|
см. Священномученик Никодим Архиепископ Костромской и Галичский - Предыдущее
По прошествии некоторого времени, желая вернуться на свою
кафедру, владыка наткнулся на запрет всесильного Е.А.Тучкова. Как выяснилось,
органы внимательно следили за деятельностью архиерея, и уже к началу 1924 года
он оказался под полным контролем спецслужб. 14 января 1924 года архиепископа
Никодима арестовали и поместили в Бутырскую тюрьму. К тому времени владыке было
55 лет. Годы страданий и недавно перенесенный тиф подорвали его здоровье.
Тюремный врач записал 31 января в своей карточке: «Боли в сердце, геморрой и
слабость в ногах после тифа».
Не выпущенный Тучковым из Москвы архиепископ Никодим
руководил своей крымской паствой не только через письма. К нему постоянно
приезжали курьеры выяснить те или иные вопросы и получить благословение на
конкретные действия. По оперативным данным ГПУ, архиепископ Никодим продолжал
из Москвы руководить движением священства и мирян, направленным против засилия
обновленцев, которые в своей наглости доходили до рукоприкладства. В одном из
своих писем о. Константин Молчанов рассказывал, как во время богослужения его
ударил обновленческий диакон.
Новое «дело» владыки возникло на основании приведенных
перехваченных писем «реакционным элементам, как-то: игумении монастыря,
священникам и т.д., в которых он, Кротков, распространяет провокационные слухи
о гонениях духовенства и религии советской властью, называл заключенных
церковников и высланных за контрреволюцию страдальцами за веру и Церковь
Христову». Далее говорилось: «Кротков регулярно распространял также слухи о
связи Живой церкви с ГПУ. Опрошенный на дознании гр. Кротков в инкриминируемом
ему обвинении по 73 ст. УК виновным себя не признал, причем добавил, что он
писал указанным выше лицам только о церковных делах.
Принимая во внимание все вышеизложенное, а также то, что
гр. Кротков является социально опасным элементом, полагаю: его подвергнуть
административной высылке в Туркестан на два года. Дело представить на
утверждение комиссии НКВД по административным высылкам, следствие прекратить и
сдать в архив VI отд. СО ОГПУ.
18 февраля 1924 г.»
Агентурных данных и перехваченных писем оказалось
достаточно для того, чтобы сотрудница VI отдела ОГПУ Якимова, ведущая дело
архиепископа, пришла к выводу о виновности подследственного.
28 марта 1924 года суд постановил: архиепископа Никодима
Кроткова как социально опасного, «считаясь с его болезненным состоянием»,
подвергнуть высылке в Туркестанский край на два года.
Срок ссылки закончился 13 марта 1926 года. В Москву
владыка добирался мучительно долго и, прибыв только 26 июня, поселился на
частной квартире. Его приглашали на различные приходы послужить и произнести
проповедь, и владыка использовал каждую возможность говорить о Христе и Его
Церкви духовно угнетаемому народу, за что в скором времени и последовал
очередной арест. 14 июля 1926 года нагрянули сотрудники ОГПУ, и после обыска
архиепископ был арестован и препровожден в Бутырскую тюрьму.
Духовная дочь владыки Екатерина Иосифовна Гаврилова
начала хлопоты о его освобождении. Ей порекомендовали обратиться в общественную
организацию «Осведомление и экспертиза по делам религиозных течений» к
Владимиру Григорьевичу Черткову, и она отправила ему письмо.
«Просьба
о Николае Васильевиче Кроткове, архиепископе Таврическом
Никодиме.
Н.В.Кротков, 57 лет, в 1922 году был выслан из
Симферополя в Инкерманский монастырь, затем около года просидел в Нижегородской
тюрьме и 2 года пробыл в ссылке в Красноводске, в Туркестане.
13 марта 1926 года он отбыл все сроки наказания и в июне
приехал в Москву совершенно разбитым, больным стариком. Прогрессируют все
болезни, большие проблемы с ногами.
В данный момент он снова арестован и ему грозит высылка.
Если невозможно его оставить в Москве, прошу выслать в Саров. Если и этого
нельзя, - в один из южных городов СССР, считаясь с его желанием.
Причем, прошу предоставить ему право свободного проезда
за свой счет, но только не в арестантском вагоне, чего старик уже четвертый раз
не выдержит.
Е.И.Гаврилова».
Чертков живо откликнулся на ходатайство и, приняв
сердечное участие в судьбе гонимого святителя, обратился с личной просьбой к
чиновнику ОГПУ Реброву, от которого зависело принятие решения. Владимир
Григорьевич писал:
«Многоуважаемый Петр Германович!
Прилагаемую просьбу меня просили доставить Вам лично,
отказать в чем я не считаю себя нравственно вправе.
Подписавшаяся под просьбой Гаврилова - одна из искренних
почитательниц того жестоко преследуемого за свои религиозные убеждения старика,
о котором она пишет.
Искренне уважающий Вас
В.Чертков
23/VIII-1926».
Между тем, допросы, начавшиеся сразу же после ареста, шли
полным ходом. Пытаясь сконструировать сколько-нибудь убедительное обвинение,
следователь интересовался всякими подробностями: с кем владыка встречался, где
служил и о чем проповедовал. Не видя в этом ничего предосудительного,
подследственный рассказал, что по приглашению архимандрита Стефана 27 июня и 4
июля совершал литургию в Даниловом монастыре, 11 июля - в Кожевниках (у Троицы)
и, кроме того, еще служил два раза по будням в том же Даниловом монастыре.
Следователь расспрашивал владыку и выяснил, о чем он говорил на проповедях: «В
первое воскресенье - о сошествии Святого Духа на апостолов, а в следующее
воскресенье также говорил на тему праздника о всех святых и через неделю,
соответственно, - о всех русских святых».
Следователь заинтересовался:
- Почему необходимо выделять «всех русских святых» в
особую группу, уже после празднования памяти всех сразу?
И владыка объяснил:
- Это делается по
постановлению Собора 1917-1918 гг. Я считаю, что празднование выделено ввиду
множества русских святых как момент национального сознания. Проповедь моя была
в последнем случае тоже на тему праздника. После 4 июля я служил в будни, или,
вернее, в местные праздники. Говорил проповедь в честь празднования иконы
Владимирской Божией Матери, во втором случае тоже на тему праздника. Последнее
воскресенье 11 июля (в Кожевниках, у Троицы) говорил проповедь о св. Кире и
Иоанне.
Но следователя более всего заинтересовала проповедь о
русских святых, сказанная в Даниловом монастыре, о чем он попросил рассказать
подробнее.
- Проповедь моя в этот день, как и обычно,
касалась праздника, то есть именно русских святых. Говорил я, руководствуясь
составленным на Поместном Русском Соборе каноном. Как я уже говорил, этот же
Собор установил и само празднование, а вернее, восстановил. Мысль моя была
такова: я перечислил всех наиболее известных (чтимых) русских святых. Упоминая
представителей всех сословий - князей, бояр и т. д., говорил об Ольге и
Владимире, о князьях Новгородских и благоверном князе Александре Невском и
Данииле, Московском князе, а также о Довмонте, князе Псковском, Михаиле, князе Тверском, и святых из духовенства, о
святителях Петре, Алексее, Ионе, Филиппе, о преподобном Сергии и преподобных Германе,
Зосиме и Савватии. Говорил также о св. Патриархе Гермогене и о святых из других
сословий, например, о Симеоне Верхотурском (портном), о Виленских мучениках за
веру Антонии, Евстафии и Иоанне. Говорил и о других, сейчас не припомню, о ком.
Я указал, что все эти святые в равной степени постигли Евангельские
добродетели, вернее, старались их точно выполнить. Равным образом указал, что
всем перечисленным святым была присуща любовь к своей Родине, и они так или
иначе способствовали укреплению и развитию мощи державы Российской, каждый по
своим возможностям: князья в заботах об устроении, святители - в помощи им и
так далее. Давал ли характеристики отдельным лицам, не помню; если давал, то
одним словом. Затем следовало заключение с призывом всем подражать во всем
русским святым, в добродетелях их, включая сюда и любовь к Родине.
Далее следователь попросил рассказать содержание
проповеди, произнесенной в Даниловом монастыре о пророке Иоанне Предтече.
Архиепископ Никодим продолжал:
- Общее
содержание проповеди таково: я говорил о жизни Иоанна, рождении, бегстве в
пустыню, спасении от царя Ирода; о смерти отца Иоанна, Захарии, убитого между
алтарем и храмом тем же Иродом, так что кровь его оставалась в виде застывшей
массы. Затем говорил о подвигах пророка Иоанна в пустыне, о его посте, одежде,
о его выступлениях с обличительной проповедью против книжников и фарисеев,
духовных руководителей народа, о его обличениях царя Ирода за его преступления
против еврейского религиозного учения, нравственности (незаконное сожительство
с родственницей) - за что и был казнен пророк и Предтеча Иоанн. Сделав вывод и
нравоучение, я развил особо ту часть проповеди, которая касалась аскетического
подвига Иоанна, предлагая подражать ему. Но я, во всяком случае, не призывал
«говорить правду власти, не боясь ничего». Я этого не выделял и не подчеркивал,
а говорил о необходимости твердого соблюдения правила безотносительно, говорить
правду всем, кто бы он ни был. В проповеди об Иоанне коснулся не только
книжников и фарисеев, царя Ирода, но и также воинов, которым он советовал
никого не обижать, не злоупотреблять своим положением, довольствоваться своим
жалованьем и т. д.
Видимо, ощутив непонимание следователя, архиепископ
Никодим в конце добавил:
- Просил бы дать возможность высказаться по
существу. Что касается канона всем русским святым, то он читался, как я уверен,
во всех православных храмах Москвы, даже более того, и во всех православных
храмах республики. Посему меня удивляет обвинение в контрреволюционной
деятельности. Характеристики святым я приводил в редакции канона. Указание же
мое на «упадок любви к Родине» не содержало никакого специального смысла.
Русские святые и отношение к ним представляются
следователю как серьезная идеологическая проблема, имеющая политическое
значение. Чтобы лучше сориентироваться, где в проповеди патриотизм и
национальные симпатии, а где прямые указания церковных канонов, следователь
изучает службу всем русским святым. В «дело» как существенный факт помещает и
выписку из деяний Собора от 26 августа 1918 года о восстановлении празднования
памяти всех святых, в Руси просиявших, в первый воскресный день Петрова поста,
видимо, как подтверждение контрреволюционности самого Собора.
2 августа 1926 года уполномоченный VI отдела СООГПУ
А.В.Казанский записал в постановлении: «В Даниловом монастыре Кротков выступил
как проповедник, причем его проповеди носили определенно выраженный характер
монархической пропаганды. Особенно выделяется в этом отношении его проповедь об
Иоанне Крестителе <...>. 4.VII - праздновался день русских святых, праздник
этот установлен контрреволюционным Собором 1917 года как момент национального
сознания. По словам Кроткова <...>, составители этого канона имели в виду
подчеркнуть роль Церкви как поборницы старого строя, с одной стороны, и ее
борьбу с революционной властью - с другой.
Как видно из
самого канона, он пестрит мольбами ко всем святым «от бед лютых Отечество наше
избавить», «молить Христа Бога нашего за земное Отечество», «всю землю русскую
от бед спасти» путем низложения и посрамления «всех являющих рабом твоим злая»
и восстановление прежнего порядка «в стране нашей падшей». Как видно из
показания Кроткова, он, перечислив все добродетели каждого святого, указал на
то, что эти святые имели одно общее достоинство, а именно: способствовали
укреплению и развитию мощи державы Российской, каждый по-своему: князья - в
устроении и управлении, а другие - в добром с ними сотрудничестве, независимо
от класса, к которому принадлежали. Упомянув об «упадке любви к Родине в
настоящее время», Кротков предложил слушателям последовать всем их
добродетелям, и не только в отношении стойкости в гонениях, но и «в любви к
Родине». Характеризовал святых Кротков по тому же канону; образцом же имеющихся
в каноне характеристик может служить характеристика, данная Гермогену как погибшему
в борьбе с «грехолюбивыми мятежниками» и «строителю православного царства».
(Примечательно: большевики догадывались, а наиболее проницательные понимали,
что они и есть та «лютая беда для Отечества», о которой говорилось в каноне, и
в то же время смертельно обижались за малейший, даже опосредованный намек на
историческую роль своих идейных предшественников и свое роковое значение в
судьбе России. - Авт.)
Во второй из упомянутых проповедей, а именно: об Иоанне
Крестителе - Кротков призвал учиться у последнего смелости обличения кого бы то
ни было и не бояться мученичества, хотя, по его словам, очень резко этого
пункта не выражал. Резюмируя свои показания, Кротков заявил, что чтение этого
канона должно было бы проходить по всей республике.
Принимая во внимание
все изложенное, полагаю: обвинение Кроткова по статье 69-й УК считать
доказанным.
Уполномоченный СООГПУ Казанский
Одобрил Е.Тучков».
Антихристианская
и антинациональная природа советской власти раскрывается в этом документе с
предельной ясностью.
27 августа 1926 года, в канун Успения Божией Матери,
постановлением Особого Cовещания при Коллегии ОГПУ архиепископ Никодим был
приговорен к высылке и отправлен в Кызыл-Орду, а затем в Турткуль.
Отбыв срок, владыка не мог вернуться в столицу, так как
та же Коллегия ОГПУ решением от 5 июля 1929 года лишила архиепископа Никодима
права проживать в Москве, Ленинграде, Ростове-на-Дону, в означенных губерниях и
округах, а также в УССР. Владыка избрал местом своего нового изгнания село
Тезино Кинешемского района, куда и был отправлен властями 23 сентября 1929
года.
10 июля 1932 года архиепископ приехал в Москву, где получил назначение на Костромскую кафедру.
23 ноября того же года Синод Русской Православной Церкви за труды и стояние в
истине наградил архиепископа Никодима правом ношения креста на клобуке.
Со временем восстановились прежние церковные связи,
впрочем, никогда полностью не прерывавшиеся. Владыка поддерживал материально
своих бывших крымских клириков - иеромонаха Серафима (Вейдемиллера) и
иеромонаха Нона (Капусту), которые, отбывая ссылку в Коми АССР, сильно
нуждались, и по возвращении из ссылки пригласил их в свою епархию, регулярно
помогал священнику Александру Крохалеву и семье ссыльного феодосийского священника
Петра Маковеева.
Православные
иерархи и клирики в Среднеазиатской ссылке.
В 1-м ряду второй слева митрополит Арсений (Стадницкий).
Рядом с шляпой
в руках архиепископ Никодим(Кротков).
1927 год
В июле 1936 года произошла трогательная встреча владыки с
иеромонахом Серафимом. Он рассказал о всех невзгодах ссылки и о том, что
тяготится жизнью в миру. С умилением вспоминал своего старца-наставника,
иеро-схимонаха Софрония (Дубинина), который был выслан в Чернигов в 1927 году и
мирно скончался там в 1928 году.
После закрытия храмов и монастырей, отбыв ссылку или
тюремное заключение, из разных уголков страны к архипастырю приезжали
священники, близкие ему по духу, такие, как архимандрит Андрей (Сухенко),
добрые отношения с которым сохранялись еще со времени пребывания владыки в
Крыму, иеромонах Никандр из Умани, иеромонах Палладий из Подольска, иеромонах
Герман (Белый), которого владыка знал по Киевскому Михайловскому монастырю. Приехал
игумен Вениамин (Махнюк), бывший эконом митрополичьих покоев в Киеве. Из Крыма,
где к 1933 году были закрыты все монастыри, прибыл иеромонах Топловской обители
Ювеналий (Литвиненко), которого владыка знал еще при Врангеле как ревностного
монаха (впоследствии он хорошо держался на допросах и, невзирая на пытки,
никого не предал), а также старый друг и единомышленник игумен Августин
(Малашко), которому во время пребывания того в ссылке владыка регулярно
оказывал помощь. Владыка поддерживал связь с сосланным на север бывшим
епископом Ростовским Евгением (Кобрановым).
В 1934 году из ссылки приехал
профессор Николай Ильич Серебрянский, старый дореволюционный друг владыки по
Киеву. Когда он работал в Ленинградском отделении Академии наук, его обвинили в
контрреволюционной деятельности и осудили; с тех пор владыка не оставлял его
своей заботой.
Одним словом, под
святительский омофор собирались все близкие и родные по духу люди. На последнем
следствии это будет фигурировать как «сколачивание контрреволюционной
повстанческой группы реакционных церковников, ставивших своею целью свержение
соввласти». И эта группа, якобы «ожидая капиталистическую войну против
большевиков, распространяет гнусную контрреволюционную клевету».
Костромские власти были
раздражены церковной активностью архиерея. Он не желал «сидеть тихо», как это
ему неоднократно «рекомендовали». Опираясь на твердое духовенство, он не давал
закрывать храмы, боролся за каждую возможность укрепить приходы и внутреннюю
жизнь Церкви. Наиболее активные верующие посылались ходоками к советской
администрации, ездили в Москву с ходатайствами, организовывали собрания,
протестуя против закрытия церквей.
Это были ужасные годы гонений на православных.
Осквернялись и разрушались храмы, публично сжигались иконы и церковные книги,
подвергались поруганию православные святыни. В 1934 году безбожники взорвали
Костромской Успенский кафедральный собор - уникальный архитектурный памятник
Верхнего Поволжья. Около восьми веков в этом храме пребывал чудотворный образ
Феодоровской иконы Божией Матери, перед которым молились благоверные князья
Александр Невский и Димитрий Донской и многие поколения православных людей.
Всероссийская святыня стараниями владыки была спасена.
Сомнения
архиепископа в демократичности новой конституции и в том, что при ней будет
жить лучше, не остались тайной для НКВД. Секретарь владыки священник Николай
Иванович Бобровский предоставил следствию необходимые «сведения». Сам уже
будучи священником (и из семьи священника), он привлекался за революционную деятельность
еще в 1903 году, был осужден по царским меркам сурово - месяц тюрьмы и один
год надзора полиции. «Революционная сознательность», видимо, не без участия
следователя, проснулась у батюшки снова, и он поведал, что наибольший
недостаток правящего архиерея - это всемерное сопротивление закрытию храмов, в
связи с чем владыка называл большевиков «злодеями» и «подстрекал церковный
народ бороться всеми силами до последней возможности, лишь бы сохранить
приходы». А также, по показаниям священника Бобровского, архиепископ утверждал,
что «новая конституция ничего <...> не несет, кроме репрессий», и тут же
он в присутствии прот. Николая Успенского в доказательство стал приводить имена
епископов, которые были арестованы за последнее время. «В 1935-1936 гг. мне неоднократно
приходилось слышать от Кроткова разговоры с приходившими к нему за советами
представителями церковных общин из разных мест Костромской епархии по вопросу о
закрытии церквей органами Советской власти. Почти всегда в разговорах с этими
представителями Кротков дискредитировал органы местной власти и за то, что они
закрывают церкви, называл мерзавцами и заставлял ходоков жаловаться обязательно
в центр. Еще говорил: «Фашисты в Германии делают то же, что и коммунисты в
Советском Союзе, если за границей фашисты сажают народ в т[ак] н[азываемые]
«трудовые лагеря», то у нас тоже коммунисты народ заключают в концлагеря».
В ночь на 4 декабря 1936 года, под праздник Введения во
храм Пресвятой Богородицы, владыку арестовали за преступление, предусмотренное ст.
58-10 УК РСФСР. При обыске были изъяты 93 листа переписки, 10 записных книжек и
2 тетради с разными записями. А кроме того, книга «Свобода совести и
религиозные гонения» Гинзбурга, «Слова и речи» Миртова монархического
содержания, оставшиеся после смерти архиепископа Костромского Севастьяна (у
следователя к этой книге были особые претензии) и 120 антиминсов, в связи с чем
«обыскиваемый Кротков заявил возражения против изъятия антиминсов в протоколе
как святынь, которые не должны трогать миряне». Началось восхождение на Голгофу
православного архиерея. Постановление об аресте подписал уполномоченный
Костромского УНКВД капитан Раевский. На допросах владыка держался твердо и
старался не давать следствию запутать себя. Власти припомнили ему всю его
архиерейскую жизнь, с дореволюционного периода. В вину вменялось все, что не
проходило в игольное ушко советского законодательства. Приведем один из
допросов.
- У вас при обыске были изъяты извещения на ваше имя о
поступлении из-за границы вам денег. Скажите, откуда и от кого вы получали эти
деньги?
- Из Германии, от Берлинской посылочной конторы «Фиат и
Бриллиант».
- Назовите лиц, которые посылали вам эти деньги.
- Я их не знаю.
- То есть как не знаете?
- Так и не знаю.
- Получали несколько раз деньги и не знаете, от кого?
- Да.
- Этого же не может быть.
- Иначе я ответить не могу.
- Иначе не желаете ответить?
- Нет, это не так.
- А как же?
- Повторяю, что лиц, которые посылали мне из Германии
деньги, я не знаю.
- А мы повторяем, что этого не может быть!
- Ну, я не знаю, что на это ответить.
- А зачем, для чего вам высылали из Германии деньги?
- В качестве материальной помощи.
- Откуда вам это известно?
- Ниоткуда мне это не известно, а я только предполагаю,
что это именно была мне материальная помощь.
- Почему именно так предполагаете?
- Иначе и не могло быть.
- Что не могло быть?
- Не могло быть никакого иного назначения этим получаемым
мною из Германии деньгам.
- Почему же?
- Я не вижу никаких иных причин к посылке мне этих денег.
- Если считать, что эти деньги высылались вам в виде
материальной помощи, то высылавшие их должны были знать о вашей нуждаемости.
Так ли это?
- Да, я считаю, что высылавшие мне деньги лица должны
знать о моей нуждаемости, иначе они не могли высылать деньги.
- А в период получения вами этих денег или до этого вы
испытывали действительно материальную нужду?
- Нет, материально я не нуждался. У меня были всегда
достаточные доходы.
- Материально вы не нуждались, следовательно, не
нуждались и в материальной помощи?
- Да, не нуждался. Я еще сам другим помогал.
- Таким образом, ваше предположение, что деньги вам из
Германии высылали в качестве материальной помощи, неосновательно. Так на
основании чего же вы предполагаете, что деньги из Германии вы получаете в
качестве материальной помощи, а не в качестве чего-то иного?
- У меня нет для этого оснований.
- Нет оснований, а все-таки хотите, чтобы следствие
приняло ваше объяснение об этих деньгах как соответствующее действительности,
думая, что такое объяснение будет для нас безобидно.
- Я не знаю, что мне на это сказать.
- Вы продолжаете еще утверждать, что деньги высылались
вам из Германии не иначе как в качестве материальной помощи?
- Нет, я теперь отказываюсь так утверждать и
предполагать.
- Для чего вам высылали деньги?
- Не знаю совершенно.
- Деньги высылали по вашему адресу в Кострому.
- Да, в Кострому, но только не в мой лично адрес, а в
адрес моего секретаря священника Бобровского.
- Таким образом, в Берлине знают не только вас, но и вашего
секретаря.
- Выходит, знают.
- В Берлине известен и ваш адрес, и даже адрес вашего
секретаря?
- Выходит, известен и мой адрес, и адрес моего секретаря.
- Объясните, как это могло произойти.
- Не знаю.
- И не предполагаете?
- Затрудняюсь сделать какое-либо предположение.
- Из ваших показаний следует, что не имея никаких
знакомых в Германии, не имея никаких связей с Германией, однако там каким-то
образом у кого-то оказался ваш и даже вашего секретаря адрес, и кто-то по
неизвестному для вас поводу высылал вам несколько раз деньги. И вы думаете, что
эти ваши бессмысленные, лживые объяснения мы можем принять всерьез?
В конце концов следователь выяснил, что у архиепископа
есть знакомые за границей (в частности, и в Германии): митрополит Евлогий
(Георгиевский), архиепископ Феофан (Быстров), архиепископ Кишиневский Анастасий
(Грибановский), архимандрит Тихон (Лященко), профессор богословия из Киева
Прозоров.
Следователь пытался выяснить любые компрометирующие
архиепископа подробности. Выясняя его прошлое, он делал особый акцент на
знакомстве владыки Никодима с митрополитом Антонием (Храповицким) и
митрополитом Евлогием (Георгиевским).
- Вы были в непосредственной связи с Антонием и Евлогием?
- Да, Антоний в начале революции был митрополитом
Киевским, а я в Киеве был викарным епископом и находился у Антония в
подчинении. У меня с ним были близкие связи, то же и с Евлогием.
- Кроме служебных связей, у вас были с ними связи по
антисоветской деятельности?
- Нет.
- Почему?
- Они не привлекали меня к антисоветской деятельности.
- Почему?
- Не знаю.
- Вы что, не пользовались у них доверием?
- Нет, я пользовался у них доверием.
- Если это так, то непонятно, почему Антоний, проводивший
столь большую работу по организации церковников на борьбу с Советской властью,
не привлекал вас к этой борьбе, оставил вас в стороне.
- По поводу этого я затрудняюсь дать объяснение.
- В периоды, когда Киев занимали белогвардейцы,
оккупанты, вы там проживали?
- Да, когда Киев находился под властью белогвардейцев и
оккупантов, я оставался там.
- И в эти периоды вас Антоний не привлекал к
контрреволюционной деятельности?
- Не привлекал.
- Почему?
- Не знаю.
- Странно, как вы могли тогда занимать такое
исключительное положение, когда все церковники, тем более высшее, как вы,
духовенство, вовлечены были в активную борьбу с Советской властью?
- Я затрудняюсь объяснить это.
- Потрудитесь объяснить.
- Я затрудняюсь подобрать могущий удовлетворить
сколько-нибудь следствие ответ на этот вопрос.
- Когда Антоний и Евлогий уезжали за границу, вы где в то
время были?
- Перед их выездом я был в Киеве.
- А потом?
- Я вместе с ними был вывезен из Киева за границу.
- То есть как вывезен? Ведь выше вы показали, что Антоний
и Евлогий и др. выехали за границу вместе с остатками белогвардейской армии,
как белоэмигранты?
- Выше я об этом показал неправду.
- Почему? Зачем?
- Просто я не обдумал, вот и показал относительно выезда
Антония и Евлогия из Киева неправду. А в действительности Антония, Евлогия и
меня вывезли из Киева в январе 1919 года петлюровцы в г. Бучач, находившийся
тогда под властью не то галичан, не то поляков.
- Почему вас вывезли из Киева петлюровцы?
- Я, Антоний и Евлогий мешали петлюровцам в Киеве в
проводимом ими объединении Приднепровской Украины и Галиции в самостоятельное
государство. Я, Антоний и Евлогий стояли за единую неделимую Россию.
- Что это за «единая неделимая Россия», за которую вы
стояли?
- Мы стояли за сохранение России в прежних границах.
- А с каким политическим строем?
- Политический строй для меня лично был безразличен.
- Для вас было безразлично - Советская ли власть или
власть русской или иностранной буржуазии была бы в «единой неделимой России»?
- Да, лишь бы Россия сохраняла прежнюю свою целостность.
- А какой взгляд был на это у Антония и Евлогия?
- Они тоже стояли за единую неделимую Россию, но вместе с
этим стояли против установившейся в России Советской власти. В этом у меня была
разница с ними.
- Разница в том, что они стояли против Советской власти,
а вы за Советскую власть?
- Нет. Я не стоял за Советскую власть. Я относился к ней
безразлично: ни за, ни против Советской власти.
- Значит, по-вашему выходит, что у вас с ними были
различные отношения к Советской власти: у них враждебные, а у вас безразличные.
- Да.
- И вы с этими различными отношениями к Советской
власти, а это значит - с различными политическими взглядами, поехали все вместе
из России, за которую вы стояли, за границу?
- Нас увезли петлюровцы.
- Выше вы показали, что вы, Антоний и Евлогий мешали
петлюровцам в проводимом ими объединении Приднепровской Украины с Галицией в
самостоятельное государство. Скажите, в чем это выражалось с вашей стороны?
- Я, Антоний и Евлогий открыто выступали перед верующим
народом против этой политики петлюровцев.
- А что вы противопоставляли в своих выступлениях этой политике петлюровцев?
- Ничего.
- Это же неверно. Вы вместе с Антонием и Евлогием
поддерживали деникинцев, стояли за деникинскую «единую и неделимую Россию».
- Да, Антоний и Евлогий
поддерживали Деникина и выступали за деникинскую «единую и неделимую
Россию», а я не выступал с поддержкой Деникина.
- Но вы тоже, как сами говорите, выступали за «единую
неделимую Россию»?
- Да, выступал.
- За деникинскую «единую неделимую Россию»?
- Нет.
- А за какую же?
- За «единую и неделимую Россию», независимо от того,
какой в ней был бы политический строй.
- Независимо от того, если бы в ней и была власть
Деникина?
- Выходит, так.
- То есть как выходит? Это было в действительности так?
- Да, так. Я был не против того, чтобы в «единой неделимой
России» была власть Деникина.
И так далее.
Помимо прочего, архиепископа обвинили в том, что он
допускал на службу детей: его двум жезлоносцам было не более 14-15 лет.
14 декабря 1936 года начальник НКВД по Ярославской
области майор Государственной безопасности Ершов составил обвинительное
заключение: «Кротков, проживая в Костроме, вел среди населения
контрреволюционную агитацию, выступал с контрреволюционными выпадами против
новой Конституции и коммунистической партии, а также распространял контрреволюционные
провокационные слухи.
Одновременно с этим Кротков, группируя вокруг себя
реакционно настроенное духовенство, проводил среди них линию, враждебную
существующему строю, высказываясь за необходимость проведения «твердой
церковной политики» с целью оказания сопротивления соввласти. К участию в
церковной службе Кротков привлекал детей, школьников, которых обрабатывал в
антисоветском направлении.
На протяжении 1934-1936 гг. Кротков поддерживал связь с
находящимися в ссылке контрреволюционными церковниками, как-то: бывшим
Ивановским митрополитом Павлом
(Тальковским), епископом Евгением (Кобрановым), архимандритом Августином
(Малашко), иеромонахом Серафимом (Вейдемиллером), иеромонахом Ноном (Капустой)
и другими, которым оказывал материальную помощь.
В 1934 году Кротков имел связь с фашистской Германией и
через германскую посылочную контору «Фиат и Бриллиант» получал материальную
помощь (митрополит Евлогий в это время находился в Берлине; он в течение двух
лет через знакомых разыскивал архиепископа Никодима и, когда нашел, то, имея
материальную возможность, четыре или пять раз присылал по 400-500 рублей.
Впрочем, имени своего открыто не указывал, чтобы «не повредить» старому другу.
- Авт.).
На основании изложенного обвинения архиепископ Никодим
Кротков по согласованию с прокурором направляется в особое совещание при
Народном комиссариате внутренних дел Союза ССР для внесудебного
разбирательства.
г. Ярославль».
27 марта 1937 года владыка Никодим (Кротков) был
приговорен за «контрреволюционную деятельность» к высылке в Красноярский край
сроком на пять лет без ссылки на закон. Состояние его здоровья резко
ухудшилось. Еще 11 февраля 1937 года тюремный врач поставил диагноз:
перерождение сердечной мышцы, нестойкая компенсация, подозрения на грудную
жабу, артериосклероз, эмфизема легких, недержание мочи. В таком состоянии
владыка едва ли мог быть отправлен в ссылку.
3 сентября 1937 года без возбуждения уголовного дела
Управлением НКВД Ярославской области исповеднику было предъявлено новое
обвинение в проведении контрреволюционной деятельности (ст. 58-10, 58-11 УК
РСФСР). На этот раз сотрудники НКВД Кочетов и Ильичев, не выходя за пределы
прежних вопросов, допрашивали с пристрастием. Обвинительное заключение было
следующим: «Формирует из духовенства контрреволюционную группу, которая
распространяет антисоветскую гнусную клевету, сеет среди верующих сомнения в
колхозном строительстве, ждет капиталистической войны и готовит повстанческие
организации для борьбы с советским государством».
Архиепископа Никодима оставили последние силы.
Издевательства, пытки и ночные допросы сделали свое дело. В тюремной больнице
Ярославля на семидесятом году жизни 21 августа 1938 года в 14 часов 30 минут
владыка Никодим умер от острого катара кишечника при явлениях нарастающей
сердечной слабости - паралича сердца (справка начальника тюрьмы от 21/VIII 1938
года № 6359).
21 августа, когда
верующие ярославской земли праздновали обретение Чудотворного образа Толгской
иконы Божией Матери, закончилась многострадальная жизнь мученика и исповедника,
пронесшего с доблестью нелегкий крест архиерейского служения в наиболее
страшные годы в истории Православной Церкви.
По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея
Руси Алексия II Никодим, архиепископ Костромской и Галичский, причислен к лику
святых, и память его совершается 5 февраля в день Собора святых, в земле
Костромской просиявших, и 21 августа, когда последовала его мученическая
кончина.
Священномученик
Никодим,
архиепископ Костромской
и Галичский
ТРОПАРЬ,
глас 4-й
Костромскаго края
украшение, новомучениче святителю Никодиме, веру православную твердо исповедуя,
от безбожных неправедно осужден бысть. В заточении многая страдания претерпев, венец
мученический восприял еси. Ныне же предстоя
престолу Божию со Пречистою Богородицею и всеми святыми, усердно Христу молися даровати
нам веры отеческия утверждение, мир и велию милость.
КОНДАК, глас 2-й
Мужественный Российский
исповедниче, истинный подвижниче благочестия, священномучениче Никодиме, избранниче
Божия Матери, днесь светло прославляется. Мы же дерзновенно ему возопиим: моли Христа
Бога спасти души наша.
МОЛИТВА
Святый новомучениче,
святителю Никодиме! Дивный пастырю и доблестный воине Христов! Ты всею душею от
юности заповеди Божии возлюбил еси. Неленостно словесам Христовой истины внимая,
иным многим добрый наставник был еси. Темже Господь яви тя преемника апостолом Своим.
И во дни гонения лютаго на веру православную яко истинный пастырь явился еси, крестный
путь с паствою своею прошед, ссылки, заточения и страдания смиренно претерпевый
и тако венец мученический восприял еси, и обрете благодать молитися за ны. И ныне,
о ходатаю наш пред престолом Царя Славы, испроси у Него веру отеческую утвердити,
Церковь святую от ересей и расколов оградити, верных укрепити, заблудших обратити,
многострадальное Отечество наше умирити и от врагов сохранити ненаветно. И молитвами
твоими укрепляеми, да избавимся от козней лукаваго, избегнем от всякия беды и напасти,
и тако на земли благочестно поживше, жизни вечныя на небеси сподобимся, идеже вкупе
со Пречистою Госпожею Девою Богородицею, сонмом преподобных и богоносных отцев Костромскаго
края покровителей и всеми святыми прославим в Троице славимаго Бога Отца и Сына
и Святаго Духа во веки веков Аминь.
см. Священномученик Никодим Архиепископ Костромской и Галичский - Приложение
прот. Николай Доненко
[an error occurred while processing this directive]
Украинская баннерная сеть
|
