[an error occurred while processing this directive] [an error occurred while processing this directive]
На главную страницу

СЛОВО ЦЕРКВИ

СвященноначалиеМонастыри и епархииМирянеНаследники Царства

РАССЫЛКА
Русское Воскресение

Обновления сайта "Стояние за Истину" 
и других страниц 
и разделов сервера "Русское Воскресение", выходит еженедельно


БАННЕРЫ
православных сайтов

СЧЕТЧИКИ

Rambler's Top100
TopList
liveinternet.ru: показано число просмотров и посетителей за 24 часа
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU

Поиск

Искомое.ru

Украинские БАННЕРЫ

Поиск




uaportal.com

Украина Православная. Официальный сайт Украинской Православной Церкви.

Редкие украинские исторические документы.

Каталог Православное Христианство.Ру

Reklama:

Священномученик Анатолий митрополит Одесский

Версия для печати

Митрополит Анатолий, 1931 год

Митрополит Анатолий (в миру Андрей Григорьевич Грисюк) родился 20 августа 1880 года в городе Ковеле Волынской губернии в семье украинских мещан. Отец был чиновником, уездным казначеем Волынского казачества. Жили бедно, собственности не было никакой. У Андрея было две сестры — Раиса и Мария. Отец умер в 1905 году, мать — в 1917-м.

К 1900 году Андрей Грисюк окончил Кременецкое духовное училище и Волынскую семинарию и поступил в Киевскую Духовную Академию. В 1903 году митрополитом Киевским и Галицким Флавианом (Городецким) он был пострижен в мантию с именем Анатолий, 15 августа того же года рукоположен во иеродиакона, а 30 мая 1904 года — во иеромонаха. 

Нам мало что известно о студенческих годах иеромонаха Анатолия и о времени, когда он преподавал в Академии. Но его проповеди тех лет в некоторой мере раскрывают его внутренний мир. Читая их, мы можем отчасти увидеть его мысли об Академии, об архиерейском служении, понять его отношение к страданиям, так обильно присутствующим в этом мире, и Божественной любви, с удивительной полнотой проявившейся в образе апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Примечательно — все, о чем он говорил, в той или иной степени коснулось самого проповедующего в последующей его жизни.

Вот слово, сказанное в день годичного поминовения основателей и благотворителей Киевской Духовной Академии и всех в ней учивших и учившихся 31 декабря 1904 года в Великой церкви Братского монастыря.

«Аз живу, и вы живи будете» (Ин. ХIV, 19). Этими словами Божественного Спасителя нашего, сказанными Им в то время, когда Он готовился претерпеть крестные страдания и вольную смерть, завершившие искупительный подвиг всей Его земной жизни, мы решаемся, возлюбленные братие, начать свое слово в нынешний день годичного поминовения всех прошедших поколений нашей Академии, ее основателей и покровителей, ее учителей и учеников, день, по-видимому, торжества смерти и близкого с ней забвения, а на самом деле — лучшего свидетельства об истинной жизни и одушевленного воспоминания о ее носителях. «Аз живу», — говорит Спаситель наш с безусловностью, не оставляющею никакого сомнения, — и это тогда, когда к Нему приближался уже час смерти, когда наступал конец Его служения роду человеческому. Та грань, которая отделяет для каждого из нас наше земное поприще от последующего бытия сим властным словом: «Аз живу», как бы совершенно уничтожается. Из этого слова ясно видно, что смерть не имеет власти над Господом нашим, что Он живет подлинною истинною жизнью, жизнью не прекращающейся, возвышающейся и торжествующей над смертью. Но не о себе только Господь дает торжественное уверение в том, что Он живет. Ему как Единородному Сыну Божию, имеющему живот в Себе (Ин. V, 26), по самой природе свойственна вечная жизнь, и надо удивляться не этой Его жизни, а тому, как, при обладании такою жизнью, Он стал причастен и  человеческой смерти. Но с тою же непоколебимою верностью, с какою Господь свидетельствует о Своей жизни, Он изрекает подобное же обещание жизни и ученикам Своим. «И вы живи будете», — говорит Он им. И вот это-то слово Господа может возбудить у нас недоумение, так как мы знаем, что и ученики Христовы пострадали за дело своего Божественного Учителя и их земная жизнь закончилась давно уже и притом, большею частью, мученическою насильственною смертью. Даже и тот ученик, «егоже любляше Иисус» и о котором «изыде слово в братию, яко ученик той не умрет» (Ин. ХХI, 23), и он, хотя позже других апостолов, скончал дни свои на земле. Но неложно слово Спасителя нашего и подтверждается оно многими другими его изречениями:   «веруяй в Мя, — говорит Он, — имать живот вечный» (Ин. VI, 47), «аще кто слово Мое соблюдет, смерти не  имать видети во веки» (VIII, 51), «всяк живый и веруяй в Мя не умрет во веки» (ХI, 26). Итак, нужно признать, что св. ученики возлюбленного Господа нашего живы, хотя и скончали дни свои на земле. Они живы у Бога, Который говорит о Себе: «Аз есмь Бог Авраамов, и Бог Исааков, и Бог Иаковль; несть Бог, Бог мертвых, но Бог живых» (Мф. ХХII, 32), у Которого все «живы суть» (Лк. ХХ, 38). Живы они в св. соборной и апостольской Церкви, насажденной их проповедническими трудами и назданной на основании апостол и пророк (Еф. II, 20), постоянно их прославляющей и питающейся, как духовною пищею, их богодухновенными писаниями. Оживут они, конечно, вместе со всеми усопшими, и тогда, когда «Сам Господь в повелении, во гласе Архангелов и в трубе Божии снидет с небесе, и мертвии о Христе воскреснут первее» (1 Сол. IV, 16). Будут жить св. апостолы и в будущем блаженном веке, составляя основание небесного града, святого Иерусалима (Апок. ХХI, 14). Словом, несомненно живы те, которым явилась сама вечная Жизнь, бывшая у Отца, которые своими очами видели и своими руками осязали самое Слово жизни (1 Ин. I, 1—2).

Но это неложное слово Спасителя нашего: «и вы живи будете», сказанное Им Своим первым ученикам и на них исполнившееся, имеет приложение и ко всем Его ученикам, ко всем тем, кто старается быть верным Его словам и заповедям. Дерзаем верить, что оно приложимо и к тем умершим отцам и братиям нашим, всем непостыдным деятелям и самоотверженным благотворителям нашей старой духовной школы, для церковного поминовения которых мы собрались сюда, в сей святый храм, следуя завету апостола — не оставаться должными никому ничем, кроме взаимной любви (Рим. ХIII, 8). Длинным рядом имен проходит теперь пред нами вся славная история нашей Академии, составляющая наше высшее утешение и поселяющая в нас крепкую надежду на будущее. Мысленным взором мы окидываем и все то неисчислимое множество не вошедших в наш академический синодик по безвестности имен тружеников, вышедших из нашей школы и добросовестно работавших во славу Божию на разнообразных поприщах, — и мы еще более радуемся за нашу школу. Но вместе с этим отрадным, возвышающим нас чувством утешения в славной и плодотворной деятельности наших предшественников всем нам присуще в настоящий час и другое чувство. Нас невольно объемлет и чувство скорби о том, что безжалостная смерть положила конец этой деятельности наших предшественников, что она похитила у нас многих славных мужей, блиставших многими и великими талантами, приумноженными ими по заповеди Евангелия. Ведь теперь между нами, по милости Божией еще живыми, и теми, взятыми из среды живых в разное время до самого последнего года включительно, предшественниками нашими существует как бы резкая грань, и мы готовы считать себя обладающими преимуществом жизни пред поминаемыми ныне умершими деятелями. Правда, мы хорошо сознаем всю непрочность и мимолетность этого своего преимущества, ибо пройдут годы, а может быть, даже один будущий год, и можем приложиться к отцам своим. Но эта мысль о конце и нашей жизни и деятельности может только больше усилить печальное чувство, возбужденное настоящим поминовением.

Однако, братие, истинно слово Господа нашего: «Аминь, аминь глаголю вам: аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит» (Ин. ХII, 24). Если мы глубже вдумаемся и лучше прочувствуем смысл и значение настоящего нашего, по-видимому, печального, ибо связанного с мыслью о смерти, поминовения, то убедимся в том, что слово Спасителя нашего о жизни Его учеников исполняется и должно исполняться и на поминаемых ныне нами наставниках наших, воспитанниках нашей школы и всех ее ревнителях. Из-за разрушенных смертью телесных храмин и ставшей уже достоянием истории деятельности наших духовных предков и отцов в духовном бытии нашем пред нами обнаружится тогда их подлинная, не прекращающаяся и поныне, жизнь. В самом деле, прошел год с той поры, когда мы так же торжественно, как и сейчас, вспоминали умерших членов и покровителей нашей академической семьи. И вот, в то время как для нас эта исчезнувшая в вечности година напомнила, быть может, лишь только о том, что мы приблизились на известную степень к могиле и безвозвратно потеряли целое сокровище, заключавшееся в указанной частице времени, ибо за последнее приобретается вечность, для поминаемых ныне наших усопших истекший год был новым приобретением ими славы  и усугубленной за них молитвы. Именно в лице тех юношей, которые влились новой волной в этом году в состав нашей академической дружины и приобщились бесценным сокровищам знания, накопленным воспоминаемыми преж-ними деятелями, число благодарных молитвенников за этих последних увеличилось. Истекший год, далее, подвинул вперед труд разработки истории нашей матери- школы, истории, которая должна нам представить величественный образ этой стародавней школы во весь ее трехвековой рост, причем многие забытые или недостаточно оцененные деятели старой Академии были выведены из мрака забвения. Наконец, прошедший год просто увеличил протяжение истории, и с его минованием удлинилась историческая перспектива. Многое при этом переменилось или позабылось. Но для наших дорогих усопших настал новый час их чествования, и, как на темнеющем все больше и больше с наступлением ночи небосклоне ярче сияют звезды, так и в отодвинувшейся еще на одно деление времени прежней истории нашей Академии сильнее выступает все значение и великих и малых в ней деятелей. Словом, если мы, быть может, просто потеряли прошедший год для вечности, то наши дорогие академические покойники, без всякого сомнения, приобрели этот год в постоянной памяти о них. В таком значении для них нового, прибавившегося к посмертной памяти их года можно видеть как бы отражение той вечности, в какую они перешли, стяжав ее благоразумно и неленостно употребленным временем своей земной жизни.

Но прошел не один только год, а прошли почти три века существования в сем богоспасаемом граде и под сенью сей святой обители нашей школы, и этот длинный путь, пройденный ею, на котором она, переживая самые разнообразные — и благоприятные, и неблагоприятные — обстоятельства, постепенно возрастала в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова (Еф. IV, 13), есть лучшее свидетельство бессмертия усопших деятелей нашей Академии. Живо доселе и жизненно то великое дело, над которым они трудились всю свою жизнь и которое отстаивали с великими жертвами. Это дело — защищение, сохранение в чистоте и выяснение нашей драгоценной православной евангельской веры посредством столь сильного и надежного пособия ее, каким является богословская наука. Всякий должен согласиться, что большею животворностью и жизнеспособностью обладают те начала, во имя которых выступили на свое трудное поприще и с честью подвизались на нем воспоминаемые ныне прежние деятели нашей Академии, если, несмотря на все беды и напасти, которыми полны начальные страницы нашей академической истории, мы являемся свидетелями продолжающегося роста нашей родной школы. Эти начала — правая вера и истинное знание, одушевленное духом благочестия и братолюбия. И в этом живом и неумирающем деле веры и знания и обрели себе истинную жизнь и бессмертную славу воспоминаемые ныне наши духовные предки и отцы.

Однако кто-нибудь скажет, что все это говорит только об историческом бессмертии наших умерших, о продолжающейся жизни не их самих, а того дела, которому они служили, между тем как нас печалит именно лишение возможности личного общения с ними, отсутствие их среди нас как живых определенных и дорогих для нас лиц.

Но какое, скажем мы, есть основание разделять в бывших академических деятелях их личность от их дела? Ведь они сами так не делали, а, наоборот, они отождествляли себя и свое дело, не мыслили себя вне его. Они влагали в него всю свою душу, все свои дарования, полагали на него всю свою жизнь. Да и самое их дело, которое является теперь и нашим, такого свойства, что его нельзя делать с раздвоенною душою, не полюбив его всеми силами своего духа. А если так, то не правы ли были мы, утверждая, что в великом деле — жизни нашей школы, созданной преж-ними поколениями академических деятелей, несомненно, живы самые эти деятели, и живы они не только по своим именам, но и по самым своим личным особенностям и дарованиям? Печать их личного творчества лежит на всем оставшемся после них: на их произведениях слова и мысли, на лучших обычаях и преданиях, сохраняющихся в нашей среде, на строе и духе нашей школы, даже на самих внешних сооружениях этой школы. И вот, приобщаясь с любовию их делу, достойному самому по себе любви, мы тем самым входим в живое общение с этими прежними академическими деятелями, а последние как бы снова оживают в самой лучшей части их личной жизни.

Но если кого-либо не удовлетворит такое частичное, так сказать, общение наше с самыми лицами почивших наставников и предшественников наших, то станет ли он отрицать, что в настоящий час одушевленного молитвенного воспоминания нашего о них, когда принесена за них страшная бескровная жертва, не происходит живого личного общения двух половин нашего академического братства: небесной, загробной, воспоминаемой нами, и земной, составляемой нами, участвующими в этом воспоминании? Верим, что умершие отцы и предки наши в настоящий час с великою любовию, которая, по слову апостола, «николиже отпадает» (1 Кор. ХIII, 8), взирают на молитвенное собрание их позднейших преемников, движимое также единодушным чувством любви к ним.

Самое же главное, что свидетельствует о жизни наших усопших отцов и братьев, несмотря на видимую смерть их, это — слово Божие, которое учит, что «иже аще напоит единаго от малых сих чашею студены воды токмо, во имя ученика... не погубит мзды своея» (Мф. Х, 42). Если и такое ничтожное, по-видимому, дело, как подача чашки холодной воды, будет вознаграждено, то какая, спрашивается, назначена мзда по суду Божественной правды тем, которые утоляли не телесную жажду и не случайно, а всю жизнь свою посвящали на то, чтобы насытить алчущих духовного хлеба — слова Божия и напоить жаждущих духовной воды — Божественного учения Спасителя нашего? Об этом последнем Он Сам сказал: «иже пиет от воды, юже Аз дам ему, не вжаждется во веки; но вода, юже Аз дам ему, будет в нем источник воды текущия в живот вечный» (Ин. IV, 14). Если в воспринимающем только это учение плодом его принятия является жизнь вечная, то тем более в тех, чрез посредство которых это совершается, а таковыми должны были быть и были почившие наставники наши, «иже глаголаша нам слово Божие» (Евр. ХIII, 7). Поистине плод их во святыню, а кончина — живот вечный. И это наше убеждение в том, что с благою совестью потрудившиеся отцы и предки наши стали подлежать исполнению на них слова Господня ученикам: «и вы живы будете», становится еще очевиднее, если мы обратим внимание на то, что и самая вечная жизнь — это высшее благо для разумных духовных существ, по учению слова Божия, не есть что-либо совершенно потустороннее, а она состоит в живом Богопознании, которое начинается еще здесь. «Се же есть живот вечный, — сказал Спаситель в первосвященнической молитве, — да знают Тебе единаго истиннаго Бога, и Егоже послал еси Иисус Христа» (Ин. ХVII, 3). Чему же другому, как не истинному Богопознанию и истинной веры в Господа нашего Иисуса Христа научали своих учеников почившие наставники наши, стараясь и сами для себя уяснить возможно лучше такое познание и такую веру? Не начали ли они поэтому еще здесь, на земле, жить истинною вечною жизнью, над которой не имела особой власти постигшая всех их видимая смерть? Последняя была только разрешением их от немало препятствовавших на пути к истинному Богопознанию условий земной жизни, где мы только «яко зерцалом в гадании» постигаем тайны веры и переходим в лучшую для этой цели форму бытия, в которой возможно познание Бога так, как мы сами Им познаны, «лицем к лицу».

Но наша вера в истинную жизнь наших предшественников, для стяжания которой они трудились неустанно здесь, переходит в видение, а простое убеждение — в несомненную истину, когда мы обратим свои взоры к дражайшей троице угодников Божиих, вышедших из нашей школы, и прославляемой теперь всею нашею Церковью, — святителям Феодосию Черниговскому, Димитрию Ростовскому и Иннокентию Иркутскому. Воистину жив Господь, живы души их, но животворны и самые святые телеса их, источающие многие благодатные знамения!

Возлюбленные братие, дети общей всем нам нашей матери-школы! Воспоминая всех бывших и умерших тружеников нашей школы, мы возвышаемся до понимания истинной жизни, жизни, отрешенной от всего условного, случайного, призрачного. Мы, живые, учимся таким образом жизни у наших дорогих умерших и должны учиться ей у них, ибо то преимущество жизни, которым мы склонны, быть может, превозноситься перед ними, оказывается не только временным и непрочным, но иногда и совершенно мнимым. Божественный тайнозритель в откровении слышал: «И ангелу Сардийския церкве напиши: тако глаголет имеяй седмь духов Божиих и седмь звезд: вем твоя дела, яко имя имаши яко жив, а мертв еси» (Апок. III, 1). Можно, следовательно, числиться в среде живых, а быть в сущности мертвым, как и наоборот: наши воспоминаемые ныне усопшие, хотя и мертвы, продолжают жить. И вот, одушевленные воспоминанием о них, вознеся горячие молитвы о тех из них, прегрешения и немощи которых, быть может, воспрепятствовали им в полной мере приобщиться вечной жизни, усердно, «тщанием не лениви, духом горяще», будем продолжать унаследованное от них великое и святое их дело. И тогда и на нас, несомненно, исполнятся высокорадостные и утешительные слова Господа, обращенные Им к верным ученикам Своим: «и вы живы будете». Аминь».

Проповедь, сказанная в день памяти святителя Иоанна Златоустого в церкви Киево-Братского монастыря 13 ноября 1907 года.

«В память вечную будет праведник» (Пс. СХI, 6).

Сегодня по всей православной церкви от края ее и до края прославляется одно имя — имя великого учителя и святителя Христова св. Иоанна Златоуста. Все полно им. Все стремятся так или иначе выразить свою любовь и благоговение к славному пастырю Христова стада. Радуется ныне церковь Константинопольская, на престоле которой некогда сиял сей великий светильник, торжествует и церковь Антиохийская, ибо в недрах ее он возрос и укрепился, празднует и церковь Российская, столь усердно во все века своего бытия назидавшаяся его творениями. Что же случилось, что дает повод к такому торжественному празднованию памяти св. Иоанна Златоуста? А то, что ежегодное воспоминание блаженной кончины его и переселения из земной юдоли в вечную бессмертную славу на небесах ныне усугубляется тем обстоятельством, что в текущем году, в праздник Воздвижения Креста Господня, исполнилось 1500 лет со времени кончины великого святителя.

Пятнадцать веков непрекращающегося и неумаляющегося, но возрастающего в своей силе и объеме влияния на  весь христианский мир — это торжество великого духа над смертью и временем, которым подвластно все человеческое, это своего рода историческое чудо — вот что заставляет нас на рубеже новых веков и тысячелетий того же неизменного влияния великого святителя обратиться к нему всею душою, излить пред ним всю благодарность любящих чад и восхвалить его всеми похвалами, на какие мы только способны. Это и происходит ныне по всему пространству православной церкви: всюду воспевается великий во иерархах Иоанн, и тысячи похвальных слов произносятся в честь и память его. Но кто может по достоинству восхвалить св. Иоанна Златоустого? Еще св. Прокл Константинопольский, один из ближайших преемников его по кафедре, говорил, что этого никто не может сделать, разве другой бы такой же Иоанн ныне явился. Но Церковь имела только одного Иоанна Златоустого, и нет поэтому слова достойному служителю Слова. Однако так как память его, слагающаяся, по выражению того же св. Прокла, из воспоминания его бесчисленных трудов, подвигов и наставлений, подобно переполненной водами реке напаяет души верных, то и мы с вами, братие, должны прильнуть к этой реке и, хотя мало, испить от ее живительных вод.

Кто из сколько-нибудь внимательных верных не знает имени св. Иоанна Златоустого? Почти каждый день в течение целого года дивное творение его — Божественная литургия — освящает верных, они молятся составленными им молитвами, а в светлую ночь Христова Воскресения кто не переживал минуты великого духовного восторга, слушая его пасхальное огласительное слово? Кто из верных, вкусивши хоть раз от сладости бесконечно назидательных и в высшей степени художественных его творений, не влекся бы к ним снова с непреодолимою силою? Перед кем не стоит проникший хоть раз в сознание чудный образ его святой жизни и его скорбной, но блаженной кончины? И что более дивным представляется нам в Иоанне: его жизнь или его творения? Этот вопрос так и нельзя было бы разрешить, если бы жизнь и творения Златоуста не представляли бы одного целого, не образовывали бы единой целостной личности, в которой творения неотделимы от жизни и жизнь от творений. Св. Иоанн Златоуст продолжает жить в своих творениях, а не только на небе, равно как его творения обязаны своим происхождением его святой жизни и ее исключительному делу — спасению ближних. Итак, поистине дивны и его жизнь, и его творения.

Благоговейное изумление возбуждает в нас жизнь св. Иоанна Златоуста. От первого сознательного движения и до последнего вздоха она вся посвящена Богу. Нет в ней пробелов и пропусков, нет отступлений назад и уклонений в сторону. Как стрела, выпущенная из лука и прямо несущаяся к своей цели, так и некраткая жизнь св. Иоанна есть один стремительный бег к почести вышнего звания. Крепко держал кормило своего жизненного корабля св. Иоанн, всегда направляя его в тихую пристань Небесного Царствия, и никакие обманчивые миражи не за-ставили его усомниться в достоинстве своей цели, ее исключительной ценности и превосходству перед всеми другими жизненными целями и соблазниться трудностью пути к ней, исполненного многих скорбей и лишений. Даже тогда, когда наставленный по заботам своей редкой и удивительной матери Анфусы, имя которой никогда не может быть умолчено, когда речь идет о св. Иоанне Злато-усте, не в одних только христианских правилах и христианской мудрости, но и в светских науках, и притом у лучших наставников того времени, еще не потерявшего преж-ней славы в этом отношении, и того города, где жил св. Иоанн, — а это была Антиохия Сирийская — столица всего Востока и центр его просвещения, св. Иоанн мог бы смело и быстро завоевать себе блестящее положение в жизни, стать знаменитостью, а быть может, и великим сановником, — он не был обольщен такими раскрывавшимися перед ним видами, перед которыми не устоят тысячи юношей, менее даровитых и менее образованных. И тот краткий период, когда он прилагает к делу свои светские познания, был для него лишь способом и средством того знакомства с миром нищеты, горя и различных бедствий, которое ему потом так пригодилось в чисто пастырском служении и которое его, между прочим, и направило на этот путь высшего и совершеннейшего служения своим ближним. И по собственному идеальному побуждению, и чудесно руководимый Провидением, готовившим в его лице великого светильника Церкви, св. Иоанн, подобно столь любимому им апостолу Павлу, вменяет все свои внешние преимущества в сор ради Христа и избирает самый лучший и надежный путь приготовления к тому делу всей своей жизни, которое придает ей такое исключительное значение, то есть пастырству. Путь этот — аскетизм, личное духовное усовершенствование, которое, отвечая прежде всего пламенному желанию самого св. Иоанна, было самою лучшею подготовительною школою для его великого пастырского служения. Ибо вообще нужно признать, что там нет и не может быть плодотворного служения спасению ближних, где отсутствует сознание необходимости прежде всего в себе самом побороть страсти, прежде всего самому неуклонно стремиться к исполнению заповедей. Эта связь личной праведности и личного аскетического подвига с пастырским служением прекрасно раскрыта самим Златоустом в его поистине классическом труде по пастырскому богословию «Шесть слов о священстве». Итак, если кому-либо покажется, что между тем шестилетним периодом жизни св. Иоанна Златоуста, когда он в сирийских горах ведет строгую подвижническую жизнь, и последующим его служением пастырским нет связи, что один период является противоположностью другого и что только несчастная для самого подвижника и счастливая для Церкви случайность (именно болезнь и расстройство здоровья) вызвала Златоуста из пустыни в Антиохию, из уединения на кафедру, то это — недоразумение. Между тем и другим периодами жизни св. Иоанна Златоуста самая глубокая внутренняя связь, самое строгое единство цели и направления жизни. Именно в пустыне закладывались основы глубокого пастырского воздействия св. Иоанна, именно здесь очищалась и разгоралась в бурный пламень та его любовь к ближним, ревность об их спасении, красноречивейшими свидетельствами которых являются многие страницы его творений и все его последующие труды. Здесь же он еще больше расширил и углубил и еще раньше приобретенное в христианской школе знакомство с словом Божиим, богодухновенными писаниями, умудряющими нас во спасение (2 Тим. III, 15), и здесь же, без сомнения, он приучался к пламенной молитве, без которой пастырский подвиг немыслим. Как нужно поэтому восхвалять то уединение, которое является затем спасением многого множества! О блаженна пустыня, дающая миру великого пастыря!

Итак, св. Иоанн Златоуст выступил на дело спасения ближних и, конечно, служа этому великому делу, источником и образцом которого является сама искупительная любовь Божия, спасая других, он, по непреложному закону истинно духовной жизни, спасался и сам, восходя по степеням духовного совершенства, пока не достиг безмерной славы на небесах в вечности и на земле в истории. Церковное служение св. Иоанна Златоуста, падающее на последние двадцать лет IV и первые годы V столетия, не сопровождалось какою-нибудь борьбою за догматы, чем полно предшествующее и последующее время в истории Церкви и чем славны старшие и младшие современники св. Иоанна Златоуста, другие великие отцы и учители Вселенской Церкви. Время служения св. Иоанна — это, как справедливо отмечают, время «догматического перемирия», и деятельность его есть деятельность великого преобразователя нравов, великого борца за чистоту христианской жизни, за полное, а следовательно, и единственно истинное осуществление безусловных евангельских заповедей и идеалов. Плоды этой неутомимой деятельно-сти и этой самой сильной борьбы по самому свойству их остаются для нас, отдаленных веками от того времени, невидимыми, незримыми, но мы можем судить о них по тому действию, какое производят на нас одни оставшиеся после св. Иоанна творения, и они откроются во всей славе в тот день, когда обнаружится не только внешняя, но и вся внутренняя, так сказать, история Церкви, сокровенная жизнь всех ее членов. Тогда, когда будет подведен итог и сделано заключение ко всей исторической жизни Церкви Христовой на земле, тогда-то и обнаружится все то необъятное и многоценное добро, которое при благодатной помощи Божией посеял в душах верных великий святитель, и определится в истории Церкви его исключительное, можно сказать — единственное в своем роде значение. Ведь поддержать бедного путника в небесное отечество, то есть человека в его роковой борьбе с постоянно обольстительным грехом, борьбе, решающей его вечную участь, — отрясти леность, прогнать уныние, спасти от отчаяния, этой духовной смерти, — какая это благородная, подлинно христианская задача. Но ее, и только ее, и преследовал св. Иоанн, и притом столь успешно и победоносно, и какие неисчислимые залоги неотразимого нравственного воздействия хранятся невидимо в сердцах целых сотен поколений христианского народа, начиная от его непосредственных слушателей и членов его паствы. Но и то, что занесено на страницы церковно-исторических летописей, ясно говорит о размерах пастырской ревности св. Иоанна Златоуста и о ее успехах. Именно эти летописи говорят и о помощи, оказанной св. Иоанном своей пастве в одно тяжелое для нее время, когда над нею разразился царский гнев, и об исправлении нравов антиохийцев, происшедшем под влиянием проповеди их пастыря, и о великих миссионерских заботах св. Иоанна Златоустого, — особенно в последний период его жизни, и о том, как относился к нему константинопольский народ, и как сама императрица Евдоксия, так много зла причинившая святителю Христову, потом смиренно просила прощения за содеянный грех в лице своего царственного сына, императора Феодосия. Сколько душ спасено от вечной погибели св. Иоанном, и о каком великом множестве он с дерзновением может сказать: «Се аз, и дети, яже ми даде Бог» (Ис. VIII, 18; Евр. II, 13). О, поистине блажен Иоанн, если он послужил спасению такого множества людей!

Чем же св. Иоанн Златоуст действовал так могущественно на сердца людские, какими путями шло его неотразимое нравственное влияние? Самый простой, хотя и неполный, ответ на этот вопрос будет тот, что сила влияния Златоуста заключалась в его слове. Да, служение примирения, то есть пастырское служение для св. Иоанна Златоуста было, по преимуществу, служением слова. Все единогласно признают в Иоанне Златоусте величайшего проповедника  Восточной Церкви. За ним утвердилось имя Златоуста, ставшее его собственным. Знатоки искусства церковного красноречия утверждают, что для желающего стать хорошим проповедником самая лучшая школа — это изучение творений св. Иоанна Златоуста. Так красноречиво и вместе с тем так просто, так назидательно и вместе с тем так увлекательно проповедовать, как проповедовал св. Иоанн Златоуст, мог только он один, и даже до настоящего времени, несмотря на преполовившуюся вторую тысячу лет с той поры, как смолкли златые уста вселенского святителя, он остается в этом отношении непревзойденным. Блестящие по внешности его проповеди, представляющие в большинстве случаев истолкование Священного Писания, замечательны по тому чистому евангельскому духу, который проникает их насквозь. Св. Иоанн Златоуст — проповедник чистого, беспримесного христианства, подлинного Евангелия: недаром сказано, что уста Златоустовы суть уста Христовы. Вместе с тем проповеди Златоуста обнаруживают такое изумительное знание души человеческой, всех тайных изгибов человеческого сердца, что они оставляют слушателя или читателя их безответным, прямо покоряют и пленяют его. В чем же заключается тайна этого неподражаемого красноречия, где ключ к разгадке столь удивительного проповеднического таланта? Не в одних, конечно, природных дарованиях, которыми щедро наградил Бог св. Иоанна Златоуста еще от юности и которые он как раб благий и верный приумножил своим рачением и трудом, и не в школе и ее упражнениях, которые он проходил до своего возраста. Мы знаем и других одаренных от природы и прошедших ту же риторскую школу отцов и учителей Церкви, но в их проповедях больше искусства, а меньше простоты, задушевности и глубокой назидательности, чем в проповедях св. Иоанна Златоуста. А тайна единственного и несравнимого красноречия Златоуста заключается в его любви к своим слушателям, в той глубокой нравственной связи, в какой он находился со своею паствою. «Вы всё для меня, — исповедовался он однажды перед народом, — если бы сердце мое, разорвавшись, могло открыться перед вами, вы бы увидели, что вы все там пространно помещены: жены, дети и мужчины» (Беседа на кн. Деяния Апостолов). Он принял всем сердцем заповедь Спасителя об отношении доброго пастыря к своим овцам, то есть не о внешней только принадлежности пастыря к овцам, но о такой внутренней связи с ними, чтобы она приближалась, если не прямо переходила, в существенную. А любовь делает человека и без природных дарований красноречивым, особенно если она видит того, кого любит, в опасности, какой, с христианской точки зрения, является единственно потеря спасения. Она же заставляет любящего делиться с любимым содержанием своей духовной жизни. Подобно тому, как «Отец любит Сына и показывает Ему все, что творит Сам» (Ин. V, 20), так и просветленный и расширенный любовью дух человече-ский естественно изливает свою полноту далеко за пределы своего личного бытия. Но нелегко стяжать дар любви. Это «превосходнейший путь» (1 Кор. ХII, 31), и нужно пройти всю скалу добродетелей, действительно сделаться святым, чтобы стяжать эту жемчужину. И прежде всего нужно иметь ту непоколебимую веру, которой обладал св. Иоанн Златоуст и которая граничит у него с видением. Св. Иоанн Златоуст не догматист вообще; он тайны веры не исследует, но под всеми его писаниями, как непоколебимое основание и глубочайший родник, из которого текут реки его наставлений, кроется его глубокая вера в основные догматы христианского учения. Можно с несомненностью сказать, что для него мир невидимый, духовный был несравненно реальнее, чем мир видимый, чувственный, и весь порядок созерцания был у него обратный, чем у нас,  находящихся во власти внешних чувств и конкретных понятий. Затем нужно стяжать его безграничное милосердие и любовь к меньшим братьям Христовым, то есть нищим и всякого рода нуждающимся, для которых так много сделал Иоанн Златоуст своими проповедями и которым он отдавал буквально все, что имел.

Велик Иоанн Златоуст в своей жизни, но велик он и в самой своей смерти, последовавшей, как известно, в изгнании после того, как он занимал важнейший престол Восточной Церкви, столичную кафедру. О Иоанн! — воскликнем мы вместе со св. Проклом. Жизнь твоя поистине была исполнена скорби, но смерть твоя почетна, гроб твой славен, награда твоя велика! Трогательна кончина св. Иоанна Златоуста, которую мы ныне вспоминаем, и глубоко назидательно то предсмертное наставление, которое он преподает всем нам в своих последних словах: «Слава Богу за всё». Несомненно, и мы благодарим Бога за то, что Он даровал Своей Церкви такого святителя, ибо справедливо сказал один церковный писатель, что нет такого бесчувственного человека, который бы не возблагодарил Провидение, даровавшее миру столь блистательное светило. Будем же назидаться его бессмертными творениями, ибо не знать столь прекрасных творений, по выражению того же писателя церковного, то же значит, что не видеть солнца в самый полдень. Близко примем к сердцу его главнейшие заветы: изучение слова Божия, упражнение в молитве и милостыню — эту «царицу добродетелей». А о нем самом пребудем в той уверенности, что его небесной славе всегда будет отвечать его вечная слава на земле, согласно псаломскому слову: «В память вечную будет праведник» (Пс. СХI, 6). Аминь».

Проповедь «О суде над миром сим», сказанная на пассию четвертой недели Великого Поста 6 марта 1909 года.

«Ныне суд есть миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон. И аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе» (Ин. ХII, 31—32).

С благоговейным вниманием и сердечным трепетом выслушали мы, братие, сейчас прочитанное евангель-ское повествование о крестных страданиях и смерти Господа нашего Иисуса Христа. Не только мысль о невинности этих страданий трогает нашу душу, но еще более нас поражает мысль о том, что это были страдания Самого воплотившегося Сына Божия. Много всякого рода проявлений зла и неправды знает мировая история, но то, что «совершилось» (Ин. ХIХ, 30) на Голгофе, является исключительным и беспримерным событием во всей этой истории. Ни до, ни после Голгофы наша земля не орошалась Божественною кровию. И мы знаем, что сама бездушная природа, та природа, о которой иногда говорят, что она безразлично относится к добру и злу, и она не выдержала тяжести совершившегося, и солнце, всегда сияющее по воле Отца Небесного на злые и благие (Мф. V, 45), теперь скрыло свои лучи, как бы не желая освещать величайшего беззакония, и косная масса земли пришла в движение и отдала из своих недр от века усопших мертвецов (Мф. ХХVII, 45, 51—52). Все это так страшно, что ветхозаветные и новозаветные проповедники этого исключительного события вполне имели основание обращаться к Богу с недоуменным вопросом: «Господи, кто верова слуху нашему, и мышца Господня кому открыся» (Ис. LIII, 1; Рим. Х, 16), и их проповедь о кресте являлась для иудеев соблазном, для эллинов же безумием (1 Кор. I, 23). Но мы с вами, братие, твердо веруем, как и научены, что на Голгофе был распят нас ради человек и нашего ради спасения воплотившийся Единородный Сын Божий.

Да, неверующий мир в безумной злобе и ослеплении, побуждаемый князем своим, этим исконным врагом Божиим, действительно вознес на крест не кого другого, как Самого Сына Божия, о Божественном достоинстве Которого он знал как из Его дел, так и из Его слов (Ин. ХVI, 22, 24). Этому миру мало было крови пророков и других праведных людей, пролитой от начала истории (Мф. ХХIII, 35). И вот, доведши до креста и смерти Сына Божия, он думал нанести этим решительный удар столь ненавистному ему добру и устранить все препятствия, которые стояли на пути развития его злой воли. Он готов был праздновать свою победу. Но вместо этого он потерпел самое решительное поражение, и видимое торжество мира сего обратилось в величайшую победу добра и послужило началом и основанием к освобождению верующего человечества из-под власти диавола (Евр. II, 14—15). В предании на смерть Самого Сына Божия неверующий мир нашел свое полное осуждение. На Голгофе подверглось великому суду и все содержание жизни этого мира, и те начала, которые ею руководят, а верующие именно в Голгофе и последовавшем затем воскресении и прославлении Господа обрели неисчерпаемый источник своей любви к добру и его высочайшее оправдание. Это засвидетельствовал Сам Господь, когда незадолго до Своих страданий, имея их в виду, Он произнес сии слова: «Ныне суд есть миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон; и аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе» (Ин. ХII, 31—32).

Итак, на Голгофе произошел суд «миру сему». Чем, в самом деле, характеризуется жизнь неверующего мира, или «мира сего», как называет его Господь, из чего она слагается, какими началами управляется? Для внешнего и постороннего наблюдателя жизнь мира сего может представиться исполненною блеска и шума. Здесь постоянно стремятся ко всякого рода внешним успехам и,  по-видимому, достигают их. Вот почему жизнь этого мира с первого взгляда поражает богатством и разнообразием своих форм, их беспрерывным умножением и усложнением. И гордый своими успехами мир шумно несется вперед, и его победные клики могут порой смутить простое верующее сердце. Но какое, спросим мы, содержание укладывается в разнообразные и многочисленные формы жизни мира сего и что скрывается на самом деле за видимым блеском этой жизни? Содержание жизни этого мира — самое мелкое и ничтожное, недостойное человека, этого сына Отца Небесного, а за видимым торжеством мы слышим иногда голос самого великого отчаяния и страшной скорби. Шум мирской жизни есть шум битвы, и торжествующие клики принадлежат только немногим победителям в ней. Вся жизнь мира сего есть одна сплошная картина игры страстей и самолюбий, интриг и вожделений, бешеной погони за наслаждениями и удовольствиями. Гордость и чувственность, вообще голое себялюбие и, как оборотная сторона его, страшная ненависть к другим, а порой и к самому себе — вот что характеризует последователей этого мира, и все блестящие формы жизни, которые он создает, суть только жалкие рубища, прикрывающие проявления указанных страстей. Даже самые добродетели, на совершение которых иногда силятся представители этого мира, являются не больше как блестящими пороками (блаженный Августин). «Все, еже в мире, — говорит апостол Иоанн Богослов, — похоть плотская, и похоть очес, и гордость житейская» (1 Ин. II, 16). А где же, спросим мы, великая нравственная задача жизни, где различение добра и зла, где вера в Бога? Всего этого здесь нет. Вместо нравственной задачи здесь ставятся вопросы простого житейского благополучия, и самая граница между добром и злом здесь снимается и уничтожается, а вместо веры в Бога водворяется простой расчет и самонадеянность. Но не может душа человеческая, по самой природе своей знающая различие добра и зла и всегда стремящаяся к Богу, вынести такого искажения ее, а потому последним основанием всему этому направлению жизни мира сего является ложь. Люди сознательно начинают обманывать других и не могут быть искренними даже в отношении к себе самим. Вот почему мир, по слову Господа, и не может принять Духа истины (Ин. ХIV, 17). И сколько бы ни хвалился этот мир своею мудростью и своими знаниями, истина далека от него, ибо неправда никогда не может быть правдою. И князем мира сего является поэтому тот, кто ложь есть и отец лжи (Ин. VIII, 44). Понятно, что при таком направлении жизни мира сего он страшно враждует против Бога. «Ныне же, — говорит Спаситель наш о представителях царства мира сего, — и видеша и возненавидеша Мене и Отца Моего» (Ин. ХV, 24). И дружба с миром сим, по слову святых апостолов, есть вражда против Бога (Иак. IV, 4; Рим. VIII, 7). Если мы теперь пожелаем кратко определить, что лежит в основе жизни мира сего, то должны сказать, что такою основою является зло. «Мир весь лежит во зле» (1 Ин. V, 19), он «смешан во единомыслии зла» (Прем. Х, 5), он всем существом своим покоится в диаволе. И вот на Голгофе мы видим крайнее выражение всего этого зла мира: «На кресте бо висит Праведный, хвалимый отцев Бог и препрославлен» (Кан.1-го гл., 7-я песнь). Но там же и «суд миру сему есть», и «князь мира сего осужден бысть» (Ин. ХVI, 11).

Прежде всего неверующий мир на Голгофе нашел осуждение по самой своей основе. Крестная смерть Сына Божия не только со всею очевидностью показала, но и навеки утвердила, что между добром и злом никогда не может быть согласия, что граница между тем и другим не есть что-либо произвольное и условное, но что она так же неизменна и ненарушима, как неизменно самое существо Божие. Этим самым у мира сего отнимается и то последнее оправдание его греховности, что она не затрагивает, если можно так выразиться, самого существа Божия, что она имеет отношение только к нему самому. Бездна страданий Бога плотию разделяет теперь грех от правды, добро от зла, и никто не может перейти этой черты, чтобы не оказаться виновным в тягчайшем преступлении, в попрании Сына Божия и непочитании за святыню Крови завета и оскорблении Духа благодати (Евр. Х, 29). Отныне не может быть сомнения в том, что есть только или добро или зло, или правда или грех, рай Божий или ад диавола, не может быть сомнения и в том, что грех вообще, всякий грех достоин величайшего осуждения, следовательно, и мир сей как исполненный греха уже осужден, уже стоит в преддверии ада. Мир не может теперь превращать правду Божию: «Открывается бо гнев Божий с небесе на всякое нечестие и неправду человеков, содержащих истину в неправде» (Рим. I, 18).

Но на Голгофе мир сей осужден не только по основе своей, которая есть грех и зло, но и по самому содержанию жизни его. Мир стоит на гордости и охраняет самым тщательным образом свое достоинство, свою честь. Но вот на Голгофе мы видим Самого Царя славы, и «вид Его бесчестен, умален паче всех сынов человеческих» (Ис. LIII, 3). Он «вместо предлежащия Ему радости претерпе крест, о срамоте нерадив» (Евр. ХII, 2). Мир дорожит своею земною жизнью и стремится наполнить ее всякими утешениями плоти, но на Голгофе добровольно пригвождается своею безгрешною плотию Сам Начальник жизни и с великою покорностью Отцу Небесному полагает душу Свою, попирая тем всякую мирскую похоть. Мир заботится всегда о своем внешнем торжестве, о своей памяти в истории, но распятый на Голгофе Господь не сходит с креста, не поражает Своих врагов, хуливших Его, и умирает, оставленный почти всеми Своими учениками и последователями.

Но исполнилось слово ветхозаветного евангелиста: «Когда душа Его принесет жертву умилостивления, Он узрит потомство долговечное» (Ис. LIII, 10) и слово Самого Господа: «когда Я вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе» (Ин. ХII, 32). Здесь, у подножия креста Господня, зарождается новая благодатная жизнь и ведет свое начало то новое бытие в человечестве, которое называется Церковью Христовою. Она, назданная Его честною кровию, раскинула свои спасительные сети по всему миру и может сказать: «Возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь: се бо приидоша к тебе, яко богосветлая светила, от запада, и севера, и моря, и востока чада твоя, в тебе благословящая Христа во веки» (канон на Святую Пасху). Чего достиг мир своим богоубийственным делом распятия Сына Божия? Только того, что Его оплевали и Ему поругались своею святою жизнью бесчисленные полки мучеников и подвижников, которые, будучи охвачены мыслью о великой Голгофской жертве, обнаружили изумительное терпение и величайшую любовь к Распятому. Для них мир сей перестал существовать, по слову апостола Павла, который говорит, что Крестом Господа нашего Иисуса Христа ему мир распялся и он миру (Гал. VI, 14). С изумлением мир видел, как среди него появляются люди, которые решительно отвергают все, чем он живет, которые не считают несчастьем внешнего позора и унижения, бедности, болезни и смерти, а единственно только грех, которые остаются совершенно равнодушны ко всем благам мира сего. И в великой злобе он вооружался против этих людей, предавая их пыткам и казням, но тем самым приготовлял себе еще большее поражение. И когда он от внешней силы перешел к средствам внутреннего порабощения, то с удивлением увидал, что люди бегут в пустыни и подвергают себя тягчайшим добровольным страданиям, чтобы только сохранить себя «неоскверненными от мира» (Иак. I, 27).

Братие! Мы с вами, по слову Спасителя, «не от мира сего» (Ин. ХVII, 16), мы принадлежим к Его святой Церкви. Но следует ли отсюда, что грозное слово Спасителя нашего о суде над миром сим нас совершенно не касается? Нет, оно относится и к нам. Мы, хотя не от мира, но мы живем в мире, и можем ли мы сказать, что он уже не имеет никакой власти над нами? Мир осужден, он побежден Тем, Кто сказал о Себе: «Аз победих мир» (Ин. ХVI, 33), но не уничтожен. Пораженный в самом своем существе, раздавленный, он все-таки продолжает пока существовать и вооружается против Церкви Христовой всеми средствами, находящимися в его распоряжении: соблазном, укорами, осмеянием, презрением, клеветою, жестокостью. Он пытается проникнуть в самую ограду Церкви и подменить содержимое Церковью небесное христианство христианством мирским. И мы знаем из истории Церкви, что эти его попытки иногда удавались. Мы знаем, например, какие печальные следствия имело вторжение духа мира сего в сферу жизни церковной, как самые славные церкви отпадали от союза с Церковью Вселен-скою и ее Главою через то, что заимствовали много в своей жизни от начал мирских. Мы видим, как проникает дух мира сего иногда даже в наши храмы в виде нарушений правил церковного благочиния и вообще церковных порядков. Мы чувствуем, наконец, в своей повседневной жизни непрестанное действие мира сего и на самую внутреннюю храмину нашей души, ибо и туда он стремится проникнуть путем разных, иногда очень тонких, влияний, чтобы поколебать нашу веру, лишить нас нашей надежды и обратить нашу любовь на предметы, ее недостойные.

Что же мы должны делать, будучи членами воинствующей с миром Церкви? Неужели же выйти из мира? «Не молю, да возмеши их от мира, но да соблюдеши их от неприязни» (Ин. ХVII, 15), — так молился Господь в Своей первосвященнической молитве о Своих апостолах. Нет, не уходить нам из этого мира нужно, как не нужно на самом деле отсекать руку или ногу и вырывать глаз, которые нас соблазняют (Мф. ХVIII, 8—9), а нужно только всегда резко разграничивать себя от мира сего, не любить его и того, что в нем (1 Ин. II, 15). Мы — «чада светообразная церковная» и должны всегда ходить, яко чада света (Еф. V, 8). «Что общего у света с тьмою? — спрашивает апостол Павел. — Какое согласие между Христом и Велиаром?.. Какая совместность храма Божия с идолами? Ибо вы храм Бога живаго, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом. И потому выйдите из среды их и отделитесь, говорит Господь, и не прикасайтесь к нечистому; и Я прииму вас» (2 Кор. VI, 14—17). «Не прикасаться к нечистому» — вот что мы должны наблюдать, обращаясь среди мира. Удаляясь от всех развращающих влияний мира, мы должны беречься и от всякого греха, не только большого, но и малого, ибо и тот и другой уже осуждены самым тяжким судом вместе с миром сим в крестной смерти Господа нашего. Мы всегда должны пом-нить Голгофу и Распятого на ней Сына Божия и не допускать, чтобы наше легкомыслие или слабость воли делали нас повинными в презрении Его святейшей крови. Мы должны тщательно пересмотреть все находящееся в храмине нашей души и очистить ее от всякой мирской нечистоты. Древние евреи при праздновании своей пасхи дол-жны были тщательно очищать свои дома от всякого квасного хлеба, и у них существовал целый обряд «искания» этого хлеба. Наша Пасха, братие, — Христос, закланный за нас. «Посему, — как говорит апостол далее, — станем праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины» (1 Кор. V, 7—8). Поищем и мы в душах наших — не осталось ли в них чего-нибудь от старой закваски, от закваски порока и лукавства, и если найдем, то постараемся уничтожить все это.

Будем же, братие, оберегать себя от мира, «да не с миром осудимся» (1 Кор. ХI, 32). Аминь».

Проповедь, сказанная в день святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова 26 сентября 1909 года.

«Пишу вам, чадца, яко оставляются вам греси имене Его ради. Пишу вам, отцы, яко познасте Безначальнаго. Пишу вам, юноши, яко победисте лукаваго.

Пишу вам, дети, яко познасте Отца. Писах вам, отцы, яко познасте Исконнаго. Писах вам, юноши, яко крепцы есте, и слово Божие в вас пребывает, и победисте лукаваго» (1 Ин. II, 12—14).

Сегодня у нас, братие, двойной праздник и сугубое торжество. Вместе со всею Церковью мы празднуем день священной памяти апостола и евангелиста Христова Иоанна Богослова, и к этому общецерковному празднику присоединяем и собственное годичное торжество нашей школы. И не только у нас, но и во многих других местах, служащих рассадниками духовного просвещения, нынешний день имеет такое значение. День святого апостола Иоанна Богослова есть, по преимуществу, праздник богословской науки и праздник учащегося в духовно-учебных заведениях юношества. Представители богословской науки в лице апостола Иоанна видят своего небесного Покровителя, так как ему Церковь усвоила отличительное наименование Богослова, и он, действительно, является таковым в самом точном смысле этого слова, а духовные учащиеся юноши имеют в апостоле Иоанне самого юного из лика апостолов Христовых, бывшего в момент своего призвания Спасителем их сверстником и сохранившего до глубокой старости особенную любовь к этому возрасту, как это видно из приведенных в начале слов его послания и из церковного предания о юноше, спасенном апостолом от духовной гибели. Но и вся вообще церковь, все христиане всех времен и народов, хотя одинаково ублажают всех апостолов за их благовестнические подвиги и труды, с особенною торжественностью празднуют память святого апостола Иоанна Богослова и выказывают особенные знаки своей любви и благоговения к нему. И Церковь не может иначе поступать, ибо Сам Глава ее  Богочеловек Господь Иисус Христос во время Своей земной жизни, хотя всем Своим апостолам, «которых дал Ему Отец» (Ин. ХVII, 9), одинаково сказал: «Якоже возлюби Мя Отец, и Аз возлюбих вас» (Ин. ХV, 9), но особенной и преимущественной Своей любви удостоил именно апостола Иоанна, который поэтому и называет себя учеником, «егоже любляше Иисус» (Ин. ХIII, 23; ХХI, 7, 20). Церковь в лице апостола Иоанна имеет возлюбленного ученика Христова, великого апостола любви, столпа церковного, который руководил ее жизнью дольше других апостолов, новозаветного пророка, предсказавшего ее будущую судьбу, печать апостольского века. Если воспользоваться образом, виденным самим апостолом Иоанном, когда он был в Духе и когда ему была показана Церковь в виде великого города, небесного Иерусалима, основание стены которого украшено 12-ю драгоценными камнями, символизирующими 12 апостолов, то надо сказать, что св. Иоанн Богослов является одним из драгоценнейших из этих камней со своим особенным, своеобразным блеском. На тверди церковной это будет звезда не только одна из крупнейших, но и одна из замечательнейших по издаваемым ею лучам, лучам особенной красоты и силы.

Всмотримся же ближе в свет этой звезды на небосклоне Христовой Церкви, попытаемся точнее и полнее определить те особенности духовного склада, те стороны духовной природы святого апостола Иоанна, которые делают его образ столь дорогим и священным для всех христиан вообще и для нашего духовно-просветительного братства в частности.

Особенности личности святого апостола Иоанна ускользают от точного определения, но они чувствуются всяким внимательным читателем его писаний и сказываются во всех известных из предания подробностях его жизни. О чем больше всего говорят писания воспоминаемого ныне апостола? Ответ ясен: о любви. Любовь — вот слово, которое чаще всего встречается у апостола Иоанна; любовь — вот основной предмет его посланий; «Возлюбленнии, возлюбим друг друга» — вот постоянное наставление в этих посланиях. Но и церковное предание характеризует нам апостола Иоанна все с той же стороны. Сохранился трогательный рассказ о том,  что, когда святой апостол сделался весьма старым и не был в состоянии вести пространных бесед с учениками, он всегда и неизменно повторял лишь одно сие краткое изречение: «Детки, любите друг друга». О любви говорят и другие апостолы, например, апостол Иаков говорит о ней как о законе царском (Иак. II, 8), апостол Петр — как о покрывающей множество грехов (1 Пет. IV, 8), апостол Павел — как о превосходнейшем пути и высочайшем даре, без которого другие духовные дарования немного значат           (1 Кор. ХIII), но так постоянно и настойчиво, но в такой системе, в какой говорится о любви у апостола Иоанна, о ней никто из апостолов не говорил. Если любовь к Богу и ближним, по слову Самого Спасителя, есть то, на чем утверждается весь закон и пророки (Мф. ХХII, 40), если, по слову апостола Павла, любовь есть совокупность совершенства (Кол. III, 14), а по слову святых отцов Церкви она есть начало и конец всей добродетельной жизни (свт. Иоанн Златоуст), причина всех благ (св. Ефрем Сирин), то теперь станет понятным, что святой апостол Иоанн, уча всегда о любви, постоянно пребывал, значит, в самом святое святых христианского нравоучения и христианской жизни. Но не одну только психологию любви и ее нравственную ценность раскрывает в своих писаниях святой апостол Иоанн; он предлагает нам в них, если можно так выразиться, и метафизику любви, и ее эсхатологию. Он указывает первопричину и высочайший источник нашей любви в недомыслимой и премирной любви Божией, проявленной в творении, промышлении и искуплении нас. «Любы от Бога есть, — поучает он нас, — и всяк любяй — от Бога рожден есть и знает Бога, а не любяй не позна Бога», и дальше он изрекает слово, которое является величайшим во всем Новом Завете: «яко Бог любы есть» (1 Ин. IV, 7, 8). Особенно сказалась любовь Божия к нам в таинстве искупления и возрождения нашего. «Пишу вам, чадца, яко оставляются вам греси имене Его ради... Пишу вам, дети, яко познасте Отца» (1 Ин. II, 12, 14). Оставление грехов, право обращаться к Богу как к своему Отцу Небесному — все эти величайшие блага, распространяющиеся на всех христиан, даются ради имени Иисуса Христа, ради Его бесконечного снисхождения. «О сем есть любы, не яко мы возлюбихом Бога, но яко Той возлюби нас, и посла Сына Своего очищение о гресех наших» (1 Ин. IV, 10). Являющаяся в ответ на бесконечную любовь Божию к нам наша собственная любовь к Богу и Спасителю нашему, если она достигнет надлежащей степени и силы, послужит основанием и нашего дерз-новения пред престолом Судии. «О сем совершается любы с нами, да дерзновение имамы в день судный» (1 Ин. IV, 17).

Откуда, спросим мы теперь, такая особенность в писаниях и в духовном складе апостола Иоанна, являющегося поистине апостолом Любви? Почему для него любовь — родная стихия, и все христианское учение излагается у него с точки зрения любви Божией и любви человеческой? Ответ на этот вопрос подсказывается уже самым воззрением апостола Иоанна на любовь. Ведь она, по нему, имеет единственный и неисчерпаемый источник — это Любовь Божественную. С лона этой премирной и в последние дни воплотившейся Любви он черпал и свою собственную любовь. Он был возлюбленнейшим учеником Господа, особенно сильно чувствовавшим на себе влияние Его небесной любви. В этом можно видеть причину того, почему все существо апостола Иоанна было проникнуто любовью. Но здесь же надо предположить, что святой Иоанн и со своей стороны отвечал на любовь Божественную Своего Учителя самою крепкою и нежною любовью верного ученика. Иначе мы в любви Господа признали бы некоторое пристрастие, то есть уподобили бы ее обыкновенной любви человеческой. Но Господь любил святого Иоанна за то, что и тот любил своего Учителя. И действительно, в часы испытаний любви апостолов ко Христу, именно с момента взятия Его под стражу, апостол Иоанн, один из апостолов, не отстал и в это время от своего Божественного Учителя и молчаливо присутствовал при крестных страданиях и смерти Его, вы-слушав из уст Умирающего последнюю волю Его как Сына человеческого. Любовь апостола Иоанна скорее помогла ему поверить воскресению Господа и затем узнать Его на Тивериадском озере. «Это Господь», — тихо говорит он апостолу Петру при явлении Воскресшего. Любовь к Господу Иисусу Христу сказывается и во всех писаниях апостола Иоанна. С какою подробностью он излагает важнейшие Его беседы, не приведенные у других апостолов, как постоянно Божественное Лицо воплотившегося Сына Божия стоит в центре всех его богословских построений. И последние слова последней, по крайней мере, в нашей Библии книги апостола Иоанна также выражают эту горячую любовь апостола к Господу: «Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Апок. ХХII, 20).

О, если бы нам, братие, хоть в малой мере усвоить дар любви, столь отличавший апостола Иоанна! Но где — спросите — его найти? Очевидно, там, где нашел его апос-тол Иоанн: на лоне Любви Божественной, у сердца нашего Спасителя и Господа. Возлюбим же любовь, в деле строения нашей жизни и нашего спасения отведем ей самое главное место, ибо любовь есть сама жизнь, как говорит апостол Иоанн: «мы вемы, яко преидохом от смерти в живот, яко любим братию» (1 Ин. III, 14), а отсутствие ее, вражда есть смерть: «не любяй бо брата, пребывает в смерти». В любви существо и самой божественной жизни, внутренняя жизнь самого Божества. Откровением этой божественной жизни, посредником ее для нас является Сын Божий, это Слово жизни, сама Ипостасная Жизнь. «В том живот бе» (Ин. I, 4).

Но эта явившаяся Жизнь есть вместе с тем и свет для людей: «и Живот бе свет человеком» (Ин. I, 4), «Свет истинный, иже просвещает всякаго человека» (Ин. I, 9). Таким Она была и для апостола Иоанна Богослова. По обилию своей любви к воплотившемуся Сыну Божию и по Его любви к апостолу, при природной склонности своей к созерцательности апостол Иоанн восшел на недосягаемую высоту богословия и духовного прозрения. Он поистине есть орел, парящий над миром и землею. В этой удивительной высоте богословствования апостола Иоанна, при которой ему оказались доступными самые неизреченные тайны Божественной жизни и Божественных  путей, заключается другая выдающаяся и исключительная черта личности воспоминаемого ныне апостола, черта весьма важная и многозначительная для тех, кто занимается богословскою наукою. Этим последним, конечно, хорошо известно, что писания святого апостола Иоанна являются опорою самых важнейших частей нашей догматики, что тайна Божественного Лица нашего Искупителя, его предвечное бытие, рождение от Отца, Божеское достоинство, соединение с человечеством в лице Иисуса Христа, действительность присутствия тела и крови Богочеловека под видом хлеба и вина никем не описаны с такою ясностью, как святым апостолом Иоанном. Справедливо говорят, что святому апостолу Иоанну было определено выразить последнее слово Божественного Откровения, вводящего в сокровеннейшие тайны внутренней Божественной жизни, и утвердить против еретиков основной догмат христианства — воплощение Сына Божия для дарования миру вечной жизни. Он поэтому имел основание обращаться к своим ученикам с такими словами: «Пишу вам, отцы, яко познасте Безначальнаго». Под его руководством они, действительно, постигли премирные тайны Божества, ибо апостол Иоанн есть, действительно, «зритель неизреченных откровений и сказатель вышних Божиих таин», как поет ныне в честь него святая Церковь. Он поистине есть «сын Громов», как назвал его Сам Господь. Как некий небесный гром, раздаются его слова: «В начале бе Слово, и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово» (Ин. I, 1). Идея Слова, или Логоса, есть величайшее достояние христианской мысли, и она обязана ею апостолу Иоанну Богослову. Но не одно положительное богословие апостола Иоанна является высшею и совершеннейшею формою всего богословия христианского, но и те пути, которые он указывает к изучению и познанию этого богословия, отличаются глубиною и истинностью, то есть верностью предмету. Богопознание, духовное просвещение, по апостолу, не есть одно интеллектуальное познание, исходящее из одного разума и замыкающееся в пределах этого разума. Нет, это познание, предполагающее жизненное общение с познанным и влияющее на жизнь. Это, собственно, есть «хождение во свете» с соответствующими жизненными плодами его. Религиозная истина не есть только предмет теоретического усвоения, а она есть вместе с тем обязательно и практическая норма. «Глаголяй, яко познах Его (Бога), и заповеди Его не соблюдает, ложь есть и в сем истины несть» (1 Ин. II, 4). Это руководящее правило при изучении христианского богословия должны близко принять к сердцу все занимающиеся этим богословием. Христианство без жизненного усвоения его есть закрытая книга, которая никогда не может быть прочитана. Без живой и одушевленной религиозности, без благодати христианское богословие немыслимо. Примем же, братие, этот завет апостола любви и великого Богослова, и пусть потеряют силу все упреки, что мы забыли путь опытного Богопознания, что мы не владеем правильным методом в области изучаемого нами богословия.

С духом любви и высотою созерцания у апостола Иоанна соединялись удивительная целостность и правильное, спокойное развитие его духовной природы. В его жизни нет резких переходов, в ней не было каких-либо глубоких падений и внутреннего разлада, сопровождающегося душевными страданиями. Хотя он убежденно говорит, что «аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас» (1 Ин. I, 8), и хотя благодать Святого Духа, преобразившая всех апостолов, освободила и апостола Иоанна от некоторых резкостей в его характере и взглядах (Лк. IХ, 54), но ничто из прошлой жизни не доставляло душевных страданий обновленному сердцу апостола Иоанна, как это было, например, с апостолом Павлом при воспоминании им его дохристианского образа жизни или с апостолом Петром при воспоминании им своего отречения. В этой целостности и гармоническом развитии духовной природы апостола Иоанна заключается третья отличительная особенность его. И мы дерзаем думать, что она коренится в том обстоятельстве, что апостол Иоанн был призван к апостольству во дни его юности, в те дни, когда его чистая девственная душа вся была объята пламенем веры в явившегося Мессию и любви к этому небесному Посланнику. А юность имеет удивительное свойство. Правильно проведенная, она делает человека на всю жизнь юным душой, глубоким идеалистом. Свойства этого возраста — его отзывчивость на все великое, святое, его потребность в сочувствии, симпатии — эти естественные духовные дары юности, если ими правильно воспользоваться, делают то, что вся последующая жизнь юноши-идеалиста течет ровно, спокойно, без переломов, скорбей и надрыва. Даже для праведников, бывших в начале грешниками, хотя они потом покаянием загладили свой грех, жизнь есть постоянная борьба, понуждение, покаяние и слезы. Даже в будущей жизни сохранившие от юности свои души нерастленными будут иметь какой-то особый дар, какого не удостоятся и величайшие подвижники, если они не сохранили себя от крещения. Святой апостол Иоанн в откровении видел, как сонм девственных, нерастленных душ пел пред престолом Божиим песнь, которой не мог научиться никто, кроме них, и как они были ближе всех к Агнцу и всюду следовали за Ним (Апок. ХIV, 3—5). Духовная жизнь, возженная во дни юности, отличается особенною целостностью и силою. Это свидетельствует сам апостол Иоанн, когда он, выделяя среди своих читателей юношей, говорит им: «Писах вам, юноши, яко крепцы есте, и слово Божие в вас пребывает, и победисте лукаваго» (1 Ин. II, 14). Да, великий дар Божий — юность, и велико значение этого дара для духовной жизни, можем мы воскликнуть, стоя пред духовным образом возлюбленного ученика Христова. И блажен тот, в ком этот дар принесет такой плод, какой принесла святому Иоанну его юность, отданная Христу.

Дорогие юноши, младшие члены нашей академической семьи! Не я, а сам апостол любви, воспоминаемый нами, обращается к вам: «Пишу вам, юноши, яко победисте лукаваго». По слову апостола, вы уже победили лукавого. Вы крепки своим природным юношеским идеализмом. Не теряйте же его, а, наоборот, по примеру апостола Иоанна, все больше и больше укрепляйте его, сообщая ему христианский оттенок. Вы сильны своею молодою пробуждающеюся мыслью, стремящеюся к цельному и разумному миросозерцанию. Приступайте же с одушевленною ревностью к исследованию истины. Только «храните себе от треб идольских» (1 Ин. V, 21). Не ослабляйте себя каким-нибудь умственным или научным сектантством. Исследуйте истину во всей ее широте и глубине — и вы свободно и радостно убедитесь, что она находится там, где нашел ее и ваш небесный Покровитель, святой апостол Иоанн — в Предвечном Логосе, Вечной Жизни, бывшей у Отца и явившейся нам. Богословская наука с ее возвышенными построениями доставит вам тогда глубокое удовлетворение, богословские вопросы станут для вас любимыми, и работа в области их будет представляться вам несомненно производительной и плодотворной.

А теперь все мы, присутствующие здесь, и ученые и неученые, и старцы и юноши, едиными устами воскликнем к воспоминаемому ныне апостолу Христову: «Богослове, девствениче, учениче возлюбленне Спасов, молитвами твоими нас спасай, молимся, от всякаго вреда: яко твое есмы стадо» (стих на стиховне на малой веч. 26 сентября). Аминь».

см. Священномученик Анатолий митрополит Одесский - Окончание

прот. Николай Доненко

Содержание


[an error occurred while processing this directive]

Украинская баннерная сеть
Написать письмо ->

Дизайн  © Православное сетевое братство "Русское Воскресение"