Доклад на 10-летии Русского собрания, 6 декабря 2023 года
Алексей Величко
Основы православной культуры 
Русская цивилизация 
Фото: ros-vos.net
I. Приступая к изложению такой чрезвычайно содержательной и весьма интересной темы, как место государя в Церкви, следует в первую очередь руководствоваться историческими фактами, как они свершились в действительности. А они бесспорно свидетельствуют о том, что царь даже в языческие времена не оставался индифферентной фигурой, когда речь шла о религии его народа. И, как правило, имел либо священническое достоинство, либо играл приоритетную роль в делах вероисповедания.
В частности, можно напомнить, что уже в Древнем Израиле систематически встречались примеры объединения первосвященнического и царского сана в одном лице. Разумеется, в первую очередь речь должна идти о библейских харизматиках — Моисее, Давиде, Соломоне, Иисусе Навине, Осии. Но также о династии Хасмонеев, цари которой, по словам их современника Иосифа Флавия, «наслаждались тремя величайшими преимуществами одновременно — государственной властью, саном первосвященника и пророческим даром».
Специалисты знают, что по языческому римскому праву религия являлась государственным учреждением, а потому Римский император исполнял обязанности pontifex maximus, верховного жреца всего народа. Что имя «Август», принятое Октавианом, происходит от латинского «augeo» («умножать») и связано с жреческим титулом «augur» («умножитель благ», «величественный»).
Нельзя хотя бы мельком не сказать о том, что сакральный характер царской власти утверждается, например, в книгах Ветхого Завета: «Где слово царя, там власть» (Еккл. 8: 4); «Царь правосудием утверждает землю» (Притч. 29, 4). «Сердце царя — в руке Господа, как потоки вод: куда захочет, Он направляет его» (Притч. 21: 1). «Бойся Господа и царя» (Притч. 24: 21) и т.д.
Было бы нелепо предполагать, будто христианство в этом отношении занимает какую-то качественно иную позицию. И в полном соответствии с древней церковной традицией преподобный Максим Грек утверждал, что «Царь есть образ живой и видимый Царя Небесного».
Но дело заключается не только в этом. Часто и вполне оправданно, рассуждая о проблемах современной России, затрагивают именно сакральную сторону убийства Государя-страстотерпца и царской семьи. Но ведь мир – сакральный и видимый – органичен и един, лишь для нашего поврежденного грехом взора он представляется двумя различными видами бытия. И отсутствие государя в Церкви касается не только нарушения внутренней, духовной ее природы, но и вполне прозаических сторон социально-политической деятельности, расстройство которых без императора, как ее главы, неизбежно.
Общеизвестно, что христианские государи традиционно не просто интересовались делами Церкви и предпринимали меры по защите чистоты вероучения, как частные лица, рядовые христиане, но и – главное — стояли во главе церковного управления. Со всеми вытекающими отсюда полномочиями и правами. Причем, что очень важно, такая практика характерна не для одной-двух стран, а для всех без исключения христианских государств.
Разумеется, значимость епископского служения объективно для Церкви выше иного другого: пресвитера, диакона, пономаря, регента, прихожанина. Однако священнослужение епископа и его административно-властные полномочия суть не есть нечто единое и органично связанное по примеру взаимно сообщающихся сосудов. История свидетельствует со всей очевидностью, что, ориентируясь на внешние условия своего земного существования, Церковь варьирует систему органов своей власти.
Мы имеем массу примеров того, что Церковь управлялась, например, некогда Соборами смешанного состава, в других случаях собраниями пресвитеров, как, например, в Коринфе. В иных таковым становились отдельные патриархи и Римские понтифики. Но все же наиболее ярко и содержательно кафолическая природа Церкви проявлялась при христианских самодержцах, своих главах, служение которых напрямую признавали подобным архиерейскому и даже напрямую архиерейским. Уже святого Константина Великого называли «внешним епископом». Со всеми вытекающими отсюда правами учительствовать, священнодействовать и управлять. Не говоря уже о том, что множество государей прославлены Церковью как равноапостольные мужи. Да и позднее, уже в XII столетии, Византийского императора Алексея I Комнина современники называли «тринадцатым апостолом».
Перелистывая страницу истории за страницей, нельзя не вспомнить, что именно благодаря царям христианские народы, влекомые патримониальным инстинктом и чувством доверия к своим государям, принимали веру в Христа. Вспомним, к примеру, такие имена, как: св. Константин Великий, равноапостольный Владимир, св. Михаил (Борис) Болгарский, св. Стефан Венгерский, Хлодвиг Франкский, Карл Великий, св. Зигфрид Шведский, св. Олаф Норвежский и т.д.
Но несопоставимо более яркими, многоцветными красками эта картина заиграла в эпоху великой Византии — колыбели христианской цивилизации. Нет никакого сомнения в том, что многие «визитные карточки» византинизма, ставшие ее бесценными украшениями, рождены той удивительной особенностью организации общества, согласно которой Византийский император стоял и во главе государства, и церковного управления.
В те века не было ни одной стороны деятельности Церкви, которая была бы обойдена им или неподвластна ему. Императоры своими законами устанавливали единственно верное для всей Кафолической Церкви православное вероучение. И Византийский император св. Юстиниан Великий торжественно заявлял в 133 новелле: «Нет ничего недоступного для надзора царю, принявшему от Бога общее попечение обо всех людях. Императору подобает верховное попечение о церквах и забота о спасении подданных. Император есть блюститель канонов и Божественных Законов. Царь через Соборы священников утверждает правую веру».
Конечно, Церковь безмерно обязана Вселенским Соборам в разъяснении догматов христианской веры. Но разве кто-нибудь станет оспаривать тот немаловажный факт, что все Соборы собирались исключительно царскими велениями? Императоры определяли повестку их заседаний, количество и состав участников. Сами соборные определения получали общеобязательное значение лишь после их утверждения Византийскими василевсами. Более того, когда императоры присутствовали на соборных заседаниях, они всегда, без исключения, занимали председательствующее место, как главы Церкви.
Императоры устанавливали административно-территориальное устройство Кафолической Церкви, предоставляли епархиям статус митрополии, назначали епископов, архимандритов и самих патриархов — причем, не только Константинопольских, но и первоиерархов Поместных церквей, не исключая Римского епископа. Они же своими законами определяли порядок назначения архиереев, устанавливали круг полномочий и обязанностей всех епископов, в том числе и патриархов.
Условия вступления в священство и хиротония епископа, порядок служения Литургии, разрешение конкретных прецедентов, наказания за совершение преступлений против веры и многое, многое другое стало предметом обычных забот Византийских самодержцев. И в тех случаях, когда епископы, собравшиеся на Вселенский Собор, избегали касаться темы положительного формулирования христологического догмата, ограничившись лишь осуждением новой ереси, именно императоры обязывали их исполнить свой долг архипастырей. Как, например, император св. Маркиан на Халкидонском соборе.
Не архиереям, а двум молодым вдовствующим императрицам – св. Ирине и св. Феодоре Кафолическая Церковь обязана восстановлением иконопочитания и «Торжеству Православия». Именно цари – Андроник III Младший, Анна Савойская, Иоанн V Палеолог, Иоанн VI Кантакузен поддержали св. Григория Паламу в ходе исихастских споров XIV века. Хотя против святителя были не только Варлаам Калабрийский, Алексей Апокавк и Никифор Григора, но и патриарх Иоанн Калека, которого, как раз, Собор анафематствовал. К слову сказать, Вселенские Соборы не раз предавали анафеме ересиархов и еретиков из числа патриархов и один раз понтифика (папу Гонория). В частности, из десяти Константинопольских патриархов эпохи иконоборчества шестеро были анафематствованы. Но никогда ни один Византийский император не был анафематствован Церковью.
II. Все это — общеизвестные факты, доступные для изучения и очевидные. Но чрезвычайно важно то, что данная практика существовала не только на берегах Босфора, но и на Западе, не говоря уже о нашем Отечестве.
Франкские Каролинги также полагали, что несут «королевское священнослужение», а потому короли обозначали свою власть термином ministerium. Они называли себя «Божьими слугами», «Его уполномоченными», «исполнителями Божьей воли» на земле. Монархи председательствовали на Соборах, обсуждали вопросы догматов и издавали обязательные постановления для Церкви по вопросам ее внутреннего порядка и вероучения.
Как в Византии, соборные решения на Западе получали законную силу лишь после их одобрения и обнародования королями. Иными словами, Соборы имели лишь право предложения; законодательная власть в области церковной дисциплины и веры целиком принадлежала государям. Короли франков считали себя поставленными Богом для того, чтобы препятствовать «возрастанию греха на земле», предупреждать людей «не попадать в лапы сатаны», «способствовать произрастанию плодов доброго учения и уничтожению пороков».
Систематически их посланники, missi, по приезде в регионы созывали собрания, на которых методом опроса уточняли, как соблюдается религия, каково поведение духовенства, знают ли аббаты и аббатисы устав своего монастыря, согласно ли их поведение с этим документом, знает ли христианский народ Символ веры, соблюдается ли воскресный отдых и т.п. Missi имели право беспрепятственно посещать все монастыри, контролировали образ жизни епископов и монахов, проверяли, правильно ли совершается Литургия. Наконец, они же проверяли церковные книги на предмет возможно вкравшихся туда ошибок.
Более того, не только Западные императоры, смело повторяли византийскую практику. Первейшая задача Английского короля, как викария Христа, Его наместника, заключалась в молитве за всех англичан (!), за королевство и самого себя, дабы Господь наставил его на путь истинный.
Когда широкое распространение идей протестантизма привело к тому, что 9/10 немцев отпали от Римо-католической веры, именно Западный император Карл V потребовал от папы Павла III соборно изучить актуальные вопросы. По его инициативе и после долгого сопротивления Римской курии, которому император противопоставил всю свою неукротимую волю, был созван и после многих перипетий завершил работу знаменитый Тридентский собор 1545-1563 годов.
Древняя Русь, принявшая веру от Византии, жила той же традицией деятельного участия государей в делах Церкви. Князья изменяли границы епархий, предопределяли назначение архиереев на кафедры и их перемещение, давали свое согласие на обретение святых мощей, обеспечивали исполнение решений церковного суда, взыскивали штрафы и отправляли в заточение еретиков. Московский князь Василий Темный писал в Польшу: «Кто будет нам люб, тот и будет митрополитом всея Руси». Царь Иван Васильевич (Грозный) в соборной грамоте 1564 г. так определял свое отношение к церковным делам: «Прияхом скипетры Российского царствия, тако же и благосостояние святых Божиих церквей, и монастырей, и мест».
Само патриаршество изначально являлось плодом царской воли, создаваясь с целью выравнивания публично-церковного статуса Московской Руси в соответствии с ее геополитическим положением. Характерно для московского теократического строя, что все дело о патриаршестве велось целиком государственной властью в ее интересах и ее вдохновением. Царь являлся единственным инициатором и организатором церковных Соборов. И Московские Соборы XVI и XVII столетий стали одним из проявлений царской заботы о Церкви, о правильном ходе всех церковных дел. По сути, они были тем органом, посредством которого царь осуществлял свои верховные права и заботу о процветании православной веры и благочестии русских людей.
Весьма характерно, что не митрополит, а именно царь Иван Грозный ставил перед Стоглавым собором 1551 г. ряд вопросов, касающихся многочисленных языческих атавизмов, и требовал конкретных ответов и действий. Позднее, когда уже в XVII веке вскрылись многочисленные нестроения в Русской церкви, не епископат, а царь Алексей Михайлович вместе с группой «боголюбцев», среди которых выделялся его духовник священник Стефан Вонифатьев, начали борьбу с «многогласием» и «начетничеством».
III. В Церкви нет ничего второстепенного. Но есть один основополагающий аспект, то непременное условие, без которого она не может существовать в нормальном состоянии. Речь идет о ее единстве. Сегодня в наших учебниках по церковному праву повсеместно утверждают, что именно и исключительно епископат, как интегрирующий элемент, всегда обеспечивал и обеспечивает поныне кафоличность Церкви во времени и пространстве. Но история свидетельствует о другом: Церковь не знала своего видимого единства до Вселенского Собора 325 г., собранного исключительно волей императора св. Константина Великого. И в последующем именно цари обеспечивали единство Тела Христова, оберегая его от внутренних нестроений и сепаратистских явлений.
Церковь земная состоит из людей, пребывает в миру, и потому волей-неволей даже многие добрые помыслы нередко оказываются завернутыми в пелену человеческих страстей и грехов. И борьба за «первенство чести» между различными кафедрами всегда была присуща церковной жизни. Сразу же оговоримся: эту борьбу никоим образом нельзя демонизировать на светский лад, полагая, будто соискателями руководили исключительно тщеславные и честолюбивые мотивы. «Первенство чести», признание за той или иной кафедрой высшего вероучительного авторитета, обуславливалось тем, что богослужебная и дисциплинарная практика, догматические нюансы и многое другое имели множественные толкования. Время празднования Пасхи, принятие в общение отпавших от Христа верующих, наименование церковных должностей и их компетенция – эти и сотни других вопросов варьировались и решались в каждой общине по-своему. Все это неизбежно принимало характер столкновений, иногда весьма ярких и ожесточенных. И даже каноническое закрепление высшего авторитета отдельных кафедр – Римской и Константинопольский, — как мы знаем, не становилось панацеей от этих бед.
Можно ли утверждать, что в наши дни эта проблема разрешилась тем или иным образом? Боюсь, что положительный ответ будет звучать искусственно-оптимистично. Коснемся одного лишь только аспекта. Протопресвитер Иоанн Мейендорф как-то справедливо напоминал о древнем вековом обычае, согласно которому кафоличность и апостоличность каждой Поместной церкви должны быть засвидетельствованы другими церковными общинами. Мотив очевиден: прежде чем признать вновь хиротонисанного епископа, другие должны убедиться в его православии, после чего установить с ним единство в вере и любви.
Действительно, в древние времена патриархи, вошедшие на вдовствующую кафедру, должны были направлять другими первосвященникам послание с изложением той веры, которую они исповедуют. И, как мы знаем, далеко не всегда эти послания принимались другими Поместными церквами. Как следствие, возникали споры и расколы. Но всегда в таких случаях неким гарантом церковного единства являлся император, который, во-первых, сам был кровно заинтересован в безошибочности веры своего помощника по внутренним делам Церкви, а, во-вторых, являл собой главную интегрирующую и арбитрирующую власть. Лишь император, возвышающийся над вселенским епископатом, над предстоятелем каждой Поместной церкви, через Соборы епископов или лично умиротворял спорящих, разбирал жалобы, обеспечивая и догматическое, и каноническое единство Церкви.
Но кто сегодня выступает преемником его высшей церковной власти? Какая высшая церковная власть способна подтвердить православие того или иного патриарха? Вселенские Соборы? Но они не собирались с 787 г. и, как известно, всегда являлись сверхординарными институтами. «Вселенский епископат», как нам сегодня пишут в официальных доктринах? Однако истории и современности неведомы его централизованные структурные формы, через которые он мог бы осуществить ту власть, которую ему приписывают отдельные теоретики. И как обеспечить апостоличность и кафоличность очередного патриарха в наши дни, если ни один Устав ни одной православной Поместной церкви не содержит в себе правил, согласно которым легитимность их предстоятеля хоть в какой-то мере зависит от признания его православности другими церковными общинами?!
IV. Эти и многие другие прецеденты весьма показательны и свидетельствуют о благотворном влиянии царской власти на дела Церкви. И также о проблемах, рождаемых всякий раз, когда такая централизованная, стоящая над групповыми и национальными интересами власть в Церкви отсутствует.
Однако, как известно, описываемая повсеместная практика, насчитывающая совокупно более полутора тысячи лет (с 313 по 1917 гг.), имеет и своих противников. Они-то и окрестили такое положение дел «цезаропапизмом», внеся в смысл этого термина весь возможный негатив. По их убеждению, государство и вообще верховная власть, неважно в какой форме осуществляемая, иноприродны Церкви, а потому, чтобы существовать свободно, Церковь должна быть отделена от государства. Как следствие, Церкви будто бы безразлична и форма правления в государстве — монархия или демократия, какая разница?! Соответственно, любое покушение со стороны монархов на высшие церковно-административные полномочия, толкуются как узурпаторство.
Не будем вдаваться в существо и тонкости этой весьма сомнительной по научной добросовестности доктрины, остановимся лишь на результатах, к которым мы пришли вследствие практического следования ей. Как справедливо говорится, «по плодам их узнаете их» (Мф.7:20). Сегодня, когда не только Кафолическая Церковь не имеет единого централизованного органа власти, но и 15 православных Поместных церквей автономно существуют друг от друга, последствия выглядят ужасающе.
Вероучительное единство в Поместных православных церквах пока еще сохраняется. Но с учетом языковых различий как по времени, так и по национальностям, сложно предположить, что оно продержится долго. Особенно после того, что декларация Всеправославного совещания в Женеве, в 1968 г., благословила каждую Поместную церковь вести свой богословский диалог с Римо-католической церковью.
Мы кичимся тем, что свято храним древние каноны, но это не самая большая заслуга. За целое тысячелетие мы так и не смогли разработать новые универсальные правила, которые бы регулировали церковный быт всех православных Поместных церквей. Почти все каноны Восточной церкви были приняты еще в эпоху Вселенских Соборов, устраивали жизнь христиан того времени, а не нашего, и значительная их часть вообще уже не применяется. А более никаких церковных правил, которые бы носили общецерковный и современный характер никто, начиная с 880 г., с Собора «В храме Святой Софии», создать не удосужился. И потому мы так унизительно беспомощны в ситуациях, которые для Древней Церкви были просто неизвестны или немыслимы.
Устарели не просто отдельные каноны, а целые канонические институты, например, диаконисс и хорепископов. Которые, тем не менее, сохраняются в канонических сборниках. Несложно убедиться при подсчете, что из 889 канонов «Книги правил» сегодня действуют, пусть даже формально 557, частично применяются 112, не действует 220.
Несколько характерных примеров. Так, не действуют следующие правила:
III Вселенского Собора 449 г.: 3 канон – о священниках, запрещенных в служении за отказ принять ересь Нестория и о восстановлении их в священстве; 4 канон – о низвержении священников-несториан; 5 канон – о признании недействительными всех хиротоний и запрещений Нестория. Очевидно, они эти каноны носят исторический, временный характер и не являются универсальными правилами.
Гангрского собора: 3 канон – о рабах, которых учат не слушать своего господина; 10 канон – о лицах, посвятивших себя Богу и превозносящимся над женатыми; 17 канон – о женщинах, остригших волосы как мужчины ради благочестия (против евстафиан).
Правила св. Василия Великого: 1 – О порядке принятии в общении различных еретиков; 13 – рекомендация 3 года не причащаться воинам после войны; 18 – о посвященных девах, нарушивших обет; 20 – о девах-еретиках, давших обет девства; 40 – о блудодействии рабов; 44 – о блудодействии диаконисс.
Из 48 правил св. Иоанна Постника, касающихся покаянной дисциплины, санкции 28 правил сегодня не применяются.
Впрочем, объективно, и эта статистика носит искусственно оптимистичный характер. И когда мы утверждаем, будто до сих пор действуют такие-то и такие-то каноны дисциплинарного характера, установленные, в частности, св. Василием Великим, то мы невольно вводим себя в заблуждение.
Для пояснения этого тезиса можно привести такой пример: ст.105 УК РФ дает описание признаков, при наличии которых деяние преступника квалифицируется как умышленное убийство, а затем и санкцию – наказание за его совершение, вплоть до пожизненного заключения и смертной казни. А теперь представим, что гипотеза и диспозиция этой нормы сохраняются, а санкция кардинально меняется, и вместо пожизненного заключения предусматривает за совершение убийства всего лишь штраф в размере 500 рублей. Скажем ли мы в этом случае, что норма права сохранилась?! Очевидно нет. Однако именно такая ситуация имеет место у нас сейчас в области дисциплинарных канонов, когда прещения, запреты в течение 10, 15 и 20 лет допускать грешника к Святым Дарам, заменяются на несравненно более мягкие виды епитимии.
Еще в 1961 г. глава делегации Русской церкви на Всеправославном совещании на о. Родос митрополит Никодим (Ротов) признавал «совершенно неблагополучной ситуацию в части канонического обеспечения деятельности Церкви» и справедливо указывал, что «отсутствие кодификации канонических правил, неупорядоченность норм канонического права приводят к нарушению равноправия и полноправия Поместных церквей, к превратному толкованию своих прав и обязанностей».
Минуло более полвека – ничего не изменилось. И по-прежнему каждая православная Поместная церковь принимает собственные правовые акты, имеющие местное значение. И ни одна из них не связана обязательствами реципировать (подтвердить) их. Например, в Уставе Русской Православной Церкви прямо говорится, что принятые Поместным собором (глава II; 20), Архиерейским собором (глава III; 17) или Священным синодом (глава V; 23) акты вступают в действие по их принятии. Также действуют и другие «братские» православные Церкви.
Эти проблемы носят, разумеется, далеко не теоретический характер. Считается ли священник, запрещенный своей Церковью в служении, таковым по мнению другой Поместной церкви? Вопрос более чем актуальный с учетом того, что «первенство чести» и высшие судебные прерогативы Константинопольского патриарха относительно православного Востока были закреплены не только 28 правилом Халкидонского Собора 451 г., но и канонами Трулльского Собора 692 г. (36 канон), а затем еще и 1 каноном Собора «В Храме Святой Софии» 880 г.; и эти правила до сих пор не отменены.
Общеизвестно, например, что после прославления того или иного праведника Церковь видит в нем заступника и молитвенника. А потому возносит ему молитвы и обращает просьбы. Молиться о прощении грехов праведника – «мерзость перед Богом». Но, вот, архимандрита Софрония (Сахарова) Константинопольская церковь прославила в чине преподобного. А Русская церковь по-прежнему молится о прощении его грехов, поскольку это каноническое решение греков не реципировала. Разве это нечто иное, чем высказанная выше оценка?! И таких примеров – не счесть…
Или, что еще хуже, наша весьма разноплановая и зачастую противоречивая практика совершения таинства Евхаристии, наблюдаемая в различных Поместных церквах. Ведь ни для кого не секрет, что исповедь не является обязательным условием принятия Святых Даров у греков, вообще не допускает перед Причастием в Американской церкви, но имеет таковой характер у нас. Или некоторые детали освящения вина и хлеба, нарушение которых влечет за собой непременное низвержение из сана в Русской церкви, но у других христианских общин – рядовое событие. Евхаристия не может быть сведена, конечно, к форме, еще менее она должна зависеть от нее. И совершенно неприемлемо, когда форме придается основополагающее значение, и она при этом еще и разнится.
Далеко не все благополучно и в части текущего межцерковного общения. Главный критерий – Евхаристическое единство Православной церкви – свидетельствует о далеко не самых радужных картинах. Так, в XIX столетии прекращение Евхаристического общения состоялось после выделения из Константинопольского патриархата новых Поместных церквей наперекор решениям Константинопольского синода: Элладской в 1822 г., Болгарской в 1872 г., Румынской в 1885 г., через краткое время и Черногорской, а в 1912 г. уже Албанской.
Нам возразят, что это происходило вследствие самовольных действий национальных священнических иерархий и создания новых автокефальных Церквей, когда происходило невольное каноническое «задвоение» епархиального священноначалия, и на одной территории оказывались два епископа, относящихся к разным Поместным церквам. Разумеется, никакого Евхаристического единства до окончательного разрешения конфликта достигнуть было попросту невозможно.
Однако эти причины никак не подвести под последующие случаи прекращения общения между Иерусалимской и Румынской церквами в 2011 г., причина которого — самовольное строительство румынскими христианами своего храма в Иерусалиме. По счастью, в 2013 г. общение между ними было восстановлено. Или под аналогичные решения Иерусалимского патриархата и Антиохийской церкви в 2014 г., ставшие следствием территориального спора из-за Катара, на который претендуют обе Поместные церкви.
Продолжая перечень примеров, укажем на нарушение Евхаристического единства между Американской и Константинопольской (в 1970 г.) церквами. Из «свежих» примеров – прекращение в 2018-2019 гг. Евхаристического общения между Русской, с одной стороны, Константинопольской, Александрийской и Кипрской церквами, с другой.
Все это свидетельствует о том, что практика Древней Церкви, основанная на едином центре церковной власти в лице императора, актуальна и сегодня.
V. «Симфония властей» возникает не тогда, когда священноначалие и верховная власть параллельно сосуществуют на правах равноправных партнеров (чем, якобы, обеспечивается свобода Церкви) – этого никогда не было и, надо полагать, не будет. А когда они представляют единый органичный союз, различимый изнутри лишь в частностях (где проявляется церковное начало, а где – государственное), но неразличимый вовне. В Византии, а потом и в России царь рассматривался всеми в качестве главы земной Церкви. Но тем самым он признавал себя слугой Церкви и подчинял ей государство. Утверждать, что «Церковь не может и не должна служить государственным видам и соображениям» (так искренне полагал, например, И.С. Аксаков), значит — полностью перечеркивать ее историю, как она сложилась с первых дней ее имперского существования в Византии и продолжалась почти 2 тысячи лет.
Если государь управляет Церковью, то это означает в первую очередь то, что он обязался перед Богом, людьми и собственной совестью сделать Евангелие фундаментом социально-политического порядка государства, основать общественную нравственность на христианской этике. И применяет всю силу государственной машины для служения Церкви. Напротив, когда государь весьма холоден или равнодушен к Церкви, абсолютные истины христианства в общественном сознании получают значение «исторических, преходящих атавизмов», «условностей», обязательных лишь для самих христиан.
Спросят: стоит ли сегодня ностальгировать по прошлому, которое уже не вернуть? На это следует напомнить, что государство и Церковь, если мы говорим о земной ее организации, не являются константами; это динамичные общественно-политические образования, имеющие собственную историю, настоящее и будущее. Русская церковь времен Византии представляет собой в правовом и политическом отношении совсем иную картину, чем она же век спустя, когда Константинополь пал, а Россия получила в лице Иоанна Васильевича (Грозного) собственного самодержавного царя, а чуть позднее и патриаршую кафедру. Да, византийская «симфония» послужила прообразом церковно-правительственных отношений в государствах Западной Европы, но есть все основания утверждать, что германские или французские «симфонические» порядки были отличны от восточных. Иными словами, «симфония» имеет различные виды, обусловленные конкретными материальными причинами — временем, местом, характером участников исторического процесса и т.п. И нет ничего невозможного в том, что сегодня при общем желании будут созданы новые формы «симфонического» единства Церкви и государства, основанные на неких незыблемых принципах. В первую очередь, главенстве государя в Церкви, передаче ему церковного управления.
Нравится это кому признавать или нет, но история Кафолической Церкви во всей ее полноте, с полнокровным догматическим учением и развитым каноническим законодательством, традициями и преданиями была создана именно в таком формате отношений царства и священства. Если мы признаем этот формат недолжным, ошибочным, попирающим свободу Церкви и т.д., то нам, очевидно, придется отказаться и от всего своего прошлого. Никакой альтернативы просто не существует…
Алексей Михайлович Величко, доктор юридических наук
Источник: ruskline.ru
