса. В этом отношении, наша модель «структурного сосуществования двух полусфер» занимает уникальное положение, демонстрируя преимущественное достоинство перед двумя другими значимыми мировыми парадигмами.
Во-первых, она критически отличается от китайской формулы «Одна страна – две системы» – модели, разработанной Дэн Сяопином для сохранения капиталистических анклавов под суверенитетом социалистического государства. Тогда как эта формула достигает мира через онтологическое подчинение одной системы единому государственному суверенитету (о чём свидетельствует официальная интерпретация: «„Одна страна“ — это предпосылка и основа „двух систем“, а „две системы“ подчинены „одной стране“ и все зиждутся на ней»), наше видение исключает иерархическую субординацию. «Структурное сосуществование двух полусфер» утверждает равновесие, а не подчинение, фиксируя стратегический лимит как горизонтальную границу взаимного признания, где «цветущая множественность» выступает самодостаточной политической ценностью и гарантией мира, а не временной уступкой ради сохранения единой государственной оболочки.
Во-вторых, наша концепция также отличается большей политической жёсткостью и реализмом по сравнению с идеей «Диалога цивилизаций», продвигавшейся, в частности, президентом Ирана Мохаммадом Хатами как ответ на тезис о «Столкновении цивилизаций». В то время как «Диалог цивилизаций» стремится преодолеть конфликт путём этического, культурного и ценностного сближения на основе взаимного уважения и активного обмена (с утверждением, что «столкновения цивилизаций не существует. Есть столкновение интересов и столкновение невежества»), он не содержит механизмов сдерживания системной агрессии. Наша концепция, напротив, является онтологически реалистичной, поскольку признает и включает в себя «управляемое напряжение» как неотъемлемую часть системы, фиксируя стратегический лимит именно через максимизацию способности предотвратить войну. Таким образом, она не полагается лишь на добровольное преодоление «невежества», а использует силу сдерживания как основу для структурной устойчивости. Следовательно, «сосуществование двух полусфер» – это не только прагматика избежания войны, но и политический механизм высшего порядка, утверждающий структурное равноправие и основывающий мир на управляемом стратегическом лимите.
Такой подход требует отказа от универсалистских притязаний, характерных как для идеологии холодной войны, так и для постбиполярного гегемонизма, где победа мыслилась как полное поглощение или переформатирование оппонента. Вместо этого, новый лимит стратегического действия диктует необходимость развития сложных, многоуровневых протоколов взаимодействия, способных интегрировать антагонизм в ткань устойчивого мирового порядка. В этой системе, "управляемое напряжение" становится перманентным состоянием, в котором ключевые акторы постоянно калибруют свои действия относительно нового стратегического предела, не пересекая критическую черту, ведущую к катастрофе. Таким образом, онтологическая разность систем, будучи признанной и институционализированной, перестает быть источником неконтролируемого конфликта и трансформируется в источник динамического равновесия, где стабильность парадоксальным образом обеспечивается именно фактом конкурентного сосуществования.
Для Катехона, бьющегося в одиночку супротив антихристова легиона, исполнилась бы роль России как Удерживающего. Эта миссия, укоренённая во Втором послании апостола Павла к Фессалоникийцам («Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды Удерживающий… и тогда откроется беззаконник»), проецируется на онтологическую задачу по стабилизации глобального стратегического лимита.
Стратегический расчёт Русской Победы выходит за рамки достижения классических оперативно-тактических целей и строится на принуждении противника к самоограничению и фиксации неустранимой множественности в мировой архитектуре. Россия не стремится к тотальному доминированию, но к созданию бесповоротных фактов стратегического равновесия, которые сделают дальнейшую военную эскалацию экзистенциально невыгодной для противника. Ключевой императив – это максимизация собственной устойчивости и минимизация операционного пространства для глобалистского экспансионизма, что достигается через триединую формулу: Создание неприемлемого ущерба в случае прямого столкновения для укрепления стратегического лимита; Демонстрация цивилизационной автономии и самодостаточности, доказывающей бессмысленность стратегии «удушения»; и Формирование новых полюсов притяжения — коалиции суверенных государств, для которых доминирующая модель «цветущей множественности» станет безопасной альтернативой американоцентричной гегемонии. Таким образом, Русская Победа – это не капитуляция врага, а триумф здравого смысла и исторической необходимости, ведущий к онтологическому признанию обеими полусферами новой, устойчивой нормы миропорядка: землянам даётся шанс «законно» существовать в своей множественности. Целеполагания при этом — перекодировать глобальную стратегию с логики «победитель получает всё» на практический резон: «выживают все, кто признаёт лимит». Это и есть выполнение роли Удерживающего – не предотвращение Конца Света, а его максимально возможное отсрочивание через утверждение порядка и права на суверенное развитие в условиях перманентного управляемого напряжения.
Данный стратегический императив становится ещё более безальтернативным в контексте осознания, что мировая история не только не закончилась, как постулировал Фрэнсис Фукуяма в концепции «Конца истории» после триумфа либеральной демократии, но и вернулась в форме конфликта неустранимых онтологических парадигм, окончательно опровергая иллюзию унификации. Более того, эта новая эра совпадает с формированием «Общества глобального риска» по Ульриху Беку (1986), где системно обусловленные, невидимые и трансграничные угрозы (от климатических до ядерных) создают новую, универсальную солидарность перед лицом общей, рукотворной катастрофы. «Риски, как и богатства, распределяются по классовой схеме, только в обратном порядке», — утверждал Бек, подчёркивая, что современные угрозы не знают национальных границ, что делает любую попытку тотальной победы онтологически бессмысленной. Таким образом, Россия, выступая Удерживающим, принимает на себя функцию мирового стабилизатора, чья победа заключается не в навязывании своего порядка, а в фиксации неустранимого метафизического лимита, который гарантирует всем цивилизациям само существование в «цветущей множественности» и отменяет любые притязания на единоличный финал истории.
Евгений Александрович Вертлиб / Dr.Eugene A. Vertlieb, Член Союза писателей и Союза журналистов России, академик РАЕН, бывший Советник Аналитического центра Экспертного Совета при Комитете Совета Федерации по международным делам (по Европейскому региону) Сената РФ, президент Международного Института стратегических оценок и управления конфликтами (МИСОУК, Франция)
Источник: ruskline.ru
